Адвокат Васильев, худощавый мужчина лет 45, с проседью, вошёл в вагон метро, сел на свободное место и от нечего делать принялся разглядывать пассажиров. «Снова ни одной симпатичной девушки», – отметил он про себя и закрыл глаза.

Васильев даже испытал некоторое удовлетворение от того, что мысль, однажды высказанная им жене, – «Все красивые девушки Петербурга пересели из метро в «Мерседесы» – в очередной раз нашла подтверждение. Жена с ним не соглашалась, утверждала, что красивые девушки по-прежнему встречаются ей в метро, а вот стройные и прилично одетые мужчины почти вывелись – на кого ни посмотришь, все в мешковатой одежде, да ещё с пивными животами.

На очередной станции Васильев разлепил веки и увидел напротив себя худенькую невзрачную девушку, почти подростка. У её ног стояли рюкзак и огромная плоская брезентовая сумка, в каких художники перевозят картины в подрамнике.

Студентка художественного училища, решил адвокат, везёт картину домой, чтобы закончить задание. Бедная девочка, сама как шпингалет, а какую махину приходится таскать.

Вдруг ему вспомнилась Маринка – Мышонок, как он называл свою младшую дочь. После развода Васильев редко виделся с детьми, бывшая препятствовала встречам, не могла простить его второй брак с «молодой стервой».

Старшая дочь, Светлана, Солнышек, успешно училась на филфаке и тоже старательно избегала встреч с отцом, чтобы не расстраивать маму.

«Она выросла, и я ей больше не нужен», – в какой-то момент с горечью понял Васильев и перестал искать встреч со старшей.

Маринку Васильев жалел и любил больше, чем Светлану. Вспомнив старые связи, помог младшей поступить в институт на бюджетное место, иногда встречался с ней после учёбы, давал карманные деньги, и она, весёлая, уезжала электричкой домой, под Гатчину.

Вот и сегодня Мышонок забежала в офис адвокатской конторы, и они прогулялись по Юсуповскому садику. Во время прогулки Маринка вдруг разрыдалась и начала рассказывать растерявшемуся отцу: у неё нет ни одной подруги в учебной группе, а оторвы – такие всегда находятся – клюют её как белую ворону, задирают и дразнят «целкой».

Услышав это, Васильев обнял дочку.

– Горжусь тобой, Мышонок. Эти стервы просто завидуют, тому, что ты, в отличие от них, сохранила девичью чистоту. Не вздумай прогибаться под них. А подруга со временем обязательно найдётся.

Маринка крепче прижалась к отцу, успокоилась. Через несколько минут она уже весело щебетала и, получив очередное мелочишко, в хорошем настроении поехала домой.

Всё это Васильев вспомнил, уставившись на девчушку с набором художника. Но видел он не её, а только свою Маринку, такую же тоненькую и худенькую. Вернувшись в реальность, адвокат улыбнулся художнице, но та отвела глаза.
Ишь, пигалица, смущается, с теплотой подумал Васильев. Тебе бы мясца нарастить, прибавить женственной округлости, а то ведь жалость одна. И, расчувствовавшись, решил, что обязательно поможет художнице донести огромную сумку до автобуса или трамвая.

Внезапно Васильев почувствовал нечто нехорошее, повернул голову и столкнулся взглядом с женщиной лет пятидесяти. Этот взгляд испепелял, прожигал насквозь. Вот вам, живая ведьма и мужененавистница пожаловала на сцену, подумал ошарашенный Васильев, отражая колючий, буравящий взгляд.

Поезд остановился, объявили конечную станцию «Купчино», и художница начала собираться. Васильев подошёл, предложил помощь и, не дожидаясь согласия, взял брезентовую сумку с подрамником.

Шагая в пассажирском потоке к выходу из метро, Васильев узнал, что девушку зовут Анна, учится в художественном лицее, что ехать надо в Пушкин, где она снимает квартиру. И снова у Васильева защемило сердце от жалости к Маринке, которая тоже вынуждена каждый вечер ездить электричкой под Гатчину.

Когда проходили мимо продуктового «Перекрёстка», Анна попросила Васильева подождать – надо купить хлеба и молока. Он с готовностью согласился, умилившись скромности студенческого ужина.

В фойе супермаркета девушка сняла рюкзак: «Присмотрите, пожалуйста, за вещами», – и убежала к продуктовым полкам Вернулась минут через десять, извинилась – очередь, и никто не пропускает. Снова подхватила рюкзак, а пакет с продуктами даже не стала в него убирать, и они пошагали в сторону маршруток, едущих в Пушкин.

По дороге Анна пожаловалась Васильеву, что после автобуса ей придётся идти через парк – так короче, вот только люди почти не ходят, а ведь уже темно, зимний вечер. Васильев стыдливо промолчал: перспектива поездки в пригород его совсем не грела. Если только сама попросит, решил он, но, к счастью, девушка углубилась в свой мобильник.

Уже передавая Анне сумку с подрамником, Васильев сунул ей свою визитку, сказав:
– Возьмите, в жизни всякое случается. Вдруг понадобится адвокат.

Художница вдруг уставилась на него округлившимися глазами и с нескрываемым удивлением спросила:
– Вы правда адвокат?

Васильев даже обиделся:
– Что, не похож? Вы знаете, адвокаты не только в «БМВ» и «Мерседесах» ездят, очень часто и на метро.
– Да нет, я не поэтому, – пробормотала девушка, но почему – объяснить уже не успела, пассажиры вдавили её внутрь автобуса. Васильев помахал рукой в окна отъезжавшего автобуса и направился обратно к подземному переходу. Недалеко от входа стоял здоровенный детина, который вдруг, словно вспомнив что-то, повернулся спиной к Васильеву и троекратно истово перекрестился.
– Развелось сектантов, – сквозь зубы сказал Васильев, проходя мимо детины. Тот покосился на него, но промолчал.

Возвращаясь домой в трамвае, адвокат углубился в мысли о текущем судебном деле и о художнице уже не вспоминал. А дома, с порога обласканный нежными объятиями жены, и вовсе забыл вагонную попутчицу.

На следующий день Васильев приехал из арбитражного суда в адвокатскую контору, где встретил Константинова, ещё молодого адвоката, но уже заслужившего авторитет специалиста по делам о сексуальных домогательствах. Адвокаты приятельствовали, и Васильев с удовольствием согласился на предложение коллеги –  «давай чайку».

За чаем Константинов весело делился – а был он человеком неунывающим и умелым рассказчиком, – как судья Н. издевалась в заседании над его подзащитным, пока он не вмешался.

– Только тогда она перестала включать мужененавистницу.
– И я вчера столкнулся с такой стервой, – вспомнил Васильев женщину с колючим взглядом из метро и поведал историю с художницей.
– Ты правильно сделал, что не поехал провожать художницу, – задумчиво произнёс Константинов. – Нарисовала бы она тебе дело о педофилии.
– Как это? – не поверил Васильев.
– Эх, вы, арбитражники, всё в лайковых перчатках разгуливаете среди своих договоров подряда и поставки, а изнанку уголовных дел не чувствуете, не понимаете. То были охотники на маньяков-педофилов, уж ты мне поверь. Твоя худосочная художница – подсадная утка, играющая роль малолетки. Она как поймала твой взгляд и улыбку, так и отправила сигнал другим охотникам. Тогда в вагоне и объявилась «мужененавистница», которая прожигала тебя глазами, чтобы определить – их ты клиент или нет. Если б ты стал бегать от неё глазками, подозрение бы усилилось.
В магазин девчонка не просто зашла за продуктами, а оставила тебя под наблюдением – будешь копаться в её вещах или нет. Маньяк обязательно поинтересуется, что находится в рюкзаке будущей жертвы, чтобы знать наверняка – ему ничто не угрожает, рисковать-то он не хочет. И здоровенный детина крестился не из религиозного рвения, а давал отбой всей спецоперации. Если бы ты поехал с художницей да где-нибудь в парке решил её приобнять, именно этот «сектант» ломал бы тебе руки при задержании. Поздравляю, ты сделал правильный выбор, отказавшись от поездки в Пушкин.
– Я сейчас даже не знаю, то ли мне гордиться своим моральным обликом, то ли обижаться, что меня приняли за педофила, – пробурчал Васильев.
– Брось, все этапы проверки ты прошёл безукоризненно: ведьмин взгляд выдержал, в вещах художницы не копался, даже то, что дал ей визитку, подтверждает – ты честный человек, не маньяк. Художница, конечно, удивилась твоей наивности, тому, что, будучи адвокатом, не почувствовал, не понял, что она на работе, на охоте. Ей ведь невдомёк твои сентиментальные эмоции, связанные с дочкой. Поэтому обижаться не на что, оперативники всего лишь делали свою работу.
– Извини, Костя, мне надо позвонить дочери, – заторопился вдруг Васильев и отправился в пустовавшую переговорную комнату.

– Привет, Мышонок! Ты после учёбы пешком ходишь домой от электрички?
– Конечно нет. Сажусь на маршрутку – и до самого дома.
– Слава богу, – выдохнул Васильев.
– Пап, что случилось?
– Просто вспомнил, что по дороге надо проходить большой пустырь, а сейчас вечером темно, – объяснил Васильев.
– А-а, понимаю. Хочешь сказать, что ходить через пустырь опасно, кругом маньяки, да? Не волнуйся, пап, я соблюдаю правила безопасности – недаром дочь адвоката.
– Ну да, ну да, – смущённо пробормотал Васильев. – Всё верно, – и уже отвечая каким-то своим мыслям, закончил: – Дети и должны быть умнее своих родителей.