Середина восьмидесятых, октябрь. Я, молодой оболтус, заваливший экзамены в один из художественных вузов Москвы, работал помощником художника-оформителя в НИИ, изучающем проблемы радиации.

Моим начальником был молодой человек, окончивший с отличием Ленинградское художественно-промышленное училище, парень от рождения глухонемой, но на редкость коммуникабельный. Мы с ним подружились, и через какое-то время я лучше всех в отделе понимал его речь. Вскоре мой новый друг решил, что для простоты общения пора научить меня крепко выражаться на языке мимики и жестов.

Как-то раз, в день аванса, а было это в пятницу, 13-го числа, мы с начальником приняли по сто граммов бесплатного спирта, закусили великолепными, скорее всего, радиоактивными яблочками из институтского сада и, довольные собой, разошлись.

Я решил прогуляться. Душа желала продолжения праздника, домой совсем не хотелось. В районе Савёловского вокзала меня кто-то окликнул. Ба, да это же мой школьный приятель, Самыч, вот так удача! У меня аванс, а Самыч знал, где достать то, чего так просила душа. Дело это было нелёгкое, в стране в то время как раз свирепствовал антиалкогольный закон.

Через полчаса довольный Самыч организовал две бутылки водки, бутылку нарзана и сырок «Дружба». Выпили нарзан, перелили в пустую бутылку водку, уединились в скверике у Савёловского вокзала, сели на лавочку и начали распивать. Пили не спеша, из горлышка, с чувством, толком, расстановкой. Вторую бутылку я от греха подальше закатал в газету и положил в авоську. Напротив расположились два солидных гражданина и тоже наслаждались прекрасным тихим осенним вечером.

За разговором я похвастался Самычу своим новым навыком, приобретённым в НИИ, и начал активно демонстрировать самые крепкие выражения языка глухонемых, смело и с азартом жестикулируя, как учил меня начальник.

Мужики напротив переглянулись, резко встали, подошли. Самыч, почуяв недоброе, позорно бежал. Я остался в гордом одиночестве. Тот, который поздоровее, не говоря ни слова, схватил меня за шиворот и так встряхнул, что от модной утеплённой рубахи на мне остались только рукава, а сама она в виде клочьев полетела в кусты. Второй аккуратно, но сильно ударил в левый глаз, и процесс, как говорится, пошёл.

Меня спас молодой милиционер, дежуривший неподалёку от места происшествия. Он одним своим грозным видом прекратил безобразие, внимательно проверил у драчунов документы, но неожиданно взял под козырёк, извинился и отпустил. А мне, как буйному, нетрезвому нарушителю общественного порядка, без документов, а главное, спровоцировавшему своим антиобщественным поведением гнев уважаемых гостей столицы, приехавших на какой-то симпозиум, да ещё и глухонемых, – предложил пройти с ним в отделение.

После тяжёлого диалога с представителем власти мы добились конcенсуcа – модное в те времена словечко. Пришлось достать из рваной рубашки деньги, отсчитать блюстителю порядка двадцать рублей, а в нагрузку отдать и авоську с драгоценным свёртком.

Я стоял в ночи в растянутой майке-алкоголичке, возмущённый до глубины души несправедливостью жизни, и тихо ругался. А после того как стащил с себя рукава и отправил их вслед за рубашкой в урну, начал серьёзно замерзать.

Ну ничего. От скверика Савёловского вокзала до Второй Хуторской, где я жил, по безлюдной Вятской улице километра полтора, добегу быстро, никто не обратит внимания, тем более уже темно. Побежал.

Вот за спиной стадион «Пищевик» и ДК имени Горького, а вот и фабрика «Свобода», до дома минуты три, не больше. Но на календаре пока ещё пятница, 13-е.

Меня обгоняет патрульная машина, тормозит, выходят два бравых сержанта и просят предъявить документы. Документов, как уже говорилось, у меня не было. А в версию о том, что я на вечерней оздоровительной пробежке, они не поверили. Подвели синяк под левым глазом и отпечаток мужского ботинка 45-го размера на спине, красовавшийся на белоснежной майке.

Что ж, пришлось отдать остаток аванса и скорее бежать домой. До 14-го числа оставалось ещё несколько минут, лишь бы успеть без приключений.