Довели чародея
01.02.2022 14:24
Как мы обстреляли дом старого колдуна

Довели чародеяВсе деревенские мальчишки на нашей улице знали, что старый дед Фёдор – колдун. Когда я гостил у бабушки летом на каникулах и с утра до ночи носился с местной ребятнёй, для нас существовал единственный запрет – изба Фёдора. Мы всегда обходили её стороной, и даже бабушка строго-настрого запрещала смотреть в окна Фёдоровского дома. На то имелись свои причины.

О Фёдоре рассказывали всякое. Пацаны говорили, что старик часто спит в хлеву, общается с нечистой силой, а зимой в полнолуние ходит голый по участку и обливается водой. Ещё ходил слух, будто колдун хранит нашёптанную могильную землю для заговоров и изготовления снадобий и держит её в специальных мешочках. Ветеран дядя Коля, заслуженный работник совхоза, который приятельствовал с Фёдором, однажды проболтался, что, мол, лично видел эти мешочки в сенях у старика. Бабы же судачили, что старый колдун обмазывается этой землёй на большие церковные праздники, чтобы спрятаться от святых сил, нестерпимо жгущих в эти дни его чёрную душу. Тётка Анастасия, бабушкина кума, вообще была уверена, что дед Фёдор – заговорённый, иначе бы не прошёл всю войну без единой царапины.

Дед Фёдор был довольно странным колдуном. За всё детство я встречал его на улице, наверное, не более десяти раз. Старик обычно сидел дома либо возился в огороде, который уходил в низину, поросшую корявыми яблонями, поэтому соседи его почти не видели. Никто не помнил, чтобы к Фёдору кто-нибудь ходил, кроме ветерана Коли, почтальонши Любы и тёти Лизы из сельсовета.

Тётя Лиза вопреки жутким слухам не боялась покупать у Фёдора козье молоко. Деревенские бабы поначалу ругали Лизу: «Дура, ведь потравит тебя вместе с детьми», – но та лишь крутила у виска пальцем и просила баб не сходить с ума. Шли годы, от Фёдоровского молока никто не умирал, и о Лизиной причуде вскоре все забыли.

Маленькими мы любили глумиться над Фёдором, и это являлось не просто испытанием, а входным билетом в Клуб Настоящих Мужчин, без членства в котором никто из серьёзных пацанов с тобой не стал бы иметь дела. Мелкая пакость осуществлялась следующим способом: «кандидат в мужики» обязан был взять самострел на резинке и стрелять в окна старому колдуну рябиной, пока старый чёрт не выглянет.

Помню, как Толик, один из уличных заводил, сунул мне в руки свой «обрез» и, заметив, что я замешкался, усмехнулся: «Ну чё, штаны намочил?» – «Ничего не намочил». – «Тогда давай!»

Дед Фёдор редко поддавался на провокации – мы подозревали, что он вообще плохо слышал, – но изредка всё же показывался в маленьком окошке. Тогда мы наблюдали его тёмное сморщенное лицо, больше похожее на сосуд из плохо обожжённой глины. Тогда все приникали к земле – по неписаным мальчишеским правилам нельзя было допустить, чтобы колдун тебя увидел. Из укрытия мы наблюдали дальнейшие события сквозь густые заросли бурьяна.

Фёдор грозил в пустоту пальцем и снова пропадал в глубине своего капища. И лишь однажды он выскочил на крыльцо, глухо, словно выстрелы, выкрикивая едкие ругательства. Как же мы тогда перепугались – бросились врассыпную, как мыши! Но зато и почувствовали ни с чем несравнимый восторг – довели-таки старого колдуна до белого каления.

Моё собственное испытание, помню, прошло стандартным образом. Фёдор появился в окне лишь на седьмой или восьмой выстрел. Помню, как уставший овал его загоревшего лица заслонил свет в окошке и застыл на несколько мгновений. Почему-то Фёдор на этот раз не погрозил пальцем, и мне показалось ужасно стыдным мучить деда, пусть даже и страшного чародея.

Шли годы, кружились вихри перемен, и со временем я стал всё реже приезжать к бабушке на лето. Появлялись новые знакомства, новые интересы, и прежние связи с деревенской ребятнёй постепенно пошли трещинами. К тому же многие пацаны, с которыми я дружил, перебрались с родителями в город, где в девяностые выжить было легче. Всходило солнце новой жестокой жизни, укорачивая тени всего ненужного, в том числе и наших глупых детских страхов.

После смерти бабушки дом совсем обветшал, и мы с отцом наконец-то задумались о капитальном ремонте. Требовалось разобрать сарай, перекрыть заново крышу, провести водопроводные трубы – дел хватало на ближайшую пятилетку. И вот во время очередной ремонтной страды мне пришлось ненароком вспомнить Фёдора.

– Бог в помощь, сосед, – поздоровался с отцом прихрамывавший сизый мужичок, когда вытаскивали какой-то хлам из сарая. – Не шибко отвлекаю? Дело есть к тебе.

Это был инвалид Лёшка, сын деда Фёдора. Мужик некогда крепко выпивал, но «зашился» после того, как угодил по пьяной лавочке ногой под колесо трактора.

– Слышал, ты новые оцинкованные трубы для воды ставишь, – продолжил Лёшка. – Не подсобишь по-соседски? Мне бы тоже от колодца трубы провести, а лишних рук – сам понимаешь, нет, просить некого. За трубы рассчитаемся честь по чести, не беспокойся. Главное, от колодца прокопать, да понять, как через подпол завести разводку. Посмотришь, что и как, прикинем? Сын вон как у тебя вырос… Помощник!

Так я впервые очутился в доме Фёдора.

Старик к тому времени уже помер, но, насколько я понял, сын в отцовских порядках мало что поменял. Даже лампочка Ильича и треснутое стекло в окошке на кухне остались на своих местах. Разве что хлев Фёдора опустел – Лёша не захотел обременять себя вознёй с беспокойным хозяйством. Когда мы проходили с отцом через сени, я невольно вздрогнул, заметив пресловутые мешочки на стенах, висевшие вперемешку с банными вениками. Значит, Коля-ветеран тогда был прав – занимался-таки старик тёмными делами.

Пока отец с Лёшкой лазили в подпол для замеров, я с воскресшим детским любопытством изучал стены Фёдоровского жилища, надеясь обнаружить какие-нибудь доказательства колдовства. Мне казалось, там что-нибудь обязательно должно быть – нечто вроде высушенных летучих мышей или спрятанного под божницей собачьего черепа. Но ничего подозрительного не обнаружил.

Весь день мы с отцом таскали трубы к Фёдоровской избе, а когда папа снова пропал в подполе с рулеткой, я не выдержал. Спросил соседа:
– Дядя Лёш, а дед Фёдор тяжело умирал?

Инвалид уставился на меня немигающим взглядом.

– С чего ты решил?
– Ну, он ведь не мог спокойно умереть, – выпалил я с юношеской простотой. – Он ведь был…
– Колдуном? – усмехнулся Лёшка. – Так говорят?
– Ну да.
– Да не был он никаким колдуном, – вздохнул Лёша. – Его даже в церкви отпевали.
– Как в церкви? – растерялся я.
– А вот так. Батюшка наш лично и отпевал. В храм отец редко, но ходил, когда мог. Больные ноги стоять долго ему не позволяли.
– Погоди, дядь Лёш, – перестал я понимать, – а как же мешочки в сенях. Те, что с могильной землёй? О них и дед Коля рассказывал.

Лёша снова вздохнул.

– Присядь-ка. Послушай одну историю.

– Отец ведь до войны был неверующим, – Лёша придвинул мне эмалированную кружку с чаем. – Настоящим комсомольцем, идейным, кандидатом в члены партии. В роте считался лучшим стрелком, его даже хотели сделать помощником политрука. А после Сталинграда в их роту попал, как тогда говорили, идейно некрепкий боец.

Все знали, что тот солдат носил крестик, но политруку не было времени возиться с такими мелкими вещами, поэтому он поручил отцу проводить воспитательную работу.

Тот боец никогда не спорил, соглашался, что надо вступать и в комсомол, и в партию, охотно читал советские газеты и боевые листки. Но крестик всё равно снимать отказывался.

Отец не любил рассказывать о войне. Но о том парне говорил чаше других. «Я уж с ним и так, и эдак, а он всё улыбался, – вспоминал, бывало. – А потом начались такие тяжёлые бои, что от нашей роты осталось меньше половины. Тут уж не до крестиков стало, сам понимаешь».

Но однажды отец несознательного бойца всё же прижучил. Говорил, сам того не хотел – вышло как-то случайно.

В ту зимнюю ночь их часть стояла рядом с какой-то рекой. На той стороне окопались немцы, но зона была тихая, обстреливали редко. И тут отец видит, что боец в нарушении всех правил маскировки и скрытности передвижения покинул окоп и направился к реке. Заметил его уже поздно – когда тот стоял на берегу. Январь, но течение быстрое, лёд речку толком не схватил.

Боец приблизился, разделся по пояс, умылся, и назад. А тут мой батя его цап-царап!

– Под трибунал за такие дела пойдёшь! – пригрозил солдату. – Почему покинул окоп?
– Так сегодня Крещение, – объяснил солдат. – Вот, набрал крещенской водицы.

И протягивает флягу с водой. А отец выбил её у него из рук.

– Какое, к лешему, «крещение»? Ты в церкви, что ли? Немцы на той стороне!
– Праздник большой, – упорствует солдат. – Ангел пролетает над землёй, всю воду освящает, и в церкви, и не в церкви. Так меня бабушка учила. И воды колеблет крылом. Я сам однажды видел. Ты, верь, Федька! Всё так и есть.

За это он чуть в глаз не получил от бати. И угодил в ту ночь на «губу». А через пару дней должно было начаться наступление.

Поднял отец флягу парня, пожал плечами. Ну, хоть сходил за водой – и то хорошо. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Отнёс в землянку, решил смочить горло. Налил кружку.

Ночь стояла тихая. Ни обстрелов, ни сигнальных ракет. Только где-то вдалеке слышались басы зенитных орудий. Батя только захотел взять кружку, и вдруг видит, что её поверхность взбурлила, будто пузыри кипятка пошли. Странно – на ощупь ведь кружка только что была холодной. Думает: наверное, подкараульный мелкую рыбёшку фляжкой случайно зачерпнул. Посмотрел внимательно – да нет там никакой рыбёшки. А по воде снова круги пошли!

Так мой батя и уверовал.

Правда, увидеться с тем солдатом больше не довелось – перевели того в штрафную роту, в другую часть. Сгинул ли, остался жив – никто не знает. Но с той поры стал отец совсем другим человеком.

Была у него такая на фронте странность – с тех пор он начал брать с собой по горстке земли с могил павших товарищей. Двадцать семь небольших мешочков. Молился на этой земле, после войны домой её привёз. В День Победы всегда выкладывал мешочки на стол, будто с живыми разговаривал. Так что прав был дядя Коля – могильная та землица. Да только не с тех могил, о которых дурные бабы думали.

Праздник Крещения отец всегда чтил особо. Выходил в полночь, обливался ледяной водой из колодца. Воду всегда заранее готовил. Вот и пошёл о нём слух, будто колдует старый Фёдор. А я ещё помню, как он мне, маленькому, объяснял: ангел освящает воды, любые воды, так что в эту ночь она вся становится хоть и не святая, как в церкви, но всё равно освящённая. Говорил: «Поверь, я этого ангела лично видел».

…Много лет прошло с тех пор. Давно нет на свете и деда Фёдора, и Лёшки. А память о них в дни праздников порой играет во мне яркими красками. Хотя и не все священники говорят, что ангел освящает воды, – кто-то считает всё это обычным народным поверьем. Но я знаю, что старый Фёдор говорил правду. Потому что ангела не обязательно видеть – достаточно его чувствовать. И он пролетает над каждым городом, над каждым селом, залетает в эту ночь в каждый дом.

Окончательно я понял это, когда однажды мой кот вдруг поднял голову и внимательно посмотрел на иконы. Смотрел минуты две–три, не отрываясь.

Был праздник Богоявления, или Крещения Господня. Шли первые минуты 19 января.

Дмитрий БОЛОТНИКОВ
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №4, январь 2022 года