Отца Игоря прихожанки обычно слушают очень внимательно. Батюшка – настоящий кладезь дивных приходских историй, хотя и не стар, ему немногим за пятьдесят. Никто в нашем благочинии не знает столько «православных» суеверий, сколько отец Игорь. Чем батюшка и пользуется, рассказывая прихожанкам, как правильно относиться к приметам. Женщины обычно слушают отца Игоря с раскрытым ртом.

– Тут, конечно, важно соблюсти грань, заставить человека не просто отринуть суеверие, а посмеяться над ним, – внушает отец Игорь. – Некоторые люди верят, что зашипевшая свечка – это не производственный брак, а предзнаменование скорого несчастья. А многие до сих пор считают, что на Крещение двери и окна в доме нельзя закрывать, иначе ангел не пролетит и воду не освятит. А на Троицу нельзя в лес ходить – вся нечистая сила в этот день в лесах резвится. Но однажды я перегнул палку. Рассказывал всякие истории и что-то увлёкся…

«Вы слышали, что девушке, которая хочет удачно выйти замуж, следует съесть в Пасху двенадцать куличей? – спрашиваю у паствы. – И все куличи должны быть испечены разными хозяйками». Смотрю – хлопают глазами, не понимают иронии. Тогда грозно вопрошаю: «А есть среди вас такие, кто ещё не пролезал трижды под иконой на крестном ходе?» Пара девушек отвечает: «Есть, батюшка». «Как! – хмурю брови. – И вы, не получив такой благодати, ещё о замужестве мечтаете?»

Девчонки чуть не в слёзы. Напрасно объяснял, что обычай наших женщин трижды пролезать под иконами во время больших крестных ходов – всего лишь примета и ничего более. Так представляешь, на меня потом ещё и архиерею пожаловались! Кто-то из прихожанок в самом деле решил, что я – рассадник тёмных суеверий. Даже пришлось объяснительную владыке писать.

Но, как говорится, приметы приметам рознь. Есть языческие предрассудки, а есть явления, к которым даже отец Игорь относится уважительно. Ведь не зря говорят, что на Пасху сама природа великому празднику радуется.

– На Пасху солнышко всегда «играет», – говорит батюшка. – Это даже не примета, а, можно сказать, факт. И мерцает солнце, как бы всем подмигивает, и ореол вокруг него бывает самых разных оттенков, и на крестах отражается по-иному, чем в обычные дни… Да взять хотя бы самую распространённую примету – солнышко даже в самый ненастный пасхальный день хоть раз, да показывается.

Как ни странно, отец Игорь считает, что самые мнительные люди в Церкви – вовсе не женщины. С женщинами всё как-то проще. А вот мужики порой такого накрутят в голове – сто лет не распутаешь. И народ они более упёртый, чем жёны. Женщин хотя бы пристыдить можно или научить уму-разуму. Попробуйте сделать такое с верующими мужчинами, которые себе на уме.
Но то, что тяжело священнику, легко Богу.

– Был у меня один интересный прихожанин, Володя, – вспоминает отец Игорь. – Мужчина очень старательный. Не пропускал ни одной воскресной службы. Одним словом, сердце за таких прихожан всегда радуется. Но не так всё просто оказалось с рабом Божиим Владимиром.

Он, хоть и соблюдал уставы, но как-то по-детски верил во все приметы. Сон приснился в Великий Четверг – значит, вещий. Нет дождя вовремя – значит, гневается Господь. Ну и, разумеется, считал, что последние дни мира наступят не раньше, чем засохнет Мамврийский дуб, в Великую Субботу перестанет сходить Благодатный огонь, а святая гора Афон погрузится под воду. А уж в солнце, которое хотя бы раз показывается на всякую Пасху, Владимир верил как в таблицу умножения.

Иногда я поражался, как он успевал подмечать вещи, на которые другие не обращали никакого внимания. Однажды на Троицу после коленопреклоненного молебна Володя показал мне на небо: «Батюшка, смотрите!» Я задрал голову и увидел высоко-высоко над храмом три чёрные точки. Три ястреба или сокола кружились, словно символизируя саму Пресвятую Троицу. Признаться, и я обомлел. Никогда подобного не видывал.

Но в тот год с приметами на Пасху как-то не заладилось. Всю Страстную стояла мерзкая слякотная погода с редкими заморозками, а на Пасху и вовсе повалил снег с дождём. Небо заслонили низкие свинцовые тучи, в лицо то и дело летели мокрые хлопья.

Мы с отцами оделись на крестный ход потеплее. Конечно, настоящая радость от праздника не в погоде, а на сердце, но от моего взгляда не скрылось, что Володя как-то сник. «Владимир, не вешай нос, – пытался я приободрить прихожанина. – Снег на Пасху, между прочим, тоже хорошая примета. К прибытку и к хорошему урожаю!» Но Володю мои слова мало утешили.

Снег шёл весь пасхальный день, продолжился и в Светлый понедельник. Лишь во вторник небо перестало поливать осадками, а в среду солнце осторожно выглянуло из-за туч. Мы готовились к Красной горке, и я, признаться, в заботах забыл о Володе. И тут он о себе напомнил. Пришёл на литургию радостный, весь такой светлый, аж сияет. Ну, думаю, наконец-то распогодилось и на сердце у Владимира.

Он подошёл после службы.

– Батюшка, – говорит извиняющимся тоном, – хотел раньше к вам прийти, на неделе, но уезжал к родственникам – не получилось.
– Ничего страшного, Пасха только начинается, – подмигнул я в ответ и показал мужчине на небо. – Вот, даже солнышко снова выглянуло.
– А оно и в воскресенье выглядывало, – огорошил меня Володя.
– Где? – не понял я. – В другом городе?
– Нет, у нас, – улыбается прихожанин. – Причём не единожды.

Я напряг память, но точно помнил, что мокрый снег в воскресенье валил стеной, не переставая.

– А ты ничего не путаешь? – переспросил я мужчину. – Может, всё-таки солнце выглянуло в среду?
– Нет, не путаю, – помотал головой Володя. – Сам Бог мне солнышко показал.

И Володя поведал о том, что случилось.

– В Светлое воскресенье пошёл на базар, – начал он рассказ. – Не успел накануне прикупить рыбки и фруктов к празднику. Да только вот праздника на душе нет. Помните, что тогда творилось? Вроде и все службы отстоял, и причастился, а на сердце – такая же метель, как на улице.

Слава Богу, хотя бы успел купить всё, что нужно. Многие продавцы спешно сворачивали торговлю, закрывали ряды, заметённые снегом. Спешили домой, за стол, в тепло. Редкие души подходили, спрашивали о товаре. Некоторые даже поздравляли торговцев: «Христос воскресе!» «Воистину, воистину, – недовольно тараторили те в ответ, приподнимая над товарами плёнку с налипшим снегом. – Будете брать, нет? Тогда извините, мы уже закрываемся», – и снова кроссовки, джинсы, батарейки, и прочие полезные вещи погружались в серую полупрозрачную мглу. Что и говорить – самая ненастная Пасха на моей памяти.

Иду, посматриваю на ряды. Народу уже не так много, но люди есть люди – на рынке даже во время светопреставления кому-нибудь обязательно понадобится сделать покупку. Идти тяжеловато и неприятно – то и дело черпаю ботинком лужи. И вдруг вижу впереди старенького мужичка с палочкой. Одет плохонько, обувь разваливается, бредёт еле-еле. По всему видно, нищий. Обогнал его, иду дальше. И вдруг слышу, как какая-то торговка сзади шикнула на дедушку: «Иди, иди отсюда! Нет пока ничего!»

Ступаю дальше, а ноги почему-то не идут. Так стало жалко этого нищего старика, вынужденного побираться, да ещё в такую отвратительную погоду! Сердце сжалось. Обернулся с твёрдым намерением немедленно подать дедушке, а его уже нигде не видно. Лишь несколько случайных покупателей прошагали мимо.

Я удивился. Как же так, буквально пару секунд назад торговка шуганула нищего. Куда он мог деться? Тропка между рядами узкая, уйти в стороны старик не мог, да ещё с палочкой. Я даже прошёл назад, внимательно всё осмотрев. Нет, дед исчез, словно растворился в воздухе. Но не мог же он мне привидеться?

Со смешанными чувствами я вышел за ворота базара, но мысль, что где-то там остался несчастный старик, не давала покоя. В голову пришла идея: надо вернуться и ещё раз хорошенько обойти все ряды, осмотреть всё внимательно. Наверное, дедушка куда-то нырнул, а я просто не заметил.

Один раз обошёл весь рынок, другой. Торговля заканчивалась, даже самые упёртые продавцы закрывали лавочки. Иногда шныряли какие-то мутные типы, но того нищего старика я так и не встретил. Стало не по себе от этого снежного одиночества. Но тут меня осенило: надо спросить ту вредную торговку, может, она видела, куда прошмыгнул дедушка.

Тёткин стол пустовал, её соседки уже упаковывали сумки. Впрочем, на столике дымилась недопитая кружка кофе. Может, отлучилась и сейчас вернётся?

– Извините, а ваша соседка ещё здесь? – спросил я тётку, которая стряхивала с плёнки снег.
– Михайловна, что ли? – продолжала собираться продавщица. – Уже ушла. Она в три часа всегда уходит, хоть время по ней засекай. Даже в такую погоду, будь она неладна.
– А вы случайно не видели здесь дедушку? Такого, с палочкой? Он тут ходил между рядами.
– Да мало ли их тут ходит, всех разве запомнишь! – усмехнулась тётка. – Вот и Михайловна гоняет-гоняет их целый день, а что толку? Сказано – всех накормит после трёх, а они всё равно прутся.

Я уже ничего не понимал.

– То есть как «накормит»?
– Так и накормит, – пояснила торговка. – Собирает всех убогих и ведёт в кафе, угощает беляшами. Такой у неё бзик, у нашей Михайловны, – кормить всех убогих. Но не раньше трёх, а до этого их гоняет, чтобы не мешали торговле.

…Возвращаюсь домой, а на сердце сквозь летящий снег и ледяные капли светит солнышко. И я вдруг сразу понял, что оно всё равно выглянуло в этот день, причём целых два раза. Первый – когда я увидел несчастного старика, и второй – когда отправился искать торговку, которую осудил за жестокосердие, не зная о ней ничего. Но солнце ведь не может не показаться на Пасху, ведь так, батюшка? Пусть даже в самую мерзопакостную погоду.