– Да, похудел примерно на двадцать пять килограммов. Лучшая диета на свете – это просто ограничить себя в еде. Я считал калории, употреблял лишь полторы тысячи калорий в день. Желательно вообще на холодильник повесить табличку вроде «Не открывай, опасно!». Когда рука тянется к еде, нужно сдерживаться. Особенно по ночам. Выкинул хлебницу. Полностью исключил мучное, газированные напитки, сладкое. Но мне не привыкать, я всю жизнь борюсь с лишним весом, ведь артист на сцене всегда должен хорошо выглядеть. Хотя поесть я люблю. И готовить умею очень вкусно – блюда разных стран, оригинальные салаты, супы, овощные блюда. Десерты – моя слабость. Разные фруктовые сорбеты, ягоды в шоколаде, варенье из мяты и еловых веток – очень полезное, кстати.

– Значит так: берёте полкило листьев мяты, они сейчас в гастрономах продаются. Полкило тростникового сахара, один лимон, веничек еловых веток, штук восемь. Ёлку обдаём кипятком, мяту моем холодной водой. Режем, кладём в кастрюлю, перекладываем мяту с еловыми ветками. Пересыпаем с 250 граммами сахара. Выжимаем в это дело лимон. Накрываем крышкой, ждём восемь часов. Варим сироп из двух стаканов воды и оставшегося сахара. Залить кипящим сиропом мяту с ветками, оставить ещё на пять часов. А потом довести до кипения и проварить варенье пять минут. Разлить в банки, хранить строго в холодильнике. Я очень люблю это варенье как дополнение к пломбиру. Другие рецепты читайте на моей странице в интернете «Юлиан-Кухня». Правда, в последнее время я забросил эту страницу. Опасно говорить о еде! Сразу есть хочется. Да сейчас и не до кулинарии.

– Да, мой голубоглазый корги Вилли Юлианович мне точно не даёт соскучиться. Два раза в день по часу гуляю с ним, это практически спортивная ходьба, ведь за ним еле успеваешь. Это сжигает калории. В Москве я живу рядом с парком, и гуляем мы много.

– Да, на свою малую родину всегда приятно возвращаться, там черпаешь силы. Я горжусь, что родился не в Москве, а в Подмосковье, в Коломне, городе с длинной историей. Когда туда приезжаешь – отдыхаешь душой. И жизнь там размеренная, и всё спокойней. Хотя сейчас там у меня всего несколько родственников осталось. Бабушка с дедушкой, к сожалению, умерли. А родителей я уже лет двадцать назад перевёз в Москву. Сестра моя живёт в Москве. И племянник растёт, он уже коренной москвич.

– Мой дедушка по маме родился в селе Кагальник в Азовском районе Ростовской области, он кубанский казак. Я вспоминаю, как в детстве ловил с ним раков. Потом мы их варили. Это от него у меня сила казачья! Он был военный и постоянно переезжал, служил в разных точках Советского Союза, мама у меня вообще родилась на Сахалине. А в итоге дедушкина семья осела в Коломне. Папа же родился в Брянской области, в городе Жуковке. И я все летние каникулы путешествовал: ехал в Ростовскую область, потом в Брянскую – в лесах собирали грибы, ягоды. У бабушки с дедушкой там был свой дом. Сейчас я на фотографии смотрю с ностальгией. Это был мой лучший отдых. Я жил полной жизнью, детство было роскошное. Я тогда наотдыхался по полной программе.

– Слава богу, пою в нашей семье только я. Сестра успешно занимается бизнесом, руководит сетью магазинов. Но музыка, конечно, с детства звучала у нас в доме. Бабушка с дедушкой коллекционировали пластинки, их я и слушал в детстве. Утёсов, Бернес, Шульженко – я впитывал всё лучшее, что появилось в нашей стране. В четыре года сам подошёл к фортепьяно. И ведь меня никто не заставлял! Мама была музыкальным педагогом, она и стала моим домашним учителем музыки. А вскоре поняла, что меня нужно учить серьёзно. В общем, я занимаюсь музыкой с четырёх лет.

– Вот такой я вундеркинд! У меня всё не как у людей. Я рано окончил школу, ГИТИС тоже окончил рано и сразу с двумя дипломами. Для артиста хорошо, когда всё начинается в ранней молодости, чего зря время терять? К тому же меня все поддерживали, мне помогали. С первого курса ГИТИСа педагог Иоаким Георгиевич Шароев разрешил мне выступать и гастролировать. В общем, для меня постоянно делали исключение. Давали дорогу. Тогда всё было проще, чем сейчас. Я начинал на стыке эпох – развалился Советский Союз, зарождалась новая Россия. Всё лучшее, что существовало в СССР, ещё сохранилось. Работал социальный лифт, можно было просто с улицы прийти и поступить в ГИТИС, попасть на телевидение, и тебя замечали! Я вовремя родился, и у меня всё вовремя получилось.

– То, что я пою, то, что я делаю, – это симбиоз прошлого и настоящего. В тот момент многие жили по моральным принципам Советского Союза, которого уже не существовало. И они тяжело переносили полный развал в музыке, случившийся в те времена. А когда я выступил с песней «Русский вальс», на меня обратили внимание и Зыкина, и Мордюкова. Ведь я оказался для них мостиком из прошлого в настоящее. Я тогда действительно был белой вороной. Кругом «Ласковый май», новая попса, и вдруг появляется мальчик, который поёт песни со смыслом, серьёзные не по годам. Но я всегда пел лишь то, что хочу, и о том, что мне близко. Я хорошо знал нашу эстраду, нашу историю, наше кино, быстро находил общий язык с великими мастерами, и они ко мне тянулись. И я к ним тянулся. Наши отношения складывались очень гармонично. Все, кого вы назвали, – великие люди. Гении. Но для меня они прежде всего были близкими друзьями.

– А теперь вы – мостик от них к нам. Скажите, чему они вас научили?
– Я всё в себя впитал. Мой главный институт – это, пожалуй, даже не ГИТИС, а общение с Зыкиной, Мордюковой, Пахмутовой. Это моя академия. Главное, чему они меня научили, – тому, что звёзды на небе, а мы все – просто люди. Ведь они все очень скромные. Сейчас вот смотрю на новых знаменитостей… Дешёвый пафос, дешёвые «понты»: мы – звёзды, мы крутые. А вот Мордюкова и Зыкина были очень простыми людьми в жизни. И я понял, что чем люди выше, тем они проще.

– С Мордюковой мы встретились в тяжёлый для неё момент, когда она потеряла сына, он, к сожалению, скончался. Ей тогда ни жить, ни работать не хотелось. И первые её гастроли после похорон случились в городе Череповце, где в тот момент я тоже выступал. Там мы с ней встретились и подружились. Потом, в Москве, я много раз приезжал в гости, даже приводил к ней весь свой курс ГИТИСа. Она была очень одиноким человеком, а я тогда жил в общежитии. И спустя некоторое время она предложила: «Давай сегодня останешься у меня. Зачем тебе ехать в общежитие? Переночуешь на кухне». Я остался. Потом ещё раз приехал и снова остался. А потом она говорит: «Зачем тебе это общежитие? Поживи у меня». Тогда жёлтая пресса начала писать всякую ерунду, якобы у нас роман. Нонна Викторовна переживала: «Скажи ты этим жёлтым бульварным газетам, что у меня на кухне на раскладушке спишь!» Надо понимать: в тот момент ей было очень тяжело, она не могла уснуть, пила транквилизаторы, а я её снял с таблеток. И даже в какой-то степени заменил ей сына. Её сёстры говорят, что я продлил ей жизнь. И даже когда съехал от Нонны Викторовны, снял себе квартиру, – всё равно никогда её не оставлял, приезжал, помогал и гордился, что нахожусь рядом с таким человеком!..

После ухода Мордюковой и Зыкиной такая пустота образовалась, что она до сих пор не заполнена. Подобных людей уже никогда не будет. Почти пятнадцать лет назад они ушли, друг за другом, вслед. Дома у меня висит картина, которую Людмила Георгиевна своими руками вышила и подарила мне на день рождения. И для меня эта память важнее, чем все бриллианты Зыкиной, о которых судачат на наших телеканалах. Вместо того чтобы слушать песни Зыкиной, обсуждают её бриллианты…

– Знаете, она уже столько всего сделала, что имеет право немного отдохнуть. Пахмутова создала огромное количество шлягеров, которых хватит ещё на много поколений. Слава богу, Александра Николаевна и Николай Николаевич победили коронавирус. Но здоровье, конечно, у них не очень.

– Я поехал туда, когда ещё никто не ездил, когда ещё не модно было туда приезжать. Шла ужасная война, и президентом ещё был Ельцин. В Чечню приезжали артисты, однако выступали только для наших военных в Моздоке, но не для мирных жителей. А я тогда приехал в Грозный. Город был абсолютно разгромлен. Я считал своей миссией найти для этого народа примирение и счастлив, что сейчас у каждого чеченца в мобильнике есть моя песня, которую я пою на чеченском языке. Сегодня Грозный – это фантастический город-красавец. Он полностью отстроен заново. Надеюсь, что больше беда никогда не повторится.

В любой войне страдают обычные люди. Но я не люблю, когда артисты лезут в политику и дают свою оценку событиям, в которых не разбираются. Это порой получается так глупо, что тут даже нечего обсуждать. Считаю: артисты должны петь, а не лезть в политику. Что касается Украины, я надеюсь, испортить наши отношения до конца невозможно.

– Клиническая смерть – это как второе рождение. Сам до сих пор не могу понять, как выжил. И врачи, которые меня тогда спасли, говорили, что так не бывает. Четырнадцать минут полной отключки, кислород не поступал в головной мозг. Обычно таких сразу везут в морг. Но у меня случилось второе рождение. Внутри тебя как будто меняются аккумуляторы, ты просыпаешься и с этой минуты думаешь уже иначе. Я поумнел и повзрослел после клинической смерти. Что-то там в голове перетряхивается… Можно сказать, тогда, в 2001 году, у меня случилось второе рождение. Значит, мне сейчас двадцать лет.

– Эта история связана с политикой. Виновных не нашли, да и никто никого тогда не искал. Это были серьёзные люди с Дальнего Востока. Я поехал поддержать на выборах своего друга, политика, мэра Владивостока Виктора Ивановича Черепкова. Его очень любили люди, но очень не любили бандиты этого региона. Тогда Приморский край раздирали группировки. Я надеюсь, сейчас там всё по-другому. Но тогда шла жестокая борьба. Мне предлагали уехать, не выступать в поддержку Виктора Ивановича. Там должны были проходить концерты на стадионе, мне люди верили, и мои песни помогли бы ему победить. Но в день выступления ко мне в гостиничный номер пришли люди, угрожали, пугали, говорили: «Всё равно концертов не будет, ты не споёшь». Деньги предлагали, чтобы уехал. Я их посылал, ответил, что слово держу и всё равно буду выступать. А потом горничная принесла мне чай. Я его выпил и упал. Всё. Мне подсыпали какой-то яд. Потом сообщили название, но я его забыл. Концерты не состоялись. В итоге Черепкова сняли с выборов, там произошла неприятная заваруха. А я попал в госпиталь Тихоокеанского флота и вот там заново родился. С Черепковым мы дружили до конца его дней, он умер пять лет назад. Это один из немногих политиков, который был честен и действительно помогал людям. Во Владивостоке его любят, он отстроил весь город, все лучшие мосты – его рук дело. Он был народным мэром. А я пострадал за него и после этого понял, что политика – дело очень грязное.

– Самый главный человек – моя мама. С мамой, папой и сестрой мы самые близкие друзья. Эти люди точно меня не предадут. Они моя семья, вот так у вас и газета называется. Семья – моя крепость. Мы фактически не расстаёмся. Если не встречаемся, то созваниваемся обязательно несколько раз в день. Перед тем как уснуть, должны друг другу позвонить, а когда просыпаемся, желаем доброго утра. Никогда у нас не возникало проблемы отцов и детей, мои родители всегда меня понимали и понимают. Дороже этих людей у меня никого нет.