Не семья, а атомная смесь
29.03.2022 16:50
Сообщите владыке, что Лёля приехала!

Не семьяЭто был печальный день. Накануне вечером мне прислали сообщение, что на 93-м году жизни скончался бывший митрополит Санкт-Петербуржский и Ладожский Владимир (Котляров). Хотя бывших митрополитов не бывает, как и офицеров. Мой папа был офицером до конца своих дней.

Более 16 лет на столе стоят две дорогие мне вещи – бронзовый подсвечник на три свечи и портрет митрополита Владимира в рамочке. Давно куплены свечи, они очень дорогие и красивые, но я никогда их не зажигаю. Моим детям известно, что их нужно зажечь, когда я умру. Эти вещи в числе многих других подарены митрополитом моей маме. С ранней молодости мама для владыки Владимира была как старшая сестра. Звал владыка её, как и все домашние, Лёлей.

Пока только раннее утро, за окном ещё темно. Я смотрю на портрет митрополита Владимира, вижу его красивые глаза и замечаю, что они не просто смотрят на меня, они заглядывают в глубину души. Бегу к шкафу, из стопки отглаженных носовых платков отсчитываю пять штук. Почему-то думала, что на этот раз обойдусь без них. Но не даёт Господь писать без слёз.

Моя мама Елена Павловна происходит из рода знатных нахичеванских купцов. Бабушка Елизавета Артемьевна – дочь купца Артемия Хазизова. Кроткая красавица, я никогда не слышала от неё громкой речи. А мой дедушка был итальянцем. Круглый сирота Паоло Арпини служил юнгой на торговом судне, которое однажды пришло в ростовский порт именно к братьям Хазизовым. Было юнге пятнадцать. Ушёл корабль в Италию, а Паоло остался в семье, принявшей его как сына. И стал он Павлом Артемьевичем.

Выросли купеческие дети, поженились и стали носить фамилию Арпини, которую в советские времена писали с буквой «о» на конце, видимо, на украинский манер. Паоло стал известным художником-альфрейщиком (специалистом по росписи на сырой штукатурке. – Ред.). Расписывал «Ласточкино гнездо» в Крыму и Одесский театр оперы и балета. Может, и храмы бы расписывал, будь это разрешено.

Жила молодая семья на Украине. Родилось три девочки, мама была старшей, а третья, Тасечка, умерла во младенчестве. Бабушка всегда плакала, вспоминая её. С раннего детства мама звала меня не иначе как «Настенькой-красавицей», хотя я – Любовь. И мне никогда не приходило в голову спросить, почему она так меня называла. Лишь годы спустя я поняла, что в память о маленькой сестричке.

Мой папа, Никандр Андрианович, происходит из знатного рода охотников и рыболовов с берегов далёкой Печоры. Был знатен этот род тем, что твёрдо хранил веру православную. Встретились отпрыски двух родов в 1945 году в Германии. Папа – офицер, политрук полка, расписавшийся на стене Рейхстага. Мама – красавица-репатриантка в лагере, где перед возвращением на Родину фильтровали молодых людей, угнанных немцами на работы. Одного взгляда на Лёлю хватило старшему лейтенанту, чтобы влюбиться на всю жизнь.

В их лагере стоял отдельный барак, где содержались русские, молодые девушки и мальчишки-подростки. Одна женщина, Гавриловна, собирала перед сном молодёжь, испуганную, измученную тяжким трудом, изнурённую голодом, и рассказывала о Господе. И не было среди них более усердных слушателей, чем Лёля с прекрасными вьющимися волосами, а ещё – красивый 13-летний мальчишка Володя Котляров.

И вот я появилась на свет в 1948 году в Магдебурге, а младший брат Юра родился в СССР двумя годами позже, в Архангельске. Оттуда и начались бесконечные переводы отца из гарнизона в гарнизон по всему Заполярью.

В 1958 году папе предложили служить на Новой Земле, но семью с тремя детьми туда никто не отправит (у меня был ещё старший брат Игорь), так что папе предстояло ехать без нас. Из Министерства обороны прислали на красивой гербовой бумаге список городов Советского Союза, где мы могли получить квартиру. Список был составлен в алфавитном порядке: вначале шли города Витебск и Воронеж, а в самом конце – Шахты.

Мы стали рассматривать атлас, листать учебники географии, а один из офицеров заявил, что ему хорошо знакомы Шахты. Город зелёный, снабжение очень хорошее, даже есть трамваи. Раньше мы видели трамваи только при пересадках в Ленинграде и Одессе, когда летом путешествовали на Юг к бабушке в славный город Измаил. Только вот в голову не пришло, что трамваи есть в Витебске и других городах. Но мы – дети, мы просто хотели слышать, как весело звенят красивые красные трамваи! Папа остался на Севере, а мы уехали в Шахты.

В Шахтах мама первым делом принялась узнавать, есть ли тут церковь, и нашла храм Покрова Пресвятой Богородицы. Как же долго она этого ждала! Вскоре стала петь на клиросе, ведь получила в наследство от родителей дивный голос. Мама совмещала пение с работой в церковной лавке.

Отдав Родине 25 лет службы, к нам вернулся папа, и вся семья снова собралась вместе. Папа устроился заместителем директора по воспитательной работе в ПТУ, где учили будущих шахтёров. А ещё он стал внештатным сотрудником военкомата. По заданию горкома проверял, как ведётся партийная работа в учебных заведениях. Не семья, а какая-то атомная смесь!

Вскоре в горкоме проведали, что мама служит в церкви, и вызвали папу на ковёр. Он заявил, что прожил с женой всю жизнь, исправить её не может. А если им нужен его партбилет, он положит его на стол.

Часто в наш почтовый ящик попадали письма и открытки от Владимира Котлярова. Письма начинались с приветствия Елене Павловне и Никандру Андриановичу, а продолжались разговором с Лёлей. Мама довольно часто ездила в разные города, иногда с папой, оставляя детей дома. Я уже была большой, могла и убрать, и приготовить нехитрую еду, а в морозилке всегда ждали пачки пельменей.

Однажды зимним вечером раздался стук в дверь. Мы услышали в коридоре громкие возгласы удивления, а потом увидели, как мама обнимает какую-то женщину. В её руке белел листок с адресом. Женщина приехала из Белой Церкви. В какой-то паломнической поездке узнала в митрополите Владимире того самого Володю Котлярова, с которым находилась в одном лагере в Германии. Он и дал адрес Лёли и денег на дорогу.

Когда владыку перевели в Иркутск, он написал маме, что для епархии никак не получается приобрести столовые сервизы. Старостой в нашей церкви тогда служила фронтовичка Фаина Васильевна, бывшая водитель военной «полуторки». Её хорошо знали в исполкоме. А в городе имелась импортная база для партийных работников, и Фаина Васильевна достала сервизы. Отправилась Лёля с ними в дальний путь. Вернулась с подарками, привезла для всей семьи драгоценное мумиё, красивые иконки Рождества и Воскресения Господня, владыка приобрёл их в Японии.

Мой старший брат Игорь стал шахтёром. Хотя он унаследовал от деда-итальянца талант к рисованию, занимался в художественном кружке и писал как маслом, так и акварелью, мама побоялась отпустить сына учиться в Ростовское художественное училище.

Младший брат проявлял способности к математике, очень любил Игоря и после службы в армии пошёл следом за ним в шахтёры.

Жизнью шахтёры рискуют ежедневно. Часто раздаётся вой сирен горноспасательных машин, которые мчатся мимо нашего дома к шахтам. И замирают у всех сердца. А тем, кто рискует, одно утешение – бутылка, пьяные разговоры и биение себя в грудь: «Я – шахтёр!»

Горю моих родителей не было конца. Папа дал обещание, что никогда не возьмёт в рот ни капли алкоголя и бросит курить, чтобы стать примером для сыновей. Но добрый пример не помог. Уже оба били себя в грудь.

Как-то раз в летний день Игорь накачивался с друзьями спиртным, но им не хватило. Сел на мотороллер, поехал в магазин и врезался в фонарный столб. Страшнейшие травмы, перелом шеи. Врачи сказали жене брата, что не стали бы биться за жизнь такого больного, если бы у него не было двух детей, одному из которых всего 9 месяцев.

И у нас началась битва за брата. Мама попросила всех дать обеты Господу и молиться усердно. По очереди дежурили у кровати Игоря. Врачи говорили, что нужно очень дефицитное и дорогое лекарство аминалон, но достать его было невозможно.

Мама решила отправиться с младшим сыном во Владимир, куда тогда перевели владыку. Приехали в Москву под вечер, стояли на вокзале. Вдруг раздался возглас: «Старшина?» Это был сослуживец моего младшего брата, москвич. Пригласил переночевать, а утром проводил на электричку до Владимира.

«Нашли адрес владыки – Вишнёвая улица, дом десять, – вспоминал брат. – Высокий глухой забор, вокруг ни души. Только подошли к калитке, откуда ни возьмись возник милиционер и начал нас выпроваживать: мол, сюда нельзя! Мама закричала как раненая птица: «Мы к владыке!» Но милиционер продолжал нас выталкивать. Вдруг в доме распахнулось окошко, появилось лицо монаха. «Сообщите владыке, что Лёля приехала! – крикнула ему мама. – Лёля!» Спустя минуту калитка распахнулась, и монах указал, по какой дорожке идти. А навстречу уже бежал владыка Владимир. Мама упала перед ним, рыдая. Он тоже опустился на колени, плакал и обнимал Лёлю, затем поднял её с дорожки.

Нас проводили в гостиницу, каждого поселили в отдельный номер. Красота необыкновенная! В номере огромный цветной телевизор, на маленьком столике телефон. Вдруг раздался звонок, но я трубку не поднимал. Снова кто-то позвонил, затем послышался стук в дверь. Заглянул монах, спросил, почему я не отвечаю на звонок. И сообщил, что владыка Владимир уже ждёт в столовой».

Столовая изумила брата великолепием: очень длинный стол, стулья с высокими резными спинками, словно в рыцарском замке. За дальним торцом сидел владыка, внимательно и с улыбкой разглядывал сына Лёли. Она расположилась рядом, по правую руку.

Стол был накрыт на троих. Брат не помнит, что именно подавали, но его поразили большие красивые коробки шоколадных конфет. Шёл 1975 год, купить такие конфеты тогда было почти нереально. А ещё его потрясла ваза прозрачных яблок золотого цвета. Брат взял яблоко и откусил кусочек. Монах, прислуживавший за столом, торопливо подал нож. Владыка улыбнулся и сказал монаху: «Оставь его».

Наконец владыка поинтересовался, что за дело привело Лёлю с сыном к нему. Выслушав маму внимательно, позвонил куда-то. Через некоторое время нам доставили несколько пачек драгоценного лекарства.

Владыка Владимир спрашивал брата, умеет ли тот водить автомобиль, есть ли у него права, и получил утвердительный ответ. Повёл в гараж, показал епархиальные машины. У брата от красоты широко раскрылся рот. А владыка только улыбался. И вдруг повернулся к маме.

– Лёля, ты знаешь, что я монах…– обратился он просительным голосом, чуть не со слезами на глазах. – Детей у меня нет. Очень тебя прошу: оставь мне Юру! Он будет мне как сын, станет меня возить. Обеспечу его всем, женю его. Оставь, Лёля!

Но Юра очень любил старшего брата и не мог оставить его, умиравшего в больнице. Очень любил и маму, он и досмотрел её потом.

Владыка Владимир, вздохнув, вызвал водителя и на чёрной «Волге» отправил гостей в Москву. А на прощание подарил две Библии и два бронзовых подсвечника на три свечи. Уже после смерти мамы брат подарил мне один. Библии мама оставила сыновьям, ведь муж у дочери – сын атеистов.

Старший брат выжил, но остался инвалидом с парализованной правой рукой, хромой на правую ногу, с вечной глупой улыбкой на лице. Вскоре я стала молодой вдовой с тремя детьми – первой вдовой среди наших родственников. А затем и матерью, похоронившей ребёнка, тоже первой и единственной.

Близкие увезли меня выживать в монастырь. Боялись, что от страшного горя что-нибудь сотворю с собой. Игуменья Дорофея стала моей утешительницей, духовной матерью. Для матушки и для монахинь я – Любушка. И тружусь всегда с ними там, куда других трудниц не допускают. Солю и пробую на вкус капусту, которую они рубят. Солю помидоры в двухсотлитровых бочках в подвале, по простому монастырскому рецепту, сдабривая непрестанным пением молитв, так меня научили. Только вот ни голоса, ни слуха у меня нет, я уродилась в суровую северную родню охотников и рыболовов. И петь мне можно только тогда, когда нет людей рядом, а слышат меня только Господь да Матушка Божья. Им и пою, об Их милостях и пишу.

Во время Великого поста делаю заготовки на Пасху и для жарки, для супа, рыбных котлет и селёдки под шубой, а во время работы рассказываю монахиням о маме, митрополите Владимире, о милостях и чудесах, которыми осыпает меня Матерь Божья. Помню и свою встречу с владыкой.

Шёл 1970 год. Наш паломнический автобус подкатил к Смоленскому кладбищу ночью 6 февраля, в день памяти матушки Ксеньюшки, по-другому её не называю. Мы с мужем венчались тайно в этот день, при закрытых дверях храма. За час до венчания его окрестили в сторожке – сына атеистов, командира электриков на подводной лодке. Уступил он девчонке, в которую влюбился с первого взгляда, которая ждала его из армии три года, месяц и один день. А вот вражда наших родителей, христиан и атеистов, длилась до самой смерти.

До самого утра молились мы возле часовенки, обнесённой высоким забором и находившейся на реставрации. А утром приехал митрополит Владимир. Я стояла рядом, почти у его плеча, смотрела на него во все глаза. И так хотелось крикнуть ему, что Лёля умерла, но я понимаю, что делать этого нельзя, сдерживаю себя изо всех сил. Сейчас пишу и размышляю, что бы случилось, если бы крикнула.

Вот мы спешим, вот нас выводят из храма ранее окончания службы. Вижу машину митрополита. Идёт ледяной дождь, лобовое стекло покрыто дорожками льда. Пишу на клочке бумаги, что Лёля из Шахт умерла, осторожно подсовываю под дворники. И не ведаю, увидел ли записку водитель, подал ли митрополиту или выбросил этот мокрый комок.

Знаю только, что был владыка Владимир всю жизнь молитвенником о нашей семье, а у Господа все живы! Теперь я, грешная Любовь, до последнего вздоха постараюсь молиться о благодетеле нашей семьи.

Из письма Любови Немудрякиной,
г. Шахты, Ростовская область
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №12, март 2022 года