Преступление в деревне Рябиновке |
13.02.2022 20:13 |
Даже пиццей не можешь угостить! В тот год мы с женой наконец-то управились с затяжным и вымотавшим нас домашним ремонтом. Приятель посоветовал поехать отдохнуть на озеро Красненькое. – Миша, – сказал он, – ты поразишься, увидев красную воду. А караси там таких размеров, что на сковороду один с трудом помещается. Ключ от тёщиного дома я дам. Деревенька, куда мы приехали, расположилась на высоких холмах, с околицы открывались необъятные просторы. В стареньком домике стоял нежилой запах. Но стол, кровати, шифоньер, сундук, стулья, посуда и даже цветной телевизор были в рабочем состоянии. Я тогда ещё удивился, что никто не своровал и не променял на самогон. Мы проветрили комнаты, натаскали душистой травы, и в доме стало поуютнее. В общем, за несколько дней вполне обжились. Однажды на рассвете пошли на озеро. Рыбак я по сути никакой, мне всегда больше нравилось созерцать окружающую природу. Тишина, покой, умиротворение… И вдруг душераздирающий женский крик. Он нёсся от крайних домов, слегка приглушённый расстоянием. – Уби-и-ли-и! – голосила какая-то баба. – Клавку уби-и-ли-и! Жена побледнела, выронила из рук удилище, и оно медленно поплыло от берега. – Как же так? – недоумевала жена, схватившись за сердце. – Мы же вчера её ухой угощали. Я ловил с крошечного мыска. Назад продираться сквозь заросли ежевики времени не было, соскочил с него, по пояс в воде добрался до берега и понёсся к деревне, думая о бабе Клаве. Она жила за проулком, на отшибе, в небольшом зелёном домике с красивыми резными наличниками. На деревне девяностолетнюю бабу Клаву называли вековухой – всю жизнь она жила без мужа и детей. Полагаться старой деве было не на кого, и она привыкла управляться с хозяйством сама. Шли мы утром на озеро или вечером возвращались домой, она всегда что-нибудь делала на приусадебном участке. Несмотря на преклонный возраст, излишнюю худобу и согбенную спину, баба Клава была ещё вполне активна. Она и к нам заглянула первая из соседей. – Дай-ка, думаю, набегу, – живо заговорила она, переступив порог и неудобно прижимая двумя руками к груди стеклянную литровую банку с молоком, – погляжу, кто тут у нас новенький объявился. Небось с дороги устали, козьим молочком вот угощайтесь. Отказать доброй старушке мы не смогли, чтобы не обидеть, хоть никогда и не любили такое молоко. – Меня тут все бабой Клавой кличут, – объяснила она, протянув нам поочерёдно с женой свою шершавую натруженную ладонь, и так же быстро ушла, наказав обращаться к ней в любое время суток, если случится необходимость. И вот теперь её не стало. А ведь ещё позавчера кроткая старушка одиноко сидела у себя на лавочке и так душевно пела, что мы с женой заслушались. Поверить в жуткую трагедию разум отказывался. Да и откуда взяться тут убийце? Здесь не было даже магазинчика, продукты завозились раз в неделю на легковой машине одной пожилой супружеской парой из города. У калитки меня встретила Парамоновна, близкая подруга бабы Клавы. Рассказать толком она ничего не могла, только суматошно указывала пальцем в сторону крылечка и бормотала: – Убили, убили! Я влетел в дом. В горнице на продавленном диванчике сидела баба Клава и, обхватив голову руками, монотонно раскачивалась. Между пальцев сосульками свисали окровавленные седые волосы. На полу, на самотканой дорожке, – бурая лужица, возле неё валялась монтировка. При виде живой, хоть и пострадавшей старушки у меня отлегло от сердца. – Оклемалась, – запричитала Парамоновна. – А я уж грешным делом подумала, что ты совсем убиенная! Лежишь в луже крови, вся бледная, не шевелишься. – Бог миловал, – едва слышно произнесла баба Клава, – только голова вот… Тяжко вздыхая и морщась от боли, она обстоятельно поведала нам о ночном происшествии. Накануне баба Клава получила пенсию, аккуратно сложила денежки в стопочку и привычно спрятала в комод под постельное бельё. Она уже спала, когда за полночь вдруг услышала в избе чьи-то крадущиеся шаги, потом её ослепил свет фонаря, и мужской голос потребовал отдать деньги. Расставаться с деньгами баба Клава, конечно, не захотела, и тогда грабитель несколько раз ударил её по лицу кулаком. Понимая, что изверг настроен решительно, перепуганная старушка отдала ему всю заначку – 120 тысяч, – не оставив себе на проживание ни рубля. – Уж как я его умоляла меня не убивать, – призналась жалостливо баба Клава, и по её лицу обильно потекли слёзы. – Да только, видать, деньги дороже человека, стукнул он меня, я и повалилась. Много ль мне надо. Хорошо, живая осталась. Бог с ними, с деньгами. Скоро из соседнего села, расположенного в двенадцати километрах, приехал вызванный мною участковый. С ним медсестра из фельдшерско-акушерского пункта. Преступника задержали на другой день. Им оказался 17-летний парень из того же села. Парень признался, что в ту ночь ездил на свидание к своей девчонке в райцентр и они поссорились. Девчонка обозвала его нищебродом, который не может даже пригласить любимую девушку в кафе и угостить пиццей. Когда он на мотоцикле возвращался назад, вдруг вспомнил о почтальонке, разносившей днём пенсию старикам. Решение ограбить бабу Клаву пришло само собой: она жила на отшибе, да и справиться с дряхлой старушкой легко. В кафе мальчишку и взяли. Из больницы баба Клава вернулась через три дня. – Вам, бабушка, повезло, что удар пришёлся по касательной, – порадовал её молодой врач. – Всего лишь сотрясение средней тяжести. – Лежу вот, жизни радуюсь, – ответила на наш вопрос о самочувствии вернувшаяся из больницы баба Клава, когда мы с женой пришли её проведать. Она лежала на диване с перебинтованной головой. С собой мы принесли в качестве гостинца жареных карасей в сметане, прямо на сковороде. – Ох и махнула бы я стопочку под такое угощенье, – заулыбалась старушка, – да врач запретил. Жена помогла ей подняться, подвинула к дивану табурет, подстелила тряпочку и поставила сковороду. – Ешьте, баб Клав! Я с любопытством огляделся – в прошлый раз было не до того. Горница сияла чистотой, всюду вышитые своими руками салфеточки, полотенца, занавески, на тумбочке старенький телевизор, прикрытый накидкой с золотистыми рюшками. На стене мерно тикали ходики с кошечкой на циферблате. Заметив чёрную коробку патефона, я спросил: – Работает? – А то! – живо отозвалась старушка. – Там и пластинка стоит. Включай, не сомневайся. Я покрутил ручку, вначале пошло шипение, а потом зазвучал баритон Леонида Утёсова: Ночь коротка, Спят облака, И лежит у меня на ладони Незнакомая ваша рука. Старушка перестала жевать, двумя пальцами от уголков к середине вытерла губы и задумалась. Она молчала долго, уже и песня закончилась, лишь, монотонно шурша, крутилась пластинка. – Я ведь почему не вышла замуж, – наконец заговорила баба Клава. – Думаете, у меня парней не было? Как же, девка я видная была, хоть и росточком не вышла. Зато красивая, чернобровая, коса до пояса. Когда началась война, мне четырнадцать только исполнилось. А потом пришли немцы, маманя мне состригла волосы, лицо сажей вымазала, чтобы подурней стала и в Германию не угнали. В лесу шалили партизаны, то железную дорогу взорвут, то мост, а то и на солдат вражеских нападут. В отместку фашисты однажды повесили мою матушку вместе с другими сельчанами. А отец ещё раньше погиб. А потом пришли наши, мне уже было шестнадцать, я с ними и ушла, прибавив себе годков. Санитаркой меня определили. Сдружилась на фронте с одним парнем. Полюбили друг друга. Куда хочешь за ним пошла бы, хоть в огонь, хоть в ад. Ранили его тяжело, умер у меня на руках. До сих пор стоит у меня перед глазами как живой, улыбается и всё на меня смотрит. Как могла я после него полюбить ещё кого-то? Когда мы с женой уходили, я заметил в простенке увеличенную фотографию, явно сделанную с чёрно-белого фронтового снимка. На ней юная баба Клава стояла рядом с безусым солдатиком, практически мальчишкой. На гимнастёрках награды: у него «Слава», у неё – «За отвагу». Михаил ГРИШИН, г. Тамбов Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru Опубликовано в №6, февраль 2022 года |