Вытертые, выщербленные каменные ступени. Пять «хрущёвских» этажей, девять пролётов. Шесть минут дворами до остановки. Трамвай номер семь по утрам лепечет, смеётся и плачет – везут в садики малышню. Аллейка в больничном городке, асфальтовые ямки в лужицах, ночью был дождь.

Мой ежеутренний маршрут. На крыльце кидаю прощальный взгляд на розово-золотой восток: до вечера, солнце. Сегодня увижу тебя только красным, закатным. Из-за острого дефицита врачей задерживаюсь на работе допоздна, приходится временно вести палаты в отделении неврозов и в психиатрическом. Закончатся летние отпуска – будет легче.

На полчасика в обед ко мне прибегает из своего психотического отделения Неля, бывшая однокурсница. Раньше она увлекалась почерковедением. Кладу перед нею листок со стихами, ведь каждая третья пациентка с неврозом – непризнанная поэтесса. Строчки бегут, исчезают, снова возникают, рвутся точками-тире. Неля размышляет:
– Рука дрожала довольно ощутимо. Нейролепсия? Острое нарушение мозгового кровообращения? Полинейропатия?

– Козлова из седьмой палаты, она и у вас лечилась. Просто намазала руки жирным кремом, листок пропитался, ручка скользила и не прописывала буквы. Эх ты, мисс Марпл, не заметила масляных пятен.

Козлова лежит в отделении подолгу. Собирается в стационар, будто в кругосветный вояж. Делает модную стрижку, татуирует пронзительные стрелки на веках. Ресницы, брови, эпиляция. Яркие халаты, пижамки с принтами. Молодец женщина, а ведь ей семьдесят восемь.

Неля рассказывала: в психотическое отделение временно перевели пациентов специализированного интерната, который отдали под ковидный госпиталь. Их была целая группа, возрастом от семнадцати до семидесяти. Двигались гуськом, затылок в затылок, как солдатики. Даже будучи распределёнными по разным палатам, не теряли связь. Ходили «в гости» друг к другу, вместе смотрели телевизор. Играли в карты, негромко переговаривались, голова к голове. В буфете занимали очередь на всех своих. Другие пациенты возмутились, но новички с непроницаемыми лицами делали по-своему. Их оставили в покое: что возьмёшь с дураков.

У них был лидер, седой мужчина в инвалидном кресле, держался царственно, как Дон Корлеоне. Если возникали недоразумения, решал вопросы с врачами, сёстрами и нянечками. Между собой у них недоразумений не случалось, это был намертво спаянный маленький коллектив. Неслыханное дело для больницы, где и пациенты, и врачи – каждый сам по себе, закапсулированы, варятся по одиночке в проблемах.

В моих отделениях тоже интересные больные.

– Хотите, доктор, докажу как дважды два, что вы удерживаете меня здесь совершенно напрасно?
– Никто вас не держит. Вы добровольно согласились на госпитализацию.
– Тем не менее. В пух и прах разнесу ваш диагноз о моём якобы сумасшествии. Итак, по пунктам. А. Настоящие сумасшедшие никогда не признают себя сумасшедшими. Бэ. Я, в отличие от вышеупомянутых, полностью признаю себя сумасшедшим. Так и заявляю: я сумасшедший. Довольны? Вэ. Исходя из пункта А логически следует, что я не сумасшедший.

Он хитренько смотрит на меня – мол, что, мозгоправ, на раз-два разбомбил твою стройную систему умозаключений и доказательств? Развожу руками: да уж, по всем статьям. Но вы, Илья Семёныч, ещё немножко задержитесь у нас: витамины, общеукрепляющие, сон наладим, с паническими атаками справимся.

В холле на диванчике под раскидистой пальмой шепчутся два румяных призывника – щёки ещё по-детски пушистые. Прислали из военкомата на обследование. Не косят, напротив, горят желанием отдать долг Родине. Но у одного на сгибе локтя затянувшиеся характерные шрамы, у другого один из родителей лечится от шизофрении.

Оценка запаса знаний оставляет желать лучшего. Вопросы вроде «Солнце – звезда или планета?», «Кто написал «Евгения Онегина»?» – ввергают их в ступор.

Оба окончили техническое училище, устроились на завод.

– Сколько зарабатываете, ребята?
– Когда шестьдесят, когда восемьдесят. В конце квартала по соточке вышло.

У меня красный диплом, на днях оканчиваю ординатуру, через месяц пускаюсь в свободное плавание. После восьми лет учёбы и практики мне грозит, со всеми надбавками, тридцать тысяч. Ну и кто из нас не очень умный?

Дед Илларионов не может покинуть палату – ему ни в коем случае нельзя спускать глаз со своей койки. Его матрац, как пещера из сказки про Али-Бабу, набит золотыми и серебряными слитками, сапфирами, алмазами, изумрудами, рубинами. Как он спит-то на них, в спину не упираются? Деда Илларионова можно было бы назвать скупым рыцарем, но он щедро делится драгоценностями. На него возложена Миссия, он назначен Главным Хранителем и Ключником.

– Хотите бриллианты чистейшей воды? – понизив голос, глядя прямо в глаза, спросил он на первом обходе. – Уникальные, голубые, филигранно отшлифованные, просто божья слеза.

Дедушка оглянулся: не видит ли кто? С величайшей осторожностью извлёк из-под подушки, прищурившись, рассматривал на свет нечто, видимое только ему, заключённое между большим и указательным пальцами. Судя по каратам – с голубиное яйцо. Потом ещё одно, и ещё. Пальцы от возбуждения подрагивали.

За неимением тары я подставил руки ковшиком. Дедушка «насыпал», потом прикинул на мысленных ювелирных весах и «добавил» ещё. Затем «запер» матрац, сделав рукой вращательные движения, как будто поворачивал ключ. И как ни в чём не бывало начал прогуливаться по палате, заложив руки за спину, посвистывая, бдительно посматривая на свой клад. Был он крошечный, сухонький, согнутый под углом почти девяносто градусов – немудрено сгорбиться под столь тяжким бременем ответственности.

Вокруг койки Козловой всегда оживлённо. Женщины ходят к ней гадать на картах, на нитках, на обручальных кольцах, на кофейной гуще. Закрыв глаза и раскачиваясь, она предсказывает судьбу – обычно всё заканчивается хорошо. За это её любят.

Рассказывает свой сон:
– Лежу и чувствую растущую тревогу. Словно я открыта всем ветрам, как на юру, совершенно беззащитная. Ничего не заперто: окна, двери! Охватывает ужас, вскакиваю, начинаю бегать и захлопывать. Цепочку на дверь накинула, поднимаю глаза, а в проёме стоит женщина, откуда взялась, как из-под земли. Лет тридцати семи, бледная, глаза такие… большие, как блюдца, выразительные, тёмные.

– Грустная? Женщина-то?
– Н-нет, пожалуй. У неё какой-то вопрос читается во всём облике, в позе. Она хочет попасть в дом, внутренне напряглась, подалась вперёд. А не может войти и от этого прямо физически мучается, тяжело ей. Хотя худенькая, вполне могла проскользнуть, а вот не даёт цепка-то.

Слушательницы заворожены таким детальным описанием, переглядываются, сдвигаются ближе.

– И тут я спокойно констатирую, говорю себе: как смерть-то помолодела. Никакая не старуха с косой, а модная ухоженная дамочка. А самое главное, – наша Кассандра обводит всех торжествующим взглядом, делает эффектную паузу. – Вы спросите, когда привиделся сон? Двадцать третьего февраля.

Все – «ах», поражённое молчание. Ну как не поверить?

В отделение положили милую, домашнюю, уютную бабушку. Пушистую, как клубок, круглую от своих многочисленных шерстяных кофточек, вязаных жилеток и полушалков. Она ходит и всюду «садит» цветы. Пока никто не видит, набирает из вазонов и кашпо землю и насыпает в тарелки, в кружки, в судно под койкой. В тапки соседок, пока те спят. Семена у неё – это крошки хлеба, щепотка соли, горстка пыли, песка, набранного в больничном сквере. Пытается поливать, навещает своих питомцев: не взошли ли?

Холл, гордость наших нянечек и медсестёр, наша оранжерея, зимний сад – в опасности. За бабушкой установлен строгий надзор. Вот опять санитарка отчитывает:
– Ты зачем напихала в дырку в кресле сахарный песок? Муравьёв ведь разведёшь. О господи, опять мне работа!

Конец смены, иду по коридору к выходу. В открытую дверь видно, как дед Илларионов, восседая на троне из одеяла, с озабоченным, хмурым от значительности лицом, оделяет драгоценностями очередного страждущего – строго, но справедливо.

– Ужина-а-ать!

Народ гремит мисками и кружками, тянется в сторону буфета. Кормят там совершенно несъедобно, пациенты выживают за счёт домашних передач – если есть кому приносить, – и ещё благодаря выпечке, которую продают на первом этаже. В буфет идут как на променад: людей посмотреть, себя показать. Может, кто новенький поступил – какое-никакое впечатление.

Повезло, в трамвае свободное место у окна. Прокручиваю в телефоне ленту новостей.

Ракетные удары по жилым домам, есть погибшие и раненые, среди них дети. В Петербурге костюмированный забег котиков. Простились ещё с тремя погибшими военнослужащими. Поп-звезда показала шикарную фигуру в купальнике.
Народ, чья кровь на протяжении веков смешалась в мирные и лихие годины, оказался разделён. И с той, и с другой стороны линии огня говорят на чистейшем русском. Остановите эту Землю, я сойду. Нет, правда, вот и моя остановка.