Обычный дом в Мариуполе. Стёкла выбиты, и окна кое-как заделаны досками, тряпками, а где-то слепо глядят во двор чёрными дырами. Во дворе ямы от «прилётов» и груды мусора. Тут и строительный, и пищевой, в основном обломки стен, оконных рам, мебели – всё, что повылетало из квартир во время обстрелов, когда дом ходил ходуном.

Мусор – причина конфликтов между соседями. В кучу, принадлежащую соседнему подъезду, нельзя подкладывать свой. Хотя непросто понять, где заканчивается одна куча и начинается другая.

У подъезда на лавочке сидят пенсионерки и зорко следят за порядком. В оставшихся без окон и дверей квартирах неуютно, а во дворе на солнце тепло, и кухня теперь общая на весь подъезд – готовят на костре.

Рядом со входом женщины расчистили участок земли, посадили цветы. Пусть будет красиво хотя бы чуть-чуть. Не зря у входа в дом висит табличка «Участник конкурса «Чистый подъезд – 2017».

Мимо проходит мужчина с оконной рамой, из которой торчат разбитые стёкла, и пытается засунуть её в одиноко стоящий мусорный бак.

– Мужчина, куда вы суёте? – прилетает ему сердитое.
– А шо такое?
– Сюда нельзя. Сегодня мусорщики говорили, шоб вы такое выносили на обочину, туда, где дорога.

Мужчина послушно берёт раму под мышку и выходит из двора.

– Вы здесь весь штурм пережили? – спрашиваю пенсионерок.
– Конечно. Тяжело было, но пережили. Двадцать один день сидели в подвале. Как нам Украина сказала – бублички и печеньки взять детям. Были нам и бублички, и печеньки. Выживали, как приходилось, помогали друг другу. Потом уже, когда ДНР пришла, нам привозили конфеты и тушёнку. Помогали, чем могли. А как Россия зашла, то уже серьёзнее помогала, конечно.
– С украинской стороны были попытки помочь?
– Да щас! Мы подошли попросить хлеба, нам ответили: у нас самих нет. Знаешь, как нам сказал один солдат? Я матюкаться сейчас буду, запишешь?
– Запишу.
– Здесь на мангале зять хотел чай варить, когда сюда снаряд упал ихний. У дочки трое детей, она выскочила: Вова, Вова! А Вовы не было во дворе, его позвал к себе сосед из девятиэтажки. Я тогда тоже выскочила, ещё дождик моросил. И тут идёт такой, ну, с автоматом. Я ему говорю, что ж вы делаете, здесь старики, женщины, больные, дети, здесь никого чужих нет. А он говорит: «Мне по …, я з Львова». Нормально? Поэтому я хочу, чтобы Львов испытал то же, что Мариуполь от них.
– Тут страх и ужас был! – добавляет другая пенсионерка. – Тот дом горит, этот горит, наш занялся. Повыскакивали, как слепые котята, ничего не видно, света нет, всё в дыму.
– Дээнэровцы уже были здесь, – подхватывает третья. – Я им говорю, пропустите меня, там кошка, сгорит ведь, жалко! «А где вы живёте?» – спрашивает солдат.  «Да в этой девятиэтажке внизу». – «Женщина, будьте внимательны, ползком. Наверху сидят снайперы». Хоть предупреждали нас. А Украина вообще ничем не помогла. Это что, защитники? Это убийцы!
– Я просто хочу сказать всему миру – ты записываешь? Пусть они испытают то, что перенесли матери Мариуполя, которые потеряли детей, внуков, близких. Тут таких много.

Пока женщины делятся наболевшим, к нашей группке подтягивается всё больше людей. Вполголоса спрашивают друг у друга: «Привезли чего-то?» – «Это волонтёры из Питера, наши шефы, проводят опрос. Потом о нас по телевизору расскажут». – «А-а-а, ну пусть расскажут, я тоже скажу. И вы скажите». – «А я что скажу? У меня ноги больные и глаза не видят».

– Вы поймите, у людей нервы расшатаны, – вступает в беседу седобородый мужчина. – Произошедшее должно было сплотить нас, но наоборот, часто вспыхивают конфликты, даже без повода, люди такого друг другу наговорят. Ссорятся, чей мусор, кто убирает, кто колет дрова, кто их приносит… По-всякому. Как говорил Воланд, люди остались прежними. У нас, кстати, остро стоит квартирный вопрос, и как его решать, непонятно.
– С нами в подвале была женщина, так её увезли в больницу. Сейчас её просят уйти из больницы, а ей некуда, сгорела квартира.
– А ещё в Мариуполь люди возвращаются. И начинается: а вы где были? Мы были здесь, под бомбами, а вы сидели в тепле в другом городе. А мы жили без отопления, минус семь в квартире. А теперь вы приезжаете и хотите такие же права, как и мы. Это обидно! Мы ведь ещё за ихними квартирами присматривали, чтоб мародёры добро не растащили, двери-то все выбило.
– Мародёров мы к себе не пускали, криком и матом прогоняли их.
– Воруют! Мы четыре месяца без пенсии, на одной гуманитарке. Я сегодня получала гуманитарку, должно было лежать четыре мясные консервы, а лежало только три. Уже и там воровать стали!

Спрашиваю:
– А что у вас с накоплениями? Были же здесь украинские банки, а теперь?
– Дельцы меняют. За этим домом сгоревший торговый центр, за ним слева стоят машины, там написано: «Меняем доллары на рубли. Обналичиваем». Они по компьютеру связываются с банками, ну, где Украина, и перекидывают с карточки на карточку. Берут двадцать процентов от суммы, которую ты снимаешь. Деньги дают не тут же, бывает, нужно ждать неделю. Люди и тому рады.
– А по поводу гуманитарки стыдно сказать. Утром открываются ворота, и нужно метров четыреста пробежать галопом, чтобы встать первыми. Перед ними встают те, что ещё записывались в пять утра. Отдельная очередь, слава богу, для тех, кому за семьдесят, и тех, кто с детьми. Но дошло до того, что детей сдают на прокат за пятьдесят гривен.
– Что?
– Ну, чтобы в очереди не стоять. Вот он взял на руки чужого ребёнка и идёт без очереди, а остальные давятся, и в конце концов им не хватает. Это потому, что стало больше людей возвращаться. И ещё появились новые территории, которые нужно обслуживать. Народ из сёл подтягивается, пешком идут несколько часов, а им говорят: нет ничего, закончилось. Вот люди так по два-три дня без толку ходят, смотреть на них жалко.
– Мы ходили в нашу администрацию. Так там только две девочки сидят, ничего не могут ответить. Мы слышали, что нам Петербург будет помогать. Вы губернатору Петербурга передайте, что мы ему очень благодарны. И попросите, пожалуйста, чтоб отстроили нас поскорее. Как нам тут без помощи? Попросите? Ну, спасибо вам. Идите с богом.