Гуляли с подругой в парке. На скамейке сидела семейная пара, они с упоением играли в карты, а рядом болталась девочка лет шести-семи. Маме с папой было явно не до неё. Она подошла к нам, выяснилось, что говорит очень плохо – нужен логопед. Подруга сплела ей венок из одуванчиков – сколько радости, восторга! Когда мы собрались уходить, заплакала, бедная:
– Пожалуйста, поговорите ещё со мной!

И сколько таких детей. Хорошо, если, повзрослев, смогут расправить крылья, а если останутся на всю жизнь сломленными?

Мама родила меня в 43 года, отцу тогда исполнилось 56. Нас было три сестры и два брата. Она получала пенсию 12 рублей, покупала мне учебники, тетради. А отец жил в своё удовольствие. Маленькая, я очень любила обжаренную кильку в томатном соусе и вишнёвое варенье. Мать копила по десять копеек, чтобы я купила себе эти лакомства. А отцу было жалко дать несколько монеток – нет, он лучше их пропьёт или себя любимого угостит вкусным. Покупая по двести граммов шоколадных конфет, он их пересчитывал – попробуй возьми. Представляете, какая это пытка для маленького ребёнка, а он сидит, ухмыляется.

За провинности мать меня не била, не ругала, а молчала по две недели. Как я страдала! Нет бы просто объяснить ребёнку, что плохо, что хорошо. Недавно прочитала в интернете: молчанием тоже можно убить человека, как и словом. Очень верно.

Мать часто рассказывала, как отец издевался над ней: когда она была беременной, бил по животу сапогом. Или однажды поехали на ярмарку, она купила коромысло, а отец сломал его, сел на телегу, хлестнул лошадь кнутом, а мама бежала следом.

Вот всё это мне рассказывает, я возмущаюсь, ненавижу отца, а она сидит довольная – очень любила пожаловаться перед слушателями. Я спросила её, почему не развелась.

– Чтобы вы не были без отца.
На кой чёрт нужен такой отец?

Воспоминания детства. Вот наш дорогой отец приползает на четвереньках, пьяный как свинья. Мать отмывает его, мы, голодные, ждём папу на ужин как главу семейства. Но он-то не голодный. Зима. Дома тепло, светло, печка белёная. Еда на столе, отец сидит как сыч, ему нужно найти причину поскандалить. Найдёт – и летят со стола кастрюля с супом и тарелки, а нас, детей, выгоняют из дома.

Обычная история. Прихожу домой – ага, родители в очередной раз поскандалили, обед не готов, дома бардак, матери нет. Я бросаю портфель, иду искать её по всей деревне. Она сидит у соседки и с упоением рассказывает, какой у неё муж изверг.

Моя старшая сестра в 16 лет вышла замуж, думала, так будет лучше, но попала из огня да в полымя. Вторая сестра сбежала в Узбекистан, тоже ничего хорошего в жизни не видела, умерла от болезни.

Однажды приехал зять, они с отцом пьянствовали всю ночь, утром хорошо добавили. Зять мне говорит:
– Поедешь со мной к сестре? Я тебе красивую куклу куплю.

Конечно, я поехала с ним, тем более обещали куклу. А когда зять протрезвел, наверное, последними словами ругал себя, но мне ничего не говорил. Просто потом оставил меня на вокзале:
– Никуда не уходи, я скоро вернусь.

Когда прошло уже очень много времени, поняла, что он меня бросил. Языка не знаю, кроме своей деревни нигде не была. Начала реветь, кровь пошла носом – со мной такое случалось часто. Народ собрался. Уже потом, когда меня вернули домой, выяснилось, что отец, протрезвев, спросил:
– Где дочь?
– А ты что, не помнишь?
– Чего не помню?
– Ты отправил её с зятем.

Он схватился за голову.

– Он же пьяный совсем. Всё, мы её живой не увидим…

Моему младшему брату было года четыре. Отец пришёл домой, как обычно, пьяный, а братик что-то сжимал в кулачке. Отец попросил показать, но брат не хотел. Тогда он с такой силой разжал ладонь братика, что тот сильно испугался, начал просыпаться по ночам и с криками кидаться на стену. Отец дал зарок, что больше никого не тронет пальцем, лишь бы сынок выздоровел.

Да, он не трогал нас пальцем, но умел пытать взглядом, молчанием. Однажды я нечаянно разбила окно – колола дрова, топорище сломалось, и обух отлетел. Отец дал мне понять, какая я дрянь и последняя сволочь, он даже разговаривать не будет с таким ничтожеством.

Пока отец был жив, мать почти не обращала на меня внимания, а когда его не стало, начала вдруг пилить – никогда себе не прощу, что терпела. Она кого угодно любила больше меня. С её подачи все вытирали об меня ноги.

Однажды зашедшие ко мне с большого бодуна племянница и двоюродная сестра пожаловались ей: мол, приехали к Кире, а она нам стол не накрыла. И мать написала мне письмо, что я последняя сволочь и скотина, дескать, жалко, что ли, было родственниц чаем напоить? В то время я сидела в декрете, у меня было 120 рублей на четырёх человек в месяц, а эти родственницы получали по 250 и всегда приходили с пустыми руками. Я заплакала: то ли повеситься, то ли броситься под машину.

В детстве во время каникул я работала в колхозе, надеясь купить что-нибудь себе. А сноха забрала мои деньги и купила игрушки своим детям.

У старшей сестры четверо детей и свёкры. Когда она затевала стирку, то это шесть-семь вёдер белья. Полоскать, сушить, гладить должна была я, а её дети отдыхали, играли. Почти каждый день зимой и летом я таскала из колодца по двадцать вёдер воды. Когда приехала в Москву, при медосмотре врач сказал:
– Ох, не спина, а чёрт-те что! Тебя маленькой заставляли таскать тяжести?

Что тут ответить?

Когда у меня была первая беременность, приехала в отпуск к маме. Там сажали картошку. Сноха тоже беременная. У меня болит живот, умираю. Мать говорит:
– Иди-иди, а то что народ скажет? Дочь не сажает картошку, зато сноха в огороде.

Хоть сдохни в этом огороде, лишь бы народ ничего не сказал. Не знаю, как сноха ухитрялась, но работала до последнего, её даже не успели довезти до роддома, она уже родила.

Каждый год я ездила туда в отпуск. Заготавливала дрова, сено, обрабатывала свёклу. Один раз приехала – дома две снохи, шесть внучек. Одна сноха говорит:
– Девочки, давайте попьём чайку.

А воды нет. И выясняется, что у одной болит спина, у другой критические дни, у остальных ещё что-нибудь. И они говорят мне:
– Иди, водовоз, за водой, мы тебя чаем напоим.

И смеются.

Мне не жалко, а всё равно стало так обидно. Хотела возмутиться, но, как всегда, подошла мать, потянула меня за подол:
– Не сердись, сходи, потерпи ради меня.

Вот я и терпела, пока она жива была.