В то душное лето все мечтали о спасительной осенней прохладе. Но только не мы с режиссёром. Наш тандем затеял на одном из телеканалов цикл передач. Он назывался «Достояние республики» и рассказывал о людях искусства, которым пристало бы носить такой титул. После божественных Беллы Ахмадулиной и Елены Соловей, поделившихся с нами историями своего успеха, мы решили предоставить экран художникам.

И тут я в новостях увидел репортаж об открытии вернисажа в Русском музее. На первый взгляд, рисовал ребёнок – аляповато, неровно, празднично. Меня сразу зацепили нарочито неумело намалёванные фигурки. «Это наивное искусство», – пояснили мне.

Художница-примитивистка оказалась шестидесятилетней матроной. Её имя мне ничего не говорило, но общение задалось сразу. Мы с Галиной признали друг друга по чувству юмора. И вообще оказались на одной волне.

После съёмок в студии мы всей группой отправились к художнице на дачу.

– Поснимаем там, а заодно и яблок наберём! Урожай в этом году на славу.

Небо затянуло с раннего утра. Зарядил мелкий дождик. Сквозь радиопомехи прорывался голос ещё неведомой нам Тани Булановой, слёзно умолявший кого-то: «Не плачь!» Мы тогда впервые услышали эту песню – вот и считайте, какой это год…

Для кадра я расфуфырился донельзя. Прихватил белоснежный зонт. Старенький «Рафик» плёлся по ещё фронтовой, видимо, дороге.

– Тут двадцать километров до станции. Многие тётки пешком ходят, чтобы оставаться в форме, – сказал муж Галины. Он был серьёзным учёным, химиком – ему хотелось доверять.
– Так далеко? – изумился я. Знать бы, что скоро сам стану одним из таких пешеходов!

Дача была добротной, ничуть не похожей на пристанище художницы: всё аккуратно, всё ухожено.

– А почему у вас двери на замки не закрыты? И где телевизор? – удивился мой режиссёр.

Художница ответила, что в деревне никто не обитает, а кому очень надо – и через окно войдёт.

– А телевизора не держим, чтобы его бездомные не спёрли, – засмеялся её муж.

Мы быстро отсняли нужный материал и собрали урожай. Наш «Рафик» оказался забит яблоками под завязку. После чего Галина предложила отведать домашней наливки и попариться в деревенской бане.

– Тем более что я у вас в кадре мылась голая!

Спорить трудно, но мы-то снимали её через запотевшее окно и со спины. Отправились в баню, решив выпить после. Едва зайдя в парилку, я ощутил сильное жжение на груди и спохватился:
– Мама только что мне крестик надела! Золотой. Он раскалится – будут ожоги.
– Так сними, – посоветовал режиссёр, жонглируя шайками. Я выскочил в предбанник и доверил цепь с крестиком гвоздю, торчавшему под тёмным потолком.

Конечно, от жары мне поплохело. Конечно, наливка оказалась крепкой. Рюмка за рюмкой, байка за байкой, мы засиделись допоздна. Вернулись в город уже ночью, и я сразу бросился на подушку. О крестике, висевшем в предбаннике, вспомнил только на следующий день. Мобильных телефонов тогда не существовало. Домашний номер художницы не отвечал. Придётся возвращаться в село. Другого варианта нет.

Я что-то наплёл родителям и выскользнул из дому. «Только бы крестик не украли, в деревне ведь не запирают ни одну дверь!» – стучало в висках. Бесконечный час в электричке, и вот она – фронтовая дорога. Попутных машин не подвернулось. Я зашагал по обочине, ожидая, что рано или поздно кто-нибудь проедет. Машины попадались, но, видимо, их отпугивал мой карнавальный вид: белые шорты, тёмные очки и длинные волосы, собранные в хвост. Рядом с таким чучелом я бы и сам не притормозил.

Дул пронизывающий ветер, почти осенний, но по-летнему сияло солнце, временами принимался грибной дождик – в этот день скупая северная природа показала мне всю свою палитру, кроме разве что снега и града. Я поочерёдно замёрз, промок и обгорел с одного боку. Вид приобрёл соответственный. Дистанцию в двадцать километров преодолевал пешком впервые в жизни. По пути я и напевал, и передумал обо всём на свете – даже о том, что раньше мне и в голову не могло прийти.

«Скоро мне тридцать, а чего я добился? Ни жены, ни детей. Новую примитивистку всем открыл? Наивное искусство? Тоже мне достижение. Бедные родители! Надо исправляться». Придорожный иван-чай сочувственно кивал: «Много вас таких тут ходит!»

Путешествие заняло пять часов, включая получасовой привал. И вот я у цели.

Нужный домик в заброшенной деревне отыскался быстро. Распахнул тёплую со вчерашнего вечера дверь маленькой бани. Меня встретил запах прелого мыла и можжевелового отвара, в котором хозяин отмачивал веники. В углу валялась куча влажных полотенец и простыней, приготовленных в стирку. Гвоздь под потолком оказался пуст. Крестик исчез. Разочарование было огромным. Мутное зеркало в предбаннике отразило измождённое после долгого пути лицо. Мысленно я порекомендовал себе носить личико попроще. И отправился восвояси. Меня подхватила первая же попутка.

В тот день художница с мужем с утра решили отнести яблок старенькой матери, благо она жила неподалёку. Старушка задержала их разговором, но, вернувшись домой, примитивистка позвонила мне четыре раза. Дома меня ждала записка: Галина нашла крестик в бане после нашего мытья. Захватила с собой и забыла мне отдать.

Ещё одно путешествие – почти через весь город. Крестик наконец вернулся ко мне на грудь. Сбитые ноги и грязные шорты – ерунда. Первое, что я услышал от мамы, когда вечером вернулся домой:
– Где ты так извозился? Шляешься вечно!.. Надо тебя, в самом деле, покрестить! Может, тогда образумишься…

Я с ней не спорил. Крестик с того дня сделался вдвое ценней.

С тех пор мы с художницей не виделись. Её наивные рисунки украшают мой дом по сей день. А крестик – вот он, на груди. В самых ответственных ситуациях я стараюсь не умничать и сделать лицо попроще.