– Марина, в одном интервью вы сказали, что петь начали раньше, чем говорить. Вы родились и выросли в творческой семье?
– Моя мама – художник, она окончила графический факультет нашего Ленинградского педагогического института имени Герцена, и сразу же после этого в 1961 году родились мы с сестрой, двойняшки. Можно сказать, мама нам преподавала и рисование, и музыку. Мы всё время пели и рисовали. А когда стали старше, мама отдала меня в кружок во Дворце пионеров. Туда непросто было попасть, предстояло пройти прослушивание. Но я отлично его прошла, и меня взяли сразу, «с потрохами». Училась и в классе сольного пения, и в вокальном ансамбле. Мама старалась, чтобы у нас с сестрой в жизни всегда присутствовала музыка. Во втором классе Дед Мороз принёс нам на Новый год ксилофоны, и мы подбирали мелодии. А ещё у нас были бокалы – обычное советское цветное стекло со снежинками. Шесть бокалов, если по ним постучать палочками, звучали как гамма. И мы на них тоже играли музыкальные произведения! Стеклофон получался! У нас дома было много пластинок – Клифф Ричард, «Битлз»… Вместе с сестрой слушали, а потом исполняли эти песни на два голоса. Чуть позже мама купила нам гитару за шестнадцать рублей. Я сама её настраивала и на слух подбирала песни.

– Вы петербурженка в седьмом поколении. Расскажите о своих предках.
– Дворянская ветвь у нас по маминой линии. Её предки носили фамилию Воронцовы-Александровы. Этот старинный род многие годы жил в доме купца Воронина на углу Мойки и Фонарного переулка, в районе знаменитых Фонарных бань. Замечательное место с видом на Исаакиевскую площадь, и даже Герценовский институт, в котором мама училась, можно было видеть из окна. Мои родственники пережили в этом доме лихолетья – две революции и войну. И, конечно, скрывали своё дворянское происхождение, даже мне об этом не говорили. Но я ребёнком разглядывала старинные семейные фотоальбомы, письма, поздравительные открытки и кое-что поняла об истории своей семьи. Прасковья Георгиевна, Александра Георгиевна и Анна Георгиевна – три сестры Воронцовы. Их имена в дореволюционных открытках и письмах сопровождались пометкой «Е.В.Б.», что значит «её высокоблагородие». И у пионерки Марины Капуро возникла путаница в голове: с одной стороны, всё старинное, дореволюционное считалось пережитком прошлого, а с другой – я понимала, что мои прабабушки были именитыми людьми. Один из предков служил управляющим Воронинскими банями, поэтому наша семья занимала в доме целый этаж – анфиладу. Но в тридцатые годы уплотнительная политика сделала своё дело, анфилада превратилась в коммуналку, в которой нашей семье оставили две комнаты. В блокаду очень многие Воронцовы умерли от голода. Но моя прабабушка Анна Георгиевна Воронцова и бабушка Галина Сергеевна героически выжили, потому что у них на руках была моя маленькая мама. Сразу же после войны прабабушка умерла от водянки – осложнения после голода. А в войну они жили втроём – прабабушка, бабушка и моя мама – в тех самых комнатах, где потом провели своё детство и юность мы с сестрой Таней. И у нас снова было «женское царство» – бабушка, мама и мы.

– А ваш отец?
– Со своим папой я познакомилась уже будучи подростком. Он сам пришёл, когда мне и сестре было без одного дня шестнадцать лет. Сказал: «Я вас хотел увидеть до совершеннолетия». Он был очень ранимым человеком, художником. У него была другая семья, и позже мы узнали, что у нас есть сводный брат, он всего на три года младше. Так получилось, что отец с мамой познакомились будучи очень молодыми. Он учился в Академии художеств, мама – тоже студентка. Не сложилась совместная жизнь.

Мой дед по отцу был скрипачом, до войны играл в Андреевском оркестре, это первый в истории оркестр русских народных инструментов. Когда началась война, ушёл на фронт и пропал без вести. Мой отец ребёнком пережил блокаду в Ленинграде вместе со своей мамой. А её мать, моя прабабушка по отцу, была фрейлиной при дворе, потом вышла замуж за священника Петра Ильича Виноградова, служившего в Александро-Невской лавре. После революции его сослали в лагеря, где он пробыл десять лет. Ненадолго вернулся домой, но в тридцать седьмом его снова забрали и замучили по 58-й статье как не принявшего советскую власть. Мою прабабушку, жену священника, беременную шестым ребёнком, расстреляли в казематах на Гороховой. Пятеро детей, в числе которых была и мама моего отца, остались сиротами и воспитывали друг друга. На Левашовском кладбище есть мемориал невинно убиенным священникам. Мы туда ходим. А ещё могу сказать, что по этой виноградовской священнической линии мы являемся родственниками известного телеведущего Николая Дроздова. Мы с ним разговаривали об этом. А племянник Дроздова, художник Никас Сафронов, внешне очень похож на моего папу.

– Получается, вы выросли в классической питерской коммуналке. Как уживались с соседями?
– Ещё в тридцатые годы прабабушка отгородилась от соседей, сделала перегородку и отдельный вход через чёрную лестницу. Им мы и пользовались. Все соседи ходили через парадную. Отделиться решили, потому что сразу же после вселения новых жильцов произошла кража. Мои родные находились на даче, а когда вернулись, увидели, что пропала часть фамильных драгоценностей.
Когда появились мы с сестрой, мама тоже старалась ограждать нас от асоциальных элементов, чтобы мы не видели соседских запоев.

– У вас было счастливое детство?
– Мы с сестрой, как многие близняшки, всегда были вместе. И хотя обе оказались маленького роста, Татьяна-то ещё меньше меня, она ведь на двадцать минут младше, – мама всё равно отдала нас в первый класс в шесть лет. Но мы росли очень подвижными. В первом классе занятия заканчивались в час дня, и мы отправлялись изучать окрестности, лазали по крышам, причём в любое время года. Нам обязательно надо было наравне с мальчишками всё облазить! Как-то раз возвращаемся с сестрой с прогулки. Я – вся взъерошенная, рваные брюки. Мама напугалась: «Мариночка, что с тобой?» Отвечаю: «Меня кофки ели!» Я не выговаривала звук «ш». И вот, чтобы мы не болтались, со второго класса мама отдала нас в школу-интернат. Ведь мы росли без папы, маме приходилось одной зарабатывать деньги. Она работала педагогом и экскурсоводом. Бабушка тоже работала. На улице Чапыгина, дом шесть. Это знаменитый адрес Ленинградского телевидения. С момента его появления бабушка отвечала за техническую часть и даже дослужилась до руководителя технической бригады – кабельмейстера, от слова «кабель». У неё была очень ответственная работа, ведь в те времена программы часто шли в прямом эфире, так что техническое обеспечение было очень важно. Наша молодая бабушка, ей тогда было лет сорок с небольшим, приводила меня и сестру к себе на работу на экскурсию. Мы чувствовали себя как в Голливуде. Это государство в государстве, там жизнь строится по своим законам. Вот тогда меня покорило закулисье! Пока мама и бабушка были на работе, мы с сестрой придумывали всякие сценки, танцевали, пели, «озвучивали» наши игрушки. В результате доигрались до настоящей сцены.

– Вы все десять лет проучились в интернате?
– Нет, в пятом классе мама перевела нас в английскую школу, которая находилась недалеко от дома. Мама будто знала, что мне понадобится петь на английском! Готовила к тому, чтобы знание и произношение были не хуже, чем у носителей языка. И снова пришлось проходить отбор, чтобы поступить в эту школу. Но директор быстро понял, что мы с сестрой не от мира сего, ведь двойняшки живут в своём особом мире. В результате у нас было по восемь уроков в день, мы носили тяжеленные сумки с учебниками. Нас с сестрой в школе дразнили: «О, инкубаторские!» – потешались, и пришлось доказывать, что мы не верблюды. В каждом классе стояло пианино, и мы на переменах всегда что-нибудь играли. Подбирали, например, мелодии из рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда», из «Битлз», играли в четыре руки. А позже появилась группа «АББА». Все их песни мы включили в свой юношеский репертуар. Спустя много-много лет, в 2007 году, мы с группой «Яблоко» сделали концертное шоу и музыкальный спектакль «Аббамания». По сюжету девушка из Санкт-Петербурга мечтает петь со сцены песни этой легендарной группы.

– Со своим мужем, музыкантом, композитором, руководителем группы «Яблоко» Юрием Берендюковым, вы познакомились, когда вам было семнадцать лет. Вспомните, как это случилось.
– Тогда Юрий искал солистку в свою группу и послушал меня. Убедился, что я профессионал, ему понравилось. И мне понравилось, потому что Юра соответствовал моим представлениям об идеальном менеджере: он любил такую же музыку, что и я. Всё совпало, и у Юры тоже пробежала искра. Периодически он приглашал нас с Таней на репетиции. Однажды в январские морозы я заболела после того, как поела пельменей с горчицей, хотя горчицу мне нельзя. Юра сказал, что будет готовить еду для меня только сам. И до сих пор готовит, следит за моей диетой. Уже много лет.

– Расскажите, пожалуйста, о вашем доме.
– Мы уже двадцать пять лет живём на Зверинской улице на Петроградской стороне. Когда я выбирала место, мне хотелось поселиться поближе к зоопарку. Так и случилось. А в окошко видна Петропавловская крепость! Нева рядом! И мои кошки тут культурно развиваются. У нас кот, две кошки и собачка. В эркере мы обустроили кошачий домик, они в него забираются утром и вечером и взирают на Петропавловку на фоне закатов и рассветов. Наслаждаются красотой строгого барокко Петропавловки. Животные – наши главные критики, они слушают всю музыку, все наши репетиции. Если ведут себя расслабленно, значит, им нравится, значит, всё хорошо.

Собаку зовут Йорик, но он не йоркширский терьер, порода у него – дворянин удобного размерчика. Особенно наш сын Алексей любит пёсика, гуляет с ним, выводит смотреть на красоту нашего города. Наш дом называется «Египетским», он выдержан в стиле модерн, но с египетским уклоном, у нас даже изразцовая печка в квартире сделана в форме древнего зиккурата, многоступенчатое такое сооружение. Есть очень известный питерский экскурсовод Фёдор Грибков, он часто подводит экскурсантов к нашему дому и говорит: «А здесь живёт певица Марина Капуро». И если у меня есть настроение, я подхожу к окну, машу рукой. В парадной очень хорошая акустика, и если я жду лифта, а внизу экскурсия, могу даже что-нибудь спеть экскурсантам.

– За рубежом вас очень любят ценители музыки благодаря вашему сотрудничеству с композитором Сергеем Курёхиным. Вы ведь исполнили сольную партию в его знаменитой «Воробьиной оратории». А как началось сотрудничество?
– Курёхин услышал меня, когда я пела у нас на фирме «Мелодия», она ведь располагается в бывшей лютеранской церкви. Там тоже очень сильная акустика, и я такой репертуар подбирала, чтобы голос летел и попадал в самую душу. Я не сомневалась, что Курёхин сделает мне предложение. Музыкальное, какое же ещё? (Смеётся.)

Это было начало девяностых. У Курёхина с Гребенщиковым была запланирована запись, но Курёхин всё отменил и слушал меня. А БГ ходил, смотрел на нас, но ничего не говорил. Он как настоящий музыкант понял, что мы просто не можем остановиться. Пели на многоголосье. После этого Курёхин пришёл в нашу с Юрой коммуналку, где мы тогда жили, и сказал: «Хочу пригласить Марину на сольную партию в свою «Воробьиную ораторию».

Это действительно мистическая музыка. Курёхин пытался заглянуть в будущее с помощью музыки. Там и слова удивительные, и мелодия – как поток в океане. Курёхин поддавался этому потоку. Мы с ним оказались единомышленниками, у нас совпадали вибрации. Я вообще уверена, что не одинока в своём ощущении мира. Мне хочется, чтобы в нём было больше доброты, чтобы люди не обижали животных, чтобы природе не вредили. И стремлюсь выразить это в звуке, потому что голос – мой инструмент.

– В 1984 году вы стали лауреатом телевизионного конкурса «С песней по жизни». Расскажите, как с того момента формировался ваш песенный репертуар.
– Сначала я выступала с коллективом, но мне хотелось петь сольно. И как-то раз мы с Юрой поехали к нашему знаменитому ленинградскому композитору Лоре Квинт за песней. Она жила в сталинском доме у Александро-Невской лавры, на Охте. Села за инструмент, стала петь свои песни, и мы выбрали «Белую лодку». Этот материал требует от артиста особой индивидуальности, и для моего голоса песня подошла прекрасно! С ней я выступала на телевизионном конкурсе, а также в концертном зале «Октябрьский», но уже сольно. На этом песенном конкурсе ко мне подошли сразу два композитора – Александр Морозов и Игорь Корнелюк, оба консерваторские. Морозов предложил мне «Горницу» и другие песни. Стал включать в свой гастрольный график, и у меня началась гастрольная жизнь, как у артистки Ленконцерта. А с Корнелюком мы одногодки, тогда обоим было где-то двадцать три года. И он не отставал, генерировал идеи, предлагал мне свои песни. С ним у нас сложилось взрослое музыкальное сотрудничество. Муж Юрий тоже стал писать для меня. Кто же лучше него знает, к чему моя душа стремится? Он передаёт в своих песнях то, что подходит именно мне, именно моему голосу. Юра до сих пор пишет для меня. Недавно записали и издали альбом «Скэндилэнд» с девятью песнями. Когда двое в одном доме сочиняют музыку, один другого дополняет. Музыка – как одежда, её всегда можно подогнать под себя. Юра пишет основу, костяк песни. А я добавляю от себя, и получается идеально.

– Несколько лет назад специально для вас писал музыку композитор мировой величины – Дэвид Кортни.
– Да, в 2016 году я записала большой сольный альбом «Мэтини» с песнями Дэвида, который вышел в Англии. А недавно он прислал письмо, что снова хочет записать со мной альбом. Наверное, к Новому году начнём запись. А сейчас у нас вовсю идёт работа над альбомом на стихи Сергея Есенина и музыку Юрия Берендюкова. Назовём его «Тальяночка», по названию первой песни. Она уже есть на «Ютубе», у неё много просмотров. Мы её сделали в свойственном нам стиле фолк-рок. Мне кажется, если бы Есенин услышал эту песню, он бы очень обрадовался. Она такая жизнеутверждающая!