В детстве мне казалось, жизнь в нашей башкирской глубинке протекает серо, монотонно. Разнообразие вносила лишь смена времён года. Теперь-то я понимаю, что заблуждался, – по сравнению с нынешней детворой мы, оказывается, жили насыщенно, полнокровно. Но тогда это было неочевидно.

В том рутинном существовании приезд в отпуск моих братьев-офицеров становился ярким событием, и не только для нашей семьи. Тогда я не придавал этому значения, а сейчас искренне удивляюсь, как, служа порой не только в разных концах страны, но даже и за её пределами, они умудрялись раз в два года совмещать свои отпуска, чтобы вместе побывать на малой родине.

Ритуал встречи с отцом был неизменным. Братья поочерёдно представлялись по случаю прибытия в отпуск. Менялись только звания: старший лейтенант, капитан, майор. Только став полковниками, они перестали вытягиваться во фрунт перед нашим родителем.

По приезде братьев я среди сверстников ненадолго становился очень важной персоной. Тому были две причины.

Во-первых, в те годы в нашей мальчишеской среде очень ценилась военная атрибутика. Мы постоянно менялись сверхценными вещами, даже простые солдатские знаки отличия котировались высоко, что уж говорить об офицерских. Эмблемы родов войск, кокарды, звёзды на погоны – этого добра у меня было много. Помню, за фляжку в зелёном чехле мне предлагали целое состояние.

Вторая причина – чисто гастрономическая. Даже сейчас мне не очень понятно, почему мы гонялись за ирисками-тянучками, когда в чулане стояла алюминиевая фляга, полная мёда. Но мёд – исключение. Вообще-то почти всё было дефицитом: не то что яблоки и груши, даже огурцы и помидоры мы ели лишь изредка. Помню, подрался с племянником, приехавшим на лето из города, когда тот бросил в пыль яблоко, едва обкусанное по бокам.

А приезд братьев-офицеров – это всегда невероятное обилие всяких лакомств. По неписаному правилу каждому ребёнку, прибежавшему поглазеть на гостей, доставался гостинец.

В тот раз на скамеечке возле нашего дома собралось несколько соседских детишек пяти-семи лет. Положенное нам по обычаю мы уже получили и схрумкали. Но чрезмерная бережливость моей матери в отношении всяких вкусностей в ярких обёртках нас не устраивала.

Несмотря на летнюю страду, к нам пришли двоюродные братья, дяди и зятья. Когда они наконец разошлись, я проскользнул в дом. Мама с отцом возились с барашком, которого привезли в люльке мотоцикла – для торжественной трапезы в честь приезда старших сыновей. Сами гости, утомлённые дорогой и ужином, спали.

Пустые бутылки с красочными этикетками меня не заинтересовали, такие не принимали в нашем сельмаге. Но всё-таки нашлось чем порадовать свою компанию. Впрочем, сметать со стола всё подряд было опрометчиво и опасно. К этому не располагало отношение моей матери к педагогике. Что ни говори, колючие ветки чилиги – весомый аргумент в воспитании провинившегося.

Мы с ребятами честно поделили вынесенную мною добычу. Помимо прочего, каждому досталось по квадратной таблетке – то ли витамин, то ли конфетка. На таблетках значилась надпись на иностранном языке. Но никто из нас не знал латинские буквы. Вкус у таблеток оказался так себе.

Не знаю, что подумали взрослые, обнаружив на скамейке и возле неё спавших глубоким сном ребятишек. Мне также неведомо, как нас разбирали по домам. Но если бы не заступничество гвардии майора танкиста и орденоносца ракетчика, педагогические средства воздействия на меня вряд ли ограничились бы только чилигой.

– Моя вина, что оставила на столе снотворное, – сокрушалась жена брата. – Эти немецкие таблетки и на лекарство-то даже не похожи.
– Ладно, хоть братишка наш оказался не жадным, поделился со всеми, – успокаивал её муж. – Если бы сам всё сожрал, вот было бы дело. Не факт, что откачали бы.

Да уж. Я отнюдь не образец добродетели. Со многими своими пороками и недостатками с переменным успехом борюсь всю жизнь. Но завистливым и жадным не был никогда, с самого раннего детства. Это уж точно.