В детстве Мария Васильевна Степанова верила, что жизнь – увлекательное движение вперёд и вверх. Позже, после смерти мужа, оставившего на её попечении двух старших дочерей-школьниц и недавно родившуюся младшую, уже видела смысл жизни в заботах, и не вперёд и вверх надо было стремиться, а упорно ходить по кругу – дом, работа, дети. Старшие дочери вышли замуж, жили своими семьями в других городах, одна младшая, окончив в Москве медицинский институт, вернулась домой и работала терапевтом в поликлинике.

Выйдя на пенсию, Степанова переехала жить на дачу и, выпав из привычной обстановки, вдруг поняла, что заботы закончились, а как жить дальше и чем заниматься – неизвестно. И когда однажды у неё на даче потекла крыша, даже обрадовалась возможности заботиться хотя бы о доме. Требовался ремонт, но в дачном посёлке работников не нашлось.

– Ты сходи через речку в деревню, – предлагали соседи, – там ещё мужчины остались, может, кто и возьмётся.

Дом у Марии Васильевны, строенный ещё отцом, был огромным, поэтому протекать начало одновременно на веранде, в чулане и в комнатах. Сначала только капало, потом, особенно в сильный дождь, побежало струями, словно кто-то хором распевал песни, и в зависимости от того, куда лилась вода – в подставленные вёдра, тазы, кастрюли или горшки, – голоса у поющих были разные, от дребезжаще-хриплых до мелодично-певучих.

Со временем это стало раздражать. В дождливые ночи не спалось, и Мария Васильевна вслушивалась в льющиеся мелодии, помимо воли пытаясь различить слова, хотя это было глупо. Она накрывалась одеялом, но ничего не помогало, и даже явственно слышалось то величественное «Широка страна моя родная», то уже совсем бандитское с приплясом: «Раз пошли на дело, выпить захотелось».

Ко всему прочему, домашнее наводнение привлекало внимание котёнка Мурзука сиамской породы, который играл в темноте с бегущими струями, нападая, отскакивая и пытаясь их поймать. И когда потом мокрый забирался к хозяйке под одеяло, Марию Васильевну от сырости и холода начинало трясти.

Кроме двух шабашников Вовика и Вадика, в деревне все мужчины были при деле. Шабашники сначала не соглашались на копеечную работу, но весельчак Вовик подумал о чём-то, подмигнул серьёзному Вадику, который по одному этому признаку понял, что напарник нашёл какой-то ход, и на всякий случай подмигнул в ответ.

– Значит так, бабка, – сообщил Вовик. – Заменить несколько листов шифера – только кажется мелким ремонтом. На самом деле работать придётся на высоте, а за это во всём мире принято платить высотные, рисковые. Идём дальше. Заменить листы шифера, не затронув соседние, – работа тонкая, ювелирная. И надо платить ещё ювелирные. Дом, ты говоришь, у тебя большой, течёт в разных местах, работать мы будем дня три, и необходимы кормовые. Проще говоря, кормить нас будешь обедом и наливать для храбрости, мы с другом высоты боимся.

Мария Васильевна согласилась. Но, воротившись из деревни, она уже не очень надеялась на приход шабашников, вспоминая их перемигивания, лукавые улыбки и слова о каких-то высотных и ювелирных надбавках. А когда на следующий день те объявились, причём со своим инструментом, она укорила себя за недоверие. И, чтобы загладить вину, словно Вовик с Вадиком каким-то образом могли прочитать её мысли, сразу пригласила на обед и выставила одну из трёх чекушек, купленных по такому случаю в деревенском магазине.

После обеда разговорились. Степанова поведала об умершем муже, о дочерях, о себе, живёт одна, одной скучно, все вокруг в заботах, только она не знает, чем теперь заняться. У Вовика и Вадика жизнь, в свою очередь, совсем не складывалась. Враги и завистники не дают устроиться на хорошую работу, приходится шабашить, а у Вадика ещё и больная дочь Катя, что-то там с почками, каждый год по месяцу лежит в больнице.

Рассказывал всё это за двоих Вовик, рассказывал как-то весело, и Мария Васильевна уже поняла, что плотный кругляш Вовик здесь главный. Вадик, худой и костистый, точно сучковатое полено, но очень высокий, – отмалчивался. А Вовик, развеселившись окончательно, стал подшучивать над напарником. Сказал, например, что, если падать с крыши, Вадику при его росте придётся лететь на полметра меньше, ха-ха-ха.

Вадик молчал, мягко улыбаясь, как бы говоря: такой вот у меня приятель, я привык. И это было похоже на то, как если бы один бросал об стенку горох, который отскакивал, подпрыгивал, катился в разные стороны, а второй, как и стенка, оставался спокоен и невозмутим.

В первый день работать так и не начали, слазили только на крышу, осмотрели битый шифер, после чего Вовка, отряхивая брюки, сказал:
– У тебя, Мария Васильевна, дом не только большой, но и высокий. Если забраться на самую верхотуру, на конёк, лететь вниз вроде как с третьего этажа.

Приходили они и на второй, и на третий день, ползали по крыше, шифер под их тяжестью похрустывал, словно там, наверху, грызли сухари. Потом вместе обедали, разговаривали, всё было по-домашнему. Мария Васильевна уже жалела, что в крыше оказалось мало дыр. Она привыкла к шабашникам, жалела Вадика, расспрашивала, нельзя ли чем помочь его дочери, передала ей через отца большого пушистого медведя.

Неизвестно, накаркал ли Вовик своими шутками про высоту, третий этаж и падение Вадика, которому лететь придётся на полметра меньше, но именно это несчастье с напарником и произошло. Он сидел на коньке крыши, тянул на себя обвязанный лист шифера, когда верёвка оборвалась. Вадик, взмахнув рукой, словно подавал кому-то приветственный знак, вслед за шифериной заскользил вниз головой.

Осенью, в ветреный день, когда в воздухе кружат опавшие листья, они скатываются с крыши с лёгким шорохом. Вадик же мчался с гулом приближающегося поезда. Зацепиться было не за что, но в воздухе сумел извернуться и грохнулся на ноги и боком. Стоявшая внизу Мария Васильевна успела только вскрикнуть, а Вовик повёл себя почти геройски – шагнул вперёд, как навстречу вражескому ядру, пытаясь принять на себя летящего приятеля, но в последний момент отскочил.

Приезжала скорая помощь, появление которой всегда вызывает тревогу и мысли о болезнях и несчастьях, и Мария Васильевна, во всём винившая себя, совсем растерялась. К счастью, переломов не было, только ушибы и трещина в одной ноге. Фельдшерица наложила шину и решала, куда определить неходячего теперь Вадика. В больницах из-за пандемии коронавируса мест не хватало, даже в травме, а везти его домой надо в объезд через город больше часа, потому что дачный посёлок с деревней соединял лишь висячий на тросах пешеходный мост.

– Зачем везти, пускай у меня отлежится, – словно вдруг толкнуло Марию Васильевну. – Я за ним присмотрю, накормлю, уход будет не хуже, чем дома.

Фельдшерица обрадовалась, Вовик тоже обрадовался, не особо желая тащить на себе два километра колченогого, причём через раскачивающийся над рекой висячий мост. И когда все радовались, Мария Васильевна уже мысленно определяла, куда она положит больного и чем будет кормить.

Как у многих людей, живущих за городом, настроение у неё зависело от погоды. Сейчас небо обложили тучи, было пасмурно, тихо, словно природа размышляла, покрапать ей дождиком или обождать. Но вместо того, чтобы грустить, вздыхать и печалиться, она почувствовала бодрость и прилив сил.

Положила она Вадика в отдельную комнату, застелила кровать, вместо обеденного стола придвинула табурет. Первое время больной порывался встать, тогда в комнату прибегала хлопотавшая на кухне хозяйка, махала руками и кричала, но не так, как жена, а заботливо:
– Лежи, тебе покой нужен, а то ногу раздует бревном, совсем ходить не сможешь.

На следующий день объявилась жена Вадика Татьяна с маленькой дочкой, и Мария Васильевна сразу поняла, что она пришла не только проведать мужа. Дорога далась ей нелегко, висячий мост под её тяжестью раскачивался, накренялся, и с непривычки казалось, будто она взгромоздилась на спину огромной, стремительно летящей птицы, которая одним неловким движением может сбросить её вниз.

Она ещё не отошла от пережитого страха и сразу начала жаловаться на мужа, который в дом лишней копейки не принесёт, одни случайные заработки, а теперь и совсем оставил семью без денег.

– Я всё понимаю, это моя вина, – всполошилась Степанова. – Завтра съезжу в город и сниму в сберкассе нужную сумму.

После этого успокоенная Татьяна направилась в комнату мужа, а Мария Васильевна присела на корточки перед девочкой Катей и спросила, какая у неё любимая игрушка.

– Медведь, мне его папа подарил. Медведь добрый, я его люблю.

– Вот и хорошо, береги его, – чуть не прослезилась Степанова. – Медведь и правда добрый, он тебя тоже любит, почти как папа с мамой.

С появлением в доме больного Мария Васильевна решила, что у неё теперь свободной минуты не будет. Так и вышло. Вадику надо было готовить еду, его требовалось лечить, и каждый день она ездила в город за продуктами, потому что в деревенском магазине выбор небольшой, заходила в аптеку, покупала для дочки Вадика куклы как подарок от папы. В сберкассе сняла деньги и передала через Вовика жене Татьяне. С трудом удалось встретиться со своей дочерью, переведённой в «красную зону» на борьбу с пандемией. Однокурсник дочери работал в Москве, и она попросила договориться, чтобы тот забрал Катю к себе в исследовательский центр.

– Я договорюсь, мама, только попозже, когда заболеваемость спадёт.

Мария Васильевна больше не чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Она словно вернулась в прошлое, когда долго болел и лежал в кровати муж, а ей ещё надо было заботиться о трёх дочерях. И как в прошлом, так и сейчас, у неё было неприступное, суровое и одновременно напряжённое лицо человека, у которого много дел и он боится какое-нибудь из них пропустить.

Вадика смущал этот вихревой круговорот хлопот вокруг него, и всё труднее становилось лежать в кровати. К тому же на новом месте ему не спалось, и ночи тянулись бесконечно.

Помог этой беде, как ни странно, котёнок Мурзук. Однажды, в особенно лунную ночь, Вадик долго лежал с закрытыми глазами, надеясь на сон, а когда открыл, увидел в дверном проёме котёнка, пробравшегося сюда, чтобы тайно изучить незнакомца. Они долго разглядывали друг друга. Поняв, что обнаружен, и не уловив никакой опасности, котёнок прыгнул на кровать, пристроился возле подушки и завёл кошачью песню: мур-мур, мур-мур.

Через минуту Вадик уже крепко спал, и снился ему этот самый Мурзук в странном виде – сидел на чурбаке, положив лапу на лапу и, пытаясь играть, дёргал туда и сюда крохотную гармонь. Может, дом у Степановой был какой-то особенный, музыкальный, и если ей в дождевой капели слышались песни, так и Вадик вдруг уловил в дёрганье гармони давно знакомую, но почти забытую жалобную мелодию. Он мучительно пытался вспомнить, какую именно, пока сами собой не сложились слова: «Горе горькое по свету шлялось и на наше село набрело».

Почти каждый день приходил оставшийся в одиночестве Вовик, иногда вместе с Катей. Он преувеличенно высоко задирал голову, смотрел на крышу, как на высокую гору, и спрашивал:
– Не течёт?
– Не течёт, – отвечала Мария Васильевна. – Так ведь и дождя настоящего ещё не было.
– И не потечёт, мы на века делаем.

Он шёл в комнату к другу, а Степанова с Катей направлялись в огород пропалывать грядки. Через открытое окно ей было слышно, о чём говорили приятели, точнее, о чём за двоих говорил Вовик:
– Какая у нас здесь работа? Огороды соседям копаем, дрова пилим, заборы починяем или вот, крыши кроем. А надо делать что-нибудь грандиозное, чтобы на века. Мост в Крыму давно построили, и без нас. Но можно в Сибирь поехать, там сейчас тоже строительство идёт.

И, когда уходил, лицо у него было непривычно просветлённое и серьёзное, словно он уже видел себя на сибирских просторах.

А Вадик поправлялся, шину и бинты сняли. Он ходил по дому, одной ногой рабочего человека ступая тяжело, а другой – на цыпочках, точно балетный танцовщик, и это соединение разных походок в одном человеке выглядело комично. Чтобы не мельтешить перед хозяйкой, он из палок с поперечинами соорудил себе костыли и повадился ловить на реке пескарей. Вместе с ним отправлялся на рыбалку Мурзук. Возвращались они вечером. Мурзук бежал рядом и своими располневшими боками, весёлый и довольный, напоминал кругляша Вовика.

Как ни хотела Мария Васильевна, чтобы болящий оставался у неё подольше, но однажды, отбросив костыли и опираясь на подставленную руку Вовика, он перебрался к себе в деревню. Мурзук, решив, что пришла пора отправляться на рыбалку, сопровождал друзей до самого моста и вернулся домой обиженный. Обиженной, а ещё снова ненужной почувствовала себя и Мария Васильевна.

Прошёл месяц, приближалась осень, дни были и солнечные, и пасмурные, словно небо открывало и закрывало высокое своё окошко. Однажды случился ливень с сильным ветром. Мария Васильевна проснулась среди ночи от того, что кто-то лёгкий на ногу торопливо пробежал босиком по полу и затих в углу. Сначала она подумала на котёнка, но, когда уже не босиком, а надев сапоги, этот кто-то затопал под дверью соседней комнаты, поняла, что крыша опять потекла.

Она лежала и слушала, как дом потихоньку наполняется беготнёй, шумом, стуком, и, если бы на полу стояли вёдра, тазы, кастрюли и чугунки, добавилось бы ещё и разноголосое пение.

Когда к обеду она появилась на крыльце, возле которого налило огромную лужу, рябившую от порывов ветра, то увидела шедших к ней Вовика и прихрамывающего Вадика. В руках у них были инструменты для ремонта крыши.