– Ну и как? – в очередной раз спрашивает по телефону жена из далёкого Санкт-Петербурга. Коротко отвечаю:
– Никак.

Удивительную нагрузку несёт в диалогах союз «и». «Ну как?» – банальный вопрос. «Ну и как?» – уже ирония, даже сарказм.

А квартира всё никак не продаётся. Двухкомнатная квартира с просторной кухней, раздельными комнатами, балконом и (главное) большой квадратной лоджией, на которой уместились письменный стол с креслом, двуспальный диван и просторный встроенный шкаф для домашнего хлама и солений.

– Саботируешь? – снова и снова спрашивает жена. – Мне что, самой приехать и заняться продажей? Ну пойми же наконец, чем раньше продадим, тем скорее купим в Питере, а здесь варианты один другого лучше.

Молчу. Устал объяснять, что в кризисном Севастополе на исходе девяностых предложения многократно превышают спрос, а цены скатились ниже некуда. За восемь лет из полумиллионного города уехало в Россию более ста тысяч человек. Из шикарного белокаменного красавца свалил каждый пятый!

У жены, однако, своя несокрушимая логика. Два года назад она уехала в Питер хоронить отца. Прописалась в родительской панельной двушке и теперь хочет расшириться, купить просторное достойное жильё в большом перспективном городе. Продать нашу севастопольскую двушку и прибавить эти деньги к питерской хрущёвке.

А я, получается, саботирую? И да, и нет.

Да, потому что мне понравилось жить одному в двухкомнатной квартире, в прекрасном, несмотря ни на что, городе, служить на хорошей должности, заниматься любимым творчеством в кругу друзей и юных поклонниц.

Нет, потому что действительно трудно, можно сказать невозможно, продать сегодня севастопольскую квартиру. Вчера был очередной просмотр. Пожилая супружеская пара, переваливаясь, будто утиная семья, бродила по комнатам, выискивая в хорошо отремонтированном жилище недостатки.

– Плитка в ванной не нравится! – капризно промямлила дама. – Слишком она у вас, как бы это сказать, креативная, что ли… Мне бы цвет поспокойнее, скажем голубенький… Пять пятьсот, и берём. Согласны?

Не дождавшись ответа, прибавила:
– Пять семьсот! Окончательная цена.
– Всего доброго.

Оставшись один, налил из десятилитровой бутыли стакан качинского каберне. Шесть тысяч долларов – последний ценовой рубеж. Ниже не рекомендовали опускаться ни риелтор Вадим, ни даже супруга, хорошо понимающая, как тают при этом наши питерские шансы на достойную жилплощадь.

– Я бы и вправду не торопился, Вова, – говорил мне Вадим, заскочивший вечером на стаканчик вина. – Нынешние цены – явный неадекват. Это Юг! И рано или поздно всё устаканится по закону сообщающихся сосудов.

Чтобы скорее устаканилось, налили ещё. Вадим в недалёком прошлом корабельный офицер, а братство по оружию во всём мире никто не отменял.

Жена дистанционно заподозрила это и уже требует сменить агентство, подобрать вместо «вялого мужичка» активную энергичную тётку… Тётка – она сразу жилплощадь продаст! Опять саботирую?

После пятого стаканчика Вадим, покачиваясь, уходит, сетуя, что опять огребёт дома «люлей»… А я, пристроив под мышку любимицу, чёрную зеленоглазую кошечку Джину, ложусь спать, предварительно отключив телефон.

Просыпаюсь от крика и топота на лестничной площадке. Свет отключили! В горле першит. В прихожую сквозь двойную дверь сочится удушливый дым. Приоткрыв дверь, вижу огнеборца в робе, поливающего из брандспойта распределительный щит.
– Замыкание! – кричит пожарный мне и соседям. – Закройте дверь, иначе задохнётесь!

Закрываю. Открываю окна в спальне, гостиной и на кухне. Ночная крымская октябрьская прохлада стремительно наполняет квартиру. Джина покашливает под пледом. Чтобы уснуть, включаю магнитофон.

– Думай о хорошем! Я могу исполнить! – обещает Алёна Свиридова.

Думаю и засыпаю.

Утром ухожу на службу через закопчённую площадку. Из распределительного щитка торчат обрывки антенного кабеля, телефонных проводов… Счётчики обуглились и напоминают приборную доску сбитого истребителя. Сталкиваюсь с соседом, который успевает сообщить, что электрики уже вызваны.

Риелтор Вадим позвонил мне на работу.

– Ты почему трубку не поднимаешь? Звонил с утра, сегодня просмотр! Какая-то молодая особа… Пожар, говоришь? М-дя. Слышь, ты это, ни в коем случае цену не сбрасывай. Квартирка хорошая, дом новый, район престижный! Слышь, Вова! Не сбрасывай! Девица эта к девятнадцати часам подойдёт, дашь знать, что и как?

Особа, вернее две особы, заявились ровно в девятнадцать. Сёстры, на вид тридцати и двадцати пяти лет. Ухоженные, расфуфыренные крашеные блондинки. Младшая помалкивает, выразительно надувая пухлые губы, старшая презрительно цедит:
– Так что у вас там на площадке случилось? Всё закопчённое, страшное… Пожар был? Щит сгорел? А больше у вас тут ничего часом не сгорело? А то купишь хрен знает что…

Не снимая туфель, дамочки брезгливо продефилировали по комнатам. Отшибло всякую охоту описывать достоинства жилища.

– Подумаешь, деревянные полы! – восклицает старшая. – Подумаешь, лоджия обшита вагонкой! Дерево, между прочим, горит лучше, чем железный щит. Значит, так, хозяин, за четыре, пожалуй, возьмём. И это последнее слово. Думаешь продать дороже? Ну-ну… Пойдём отсюда, Марго.

После ухода сестриц возникает желание наполнить стакан живительным каберне. В прихожей на тумбочке просыпается телефон. Молодцы мастера!

– Ну и как? – спрашивает Вадим. – Чего-чего? Четы-ы-ыре? Да идут они на хрен перелесками! Накати и ложись спать. Завтра пятница. Я бы подъехал к тебе, но люлей вчера конкретно огрёб. Вова, ты не представляешь, какое это счастье жить одному! Какой, на хрен, Питер? Саботируй до последнего патрона!
– Ну и как? – спрашивает супруга из далёкого Питера полтора часа спустя. – Пожа-а-ар? Какой пожар? Слава богу, не в квартире? Просмотры были? Четыре тысячи? Они что, охренели совсем? Свет дали? Антенну починили? А ремонт? Когда ЖЭК ремонт сделает? Как это не знаешь? Так узнай. Или делай сам. Время уходит. Здесь такие варианты в Питере! Такие варианты!

Наливаю ещё стаканчик. А потом ещё один. Слава богу, отменного качинского каберне у меня на лоджии хранится ещё литров полста. Это вам не дождливый Петербург с портвейном «Три топора», это Крым, детка! И плевать, что Крым пока украинский! Отвоюем… Ещё стаканчик, и отвоюем.

Выпиваю, кладу разомлевшую Джину под мышку, закрываю глаза и съезжаю на санках в прохладный цветущий сад…

Пятница-развратница. Но у меня дел невпроворот. Выпросил у командира на полдня электрика дядю Толю и четверых матросов. Взял на складе АХЧ побольше ветоши и извёстки, поставил боевую задачу и пью на кухне каберне.

Дядя Толя монтирует новый распределительный щит. Ребята моют, скоблят и белят стены. Сосед приволок синей краски. А его жена Ира в субботу обещала с подругой отмыть полы.

Матросики старательно пашут, руководит процессом старшина Мишка Казаринов – профессорский сынок из Москвы. Мишка попал в наше учреждение служить по блату. Лентяй и сноб, вылетевший из МГУ за гашиш. Почему старается? А потому что у меня с Мишкой особые отношения.

Два месяца назад я дежурил по части. Подвалил после ужина старшина Казаринов.

– Товарищ подполковник, пожалуйста! Тут такое дело… С клёвой девчонкой познакомился. Классная! Вон в том доме живёт. Родители на даче… Сами понимаете… До рассвета. В шесть утра буду как штык. Телефончик могу оставить. Дашей её зовут. Не подведу! Клянусь батей, лауреатом Государственной премии!

Сам не знаю, почему отпустил. Хотел не пустить. Но батя!.. Мишка слово сдержал. В шесть утра прибыл и сразу завалился спать. И тут я на нём отыгрался. Сдав дежурство, разбудил и:
– А теперь у меня к тебе просьба, Миша. Возьми лопатку, грабельки и прибери розарий, закреплённый за нашим отделом.

За розарий шеф мне уже неделю пеняет. А сотрудники плотно заняты. Мишка вздохнул и поплёлся. Сопит, вкалывает, и тут появляется командир. Вытаращил глаза, а потом спрашивает:
– Казаринов работает? Ущипни меня! Может, я сплю? Как ты его заставил?

К девяти накрываю матросикам и дяде Толе стол: жареная картошка, гуляш и каберне. Лестничная площадка у нас теперь самая красивая в подъезде.

Мягкий субботний день. Серебряный пляж в трёх километрах от Балаклавы. Прозрачная волна лениво ворошит гальку. Пасмурно. Где-то далеко или высоко за облаками вскрикивают чайки. Воздух плюс двадцать. Вода – плюс девятнадцать. Местные в такое море уже не лезут. Бархатный сезон. Рядом дремлет под пледом юная подружка Ленчик. Где-то далеко на проспекте Острякова соседка Ира с подругой отмывают извёстку с лестничной площадки. Просили «проставить им винища», как вернусь… Проставлю!

Прямо над головой расхохоталась на скале чайка-хохотун. Ленчик проснулась и грациозно, изогнув стройную загорелую спинку, оступаясь на вязкой гальке и балансируя красивыми руками, пошла голышом в море. На всём побережье ни души… Говорят, бесконечно можно смотреть на огонь, на бегущую воду, а ещё…

Не спорьте со мной. Я знаю как никто, на что, вернее, на кого можно смотреть бесконечно… И я смотрю на неё сквозь штриховку полуопущенных ресниц. И в самом деле, на хрена мне этот Питер?

…Отремонтировать квартиру мне помог тесть, вернее, тесть её ремонтировал, а я по мере сил помогал. Немногословный, худой, жилистый фронтовик, поймавший пять осколков на Мамаевом кургане, один из которых так и не смогли извлечь военные врачи. Возвращаясь вечерами со службы, я снова и снова изумлялся нарождающемуся новому облику жилища. Как так можно? По сути, из ничего!

Потом садились ужинать и после трёх стопок молчаливый тесть становился разговорчивым, и я узнавал, как кипела вода от осколков на волжской переправе, как откармливали тощих солдатиков в полевом госпитале, как уже сорокалетним мужиком, возвращаясь с работы, тесть наловил собственной майкой десять килограммов корюшки в реке Сестре…

Иногда после ужина я уезжал в город к друзьям или девушке, с которой изредка встречался. В одну из таких ночей тесть, дождавшись меня, сказал:
– Ты это вот что, Вовка… Если у тебя девка есть, так приводи домой. Я не выдам. Сам мужик, понимаю, каково по многу месяцев так…

С изумлением выслушал тестя и неожиданно для себя самого обнял, как родного отца.

В воскресенье утром позвонил Вадим.

– Вова! Ты дома? Сегодня неожиданный просмотр! Какая-то дама с ребёнком. Ну мало ли что… Не думаю, что это серьёзно.

Вадим со мной солидарен, Вадиму тоже хочется, чтобы мою квартиру никогда не купили. Он будет вечно продавать её и пить со мной вечерами каберне. Сюжет для мистической повести?

Очередную покупательницу зовут Юлия. Симпатичная, смуглая и тоже чуточку за тридцать. Побродила по комнатам, задержалась на лоджии, вдруг попросила кофе.

– У вас в доме удивительная аура, Владимир! Она обволакивает, погружает вглубь, и после этого не хочется уходить. И не спорьте, я знаю в этом толк.

Допивая вторую чашку, зеленоглазая покупательница испытующе прищуривает длинные густые ресницы.

– Может быть, уступите? Пятьсот? А то я, знаете ли… одна воспитываю сынишку. Я неподалёку отсюда живу. Дом сто шестьдесят один… Не уступите? И ещё, Володя, оставьте мне номер своего телефона. Нет, право же, так не хочется уходить из вашей квартиры…

…Юлия позвонила поздно вечером, в двадцать три тридцать.

– Не спите? Может, зайдёте ко мне? Поговорим…

Почему пошёл? А почему бы не зайти к молодой красивой женщине? Кстати, я так и не согласился сбросить цену. Ответил, что это жизненно важно. По сути, так оно и есть.

На лестничной площадке темно. Кнопку звонка определил на ощупь, но едва прикоснулся, как бесшумно отворилась дверь.

– Тс-с-с! – произнесла хозяйка, приложив к губам грациозный пальчик пианистки. – Малыш уснул, и я караулю вас в глазок. Проходите на кухню.

Юлия разворачивается и уходит вглубь квартиры. Ба! На ней нет никакой одежды! Как же я сразу этого не заметил? Ах да, темнота! Когда-то преподаватель философии изводил нас вопросами типа: «Краснеет ли девушка в темноте?»

В кухне уютно алело бра над чисто прибранным столиком.

Юлия вернулась в прозрачном пеньюаре, выразительно изогнувшись, присела на подоконник. Насмешливо спросила, перейдя на «ты»:
– Шампанское принёс? Или ты сугубо по делам?

Я выразительно посмотрел на настенные часы.

– Ах да-а-а! Но ведь мужчина должен быть догадлив? У него всегда должно быть в запасе шампанское. Не так ли?

Она вызывающе изогнулась, выставив напоказ упругое тело. В тот самый миг, когда, опустившись на колени, я прогулялся сквозь ткань губами, Юлия шепнула, а вернее, прошипела:
– Ну так скинеш-ш-шь тысчонку? Одну тысчонку, и… это всё твое! Скинеш-ш-шь, а, Вова?

«Анаконда. Вылитая амазонская анаконда!» – думал я уже дома, проглотив почти залпом стакан каберне.

Зазвонил, точнее, взорвался ночной телефон.

– Ну и как? – спросила жена из Петербурга. – Саботируешь? Я тебе звоню-звоню, а ты не берёшь трубку. Чем занят так поздно? Квартиру надо продавать!

Квартира продалась неожиданно. Можно сказать, внезапно.

– Семь тысяч! – орал в трубку Вадим. – Вова, семь тысяч бачинских! Это огромная удача. На Большой Морской срочно расселяют бабку из огромной сталинки. Больше нам не взять, ну никак! Согласен? Они прямо сейчас выезжают к тебе! Встречай!

В квартире моей как раз некстати собрались поэты и барды. Читали стихи, пели песни, пили каберне… По идее, надо было всех удалить и зачистить поляну для просмотра, но я решил – саботировать так саботировать!

Покупательница, жеманная особа лет под восемьдесят, в шляпке и пенсне, неожиданно восхитилась:
– Да, я, знаете ли, из тех самых литературных кругов старого доброго Севастополя. Знаю почивших крымских классиков, а тут живые собрались! Покупаю. Налейте и мне вина!

И квартира продалась. На прощание я раздарил друзьям и соседям мебель, холодильник, телевизор, кухонный комбайн, а в полупустом жилище устроил отвальную сослуживцам. Каберне пили, сидя на полу. Новую бочку вина друзья доставили прямо с завода.

Квартиру было всё же жаль. Инженер нашей части капитан-лейтенант Вовочка Черёмушкин, по совместительству нештатный «шут Балакирев», утешал меня:
– Солнышко моё! Д’Артаньян! Всё раздал, всё раздарил, сам без штанов остался. В голубой накидке с белым крестом и ржавой шпагой, и без штанов. Д’Артаньян!

Вовочка, кстати, предложил мне пожить за квартплату в однокомнатной квартире, которую он недавно получил.

Семь тысяч долларов заботливая соседка зашила мне в подкладку шинели, и я отвёз их в Петербург, где мы, продав квартиру тёщи, купили просторную светлую «трёшку».

Риелтор Вадим признался, что отхватил за мою квартиру семь тысяч триста долларов, из которых двести взял себе за труды, а сотню мы с ним прогуляли в сауне с интригующим названием «Алиби».

Чистилище парилки, ледяное шампанское, уносящие из реальности изгибы девичьих тел, искусство легчайших касаний, обжигающая, уже ноябрьская вода севастопольской Южной бухты, пульсирующие вдали огоньки Северной стороны. Ночной любимый город дружески мне подмигивает, и это означает – жизнь продолжается! Так оно и случилось.

Неликвидная квартира, однако, снится до сих пор.