Через канал был перекинут горбатый деревянный мосток, и создавалось впечатление, что два берега, протянув навстречу ладони, плотно соединились в дружеском рукопожатии. О дружеском рукопожатии говорили и толстые брёвна свай, и сложенный из новых плах настил, и даже перила, на которые пошли отполированные брусья. И он весь напоминал тот сказочный мосток, который должен был вести в ещё более сказочные, оплетённые ажурной резьбой хоромы с башенками и куполами.

Но хором не было. По обеим сторонам канала стояли лишь обветшалые дома да здание бывшей пожарной части с осыпавшейся местами штукатуркой.

Он до сих пор видится мне отчётливо во всех деталях. Потому что впервые мы встретились с Дашей на этом мосту. Проходя навстречу, быстро взглянули друг на друга и опустили глаза. Но я успел заметить, что девочке лет четырнадцать, моя ровесница.

Неизвестно, что вызывает в нас первую влюблённость, но происходит это почти мгновенно. Порой достаточно одного взгляда, взмаха руки, движения плеча, поворота головы, походки. В моём случае это был выбившийся из-за туч луч солнца, осветивший девочку со спины, и она, казалось, шла навстречу в окружении золотистого облака, сама его не замечая. А походка была так легка и воздушна, что не слышался стук туфель.

Мы сразу разминулись, и она пошла дальше, а я не мог двинуться с места, словно часть её облака окутала и меня, взволновав неясной доселе печалью и радостью, впервые открывшимся знанием чего-то тайного, чудесного. Я обернулся. Она удалялась по улице в сторону пожарной части, и я вдруг испугался, что никогда больше её не увижу.

Рядом с мостом начинался старый городской парк, где среди вековых лип и берёз высился огромный дощатый сарай летнего кинотеатра. И как я был удивлён, когда, войдя на следующий день в зал, тускло освещённый горевшими на стенах лампочками, увидел её. Ещё удивительнее, что я решился присесть рядом, за два места от неё, и она кивнула мне, как знакомому. Ликованию моему не было предела: значит, она запомнила меня, значит, наша случайная встреча на мосту и для неё оказалась вовсе не мимолётной. Мы так и не заговорили, не повернули головы и весь фильм просидели в напряжённых позах, мало понимая, что происходило на экране.

А когда фильм закончился, вышли вроде как независимо друг от друга, но одновременно, не сговариваясь, направились к мосту. Тот порыв храбрости, когда я решился присесть в зале поблизости от неё, испарился, и не было никаких сил вернуть его. Я шёл немного сзади, мучительно страдая, что она не обернётся, так и исчезнет, теперь уже навсегда. Но, взойдя на мост, она обратилась ко мне первой:
– Вы не скажете, какой завтра будет фильм?
– Скажу, – облегчённо воскликнул я. – «Щит и меч». Хорошая картина, про разведчиков.
– Я её видела, – сказала девочка и вдруг спохватилась: – Но с удовольствием посмотрю ещё раз.
– Тогда давайте посмотрим вместе.

Она кивнула и ушла, но теперь я не опасался её потерять.

Прошло несколько дней. Хотя единственное, что нас связывало, было кино, но тогда и этого казалось достаточным. Мы ходили в летний кинотеатр ежедневно, садились уже рядом, счастливые от доступной близости, ходили, несмотря на плохой звук, рвущуюся плёнку и извилисто колыхающиеся на экране от порывов ветра фигуры актёров, точно их сводила судорога или они мучительно пытались и никак не могли что-нибудь проглотить.

Вскоре мы лучше узнали друг друга, и это узнавание тоже было радостным. У нас оказалось много общего: оба перешли в девятый класс, оба приехали на лето к своим бабушкам, и оба собирались после школы учиться в Ленинграде.

Всё происходившее с нами было настолько неожиданным и чудесным, что я постоянно пребывал в состоянии ошеломлённого восторга. Мы по-прежнему встречались на мосту, непонятным образом, словно кем-то ведомые, подходя к нему одновременно с противоположных сторон – она от бывшей пожарной части, а я от центра, от проспекта Ленина. И как только видел её издали в лёгком ситцевом платье, весь мой восторг, все нежные слова, которые я высказывал ей наедине с собой, от застенчивости пропадали. И дальше я говорил и ходил как деревянный, стараясь смотреть не на неё, а в сторону или прямо, боясь прикоснуться плечом, словно она была из хрупкого фарфора и от прикосновения могла разбиться.

И вот однажды Даша сказала:
– Моя бабушка видела нас вместе в парке и приглашает тебя домой.
– Когда идти?
– Да прямо сейчас, – засмеялась Даша. В отличие от меня, совсем оробевшего, она чувствовала себя свободней. – Пошли, пошли, не бойся.

Я прежде не ходил в гости к незнакомым людям и сейчас с тревогой думал, понравлюсь ли Дашиной бабушке со странным для уездного русского города именем-отчеством Лора Карловна.
Жила бабушка в старом кирпичном доме, в квартире с высокими потолками, обставленной тяжёлой, как тогда говорили, солидной мебелью, покрытой тёмным лаком, отражавшим уличный свет, с напольными часами в виде башни и двумя застеклёнными окошками для циферблата и маятника, качавшегося внизу с мелькающим блеском. Я с интересом осматривался, волнуясь при мысли, что среди этих вещей и живёт Даша, и было такое чувство, что я прикоснулся к её прежде никому не доступной тайне.

Из кухни вышла бабушка Лора Карловна. Под стать часам и мебели была она высокой, солидной.

– Здравствуйте, молодой человек, – сказала она, приветливо-изучающе рассматривая меня. – Садитесь, сейчас будем чай пить.

На столе уже стояли чайник и чашки, лежали в вазочках печенье, пряники,  шоколадные конфеты. Я сел с несчастным видом, уже зная, что впереди меня ожидает самое неприятное – расспросы. Пожилые взрослые почему-то уверены, что имеют полное право расспрашивать о жизни незнакомых людей, особенно детей и подростков. При этом на лицах у них появляется выражение хищного любопытства и одновременно недоверия, словно они заранее уверены, что им скажут неправду, и главная задача эту неправду выявить.

И расспросы начались: в какой класс я перешёл и хорошо ли учусь (плохо учусь), сколько лет моей бабушке, и какую должность она занимала до пенсии (никакой не занимала). На первые вопросы я соврал. Но когда Лора Карловна захотела узнать, в какой квартире, хорошей, наверное, живёт моя бабушка, мне вдруг стало обидно за старенький бабушкин дом, и я, разозлившись, из чувства противоречия сказал правду:
– В деревянном доме живёт, в Лермонтовском переулке. Это у самого болота. Дом – развалюха, один угол совсем осел, и если что-нибудь круглое падает на пол, всегда в одно место катится, под божницу.

Мой вызывающий тон не понравился Лоре Карловне, и она долго задумчиво разглядывала дерзкого мальчишку.

Теперь, по прошествии лет, я понимаю, что расспросы были вызваны не одним любопытством. Дашина бабушка хотела точно знать, с кем подружилась её внучка, которая в ближайшие годы войдёт в возраст невесты. И по тому, с кем она подружилась сейчас, можно судить, сумеет ли она в дальнейшем составить достойную партию. И в этот момент, глядя на меня, Лора Карловна, наверное, думала, что люди, подобные мне, на достойную партию не тянут.

Положение спасла сама Даша:
– Ой, бабушка, а мы в кино опаздываем. Нам надо идти.

Случай с Лорой Карловной не сказался на наших с Дашей отношениях. Кино по-прежнему нас связывало, и мы продолжали ходить на все старые фильмы, к счастью, менявшиеся ежедневно. Но теперь, прежде чем расставаться на своём мосту, гуляли вдоль канала, добираясь до центральной площади с приземистыми торговыми рядами, рядом с которыми высился у самой воды на полуострове синеющий куполами собор. По проспекту Ленина проезжали машины, а здесь, в безлюдном промежутке между купеческими рядами и собором, был покой, и тишину нарушали лишь плеск волн и хлопанье крыльев взлетавших из-под ног голубей.

Мы проходили и садились на скамью. Виденное тысячу раз, это пустынное место сейчас представлялось исполненным особого смысла благодаря присутствию Даши, и я с жаром думал, что оно вместе с голубями, пылью, широким простором воды, открывавшимся за собором, теперь останется в моей памяти навсегда.

Между тем близилась осень. Она всегда приходит некстати. Только успеешь привыкнуть к нашему короткому летнему теплу, как вдруг видишь, что вода потемнела и рябит от порывов ветра. В парке зажелтели первые листья и летят над городом, засыпая канал, падая на мост.

Мы с Дашей старались не замечать признаков осени, не говорили о скором расставании в какой-то иступлённой надежде замедлить движение времени. Не говорили до самого последнего дня, пока за ней не приехали на машине из Ярославля родители. А той же ночью и меня проводила на поезд бабушка.

Я забился в угол к окну, тоскуя и давая себе наивную клятву всю жизнь любить только Дашу. Увижу ли я её снова, ведь мы даже не успели договориться о встрече следующим летом. Вагон был освещён вокзальными фонарями, и вокруг спали пассажиры, свесив с верхних полок руки.

Потом поезд тронулся, оставляя позади город, над которым ещё долго висело дрожавшее зарево огней, а когда и оно пропало, вагон окружила звёздная ночь. Казалось бы, перед этой величавой картиной всё суетное должно отойти в сторону. Но ничуть не бывало. И чем дальше шёл поезд, тем несчастнее я себя чувствовал, понимая, что с каждым стуком колёс, с каждым промелькнувшим полустанком уезжаю от Даши всё дальше и дальше. В сплошной тьме звёзды горели ярко, и только порой, нарушая их неподвижную величавость, в небо мелькающими вспышками врывались метеоры и тут же гасли внизу…

Остаётся сказать, что с Дашей мы больше не встретились. Она не приехала к бабушке на летние каникулы. Так и осталась она в моей памяти, как метеор на звёздном небе, мелькнув короткой вспышкой и навеки пропав.