Двор у нас обыкновенный – три пятиэтажки, по три подъезда каждая, а замыкает квадрат типовое здание отделения полиции. Но полицию можно не считать, у них свой забор, своя жизнь, свои хулиганы со всего района, а у нас своя жизнь. Они нас не беспокоят, мы их не теребим, зачем зря людей от работы отрывать. В древности мудрые китайцы не советовали соседям ходить друг к другу в гости. Рукой помахал – здравствуй, сосед, – и дальше продолжай мотыжить землю. И время сэкономишь, и проживёшь дольше.

Мы, правда, в какой-то период и здороваться перестали, двойные двери установили. Потом опять вежливость в моду вернулась, но знакомые соседи разъехались, приходится с незнакомцами здороваться. У нас в подъезде такие весёлые незнакомцы бегают, энергичные, на позитиве – как они сами о себе говорят. А куда им деваться – приехали, на работу устроились, квартиры арендовали у безынициативных аборигенов. Некоторым даже безвозмездный дизайнерский ремонт произвели.

Соседке нашей, Галине Петровне, повезло с ремонтом. Сдала она комнату в своей двухкомнатной квартире молодой паре. Они ей все обои ободрали, цементом стены заляпали, краской забрызгали – так раньше нелюбезным хозяевам мстили квартиросъёмщики перед отъездом, нецензурно выражаясь на прощание. Эти тоже написали какие-то странные знаки на стенах, утверждают, что из хеттского алфавита. Соседка разрешила им – пусть пишут, главное, чтобы икс и игрек не использовали.

Они и порядок ей навели на балконе, антресоли разобрали, только вот мусор не вынесли – пожалели, не поднялась у них рука советскими предметами бросаться. К стенам всё приколотили – и рога, и копыта, и лыжи, и коньки, грелки, тарелки, тёрки покорёженные, почётные грамоты – всё в ход пошло. Древний проигрыватель в прихожей поставили, как тумбочку используют, ключи на него кладут, а из пластинок композицию над ним соорудили для красоты. Старый чемодан тоже в тумбочку превратили, ножки от табуретки прикрутили, внутрь три пары резиновых сапог поставили, земли в них насыпали – зелень выращивают, укроп, петрушку, салат.

Собрания сочинений, подписные издания, тоже в дело пустили – сложили на полу в четыре стопки, а сверху деревянную чертёжную доску положили – столик получился. Пуховый платок, изъеденный молью, над кроватью повесили в рамке из веток. После бури кучу веток с улицы притащили. Они их и на Новый год вместо ёлки использовали.

Вообще-то Новый год у Галины Петровны теперь каждый день – гирлянды цветных лампочек обрамляют весь периметр квартиры по потолку, а в ванной ребята лечебную синюю лампу приспособили – не выбрасывать же чудо советской домашней медицины. Старую печатную машинку к жизни вернули. Друзьям на дни рождения поздравления печатают – механическая ручная работа в единственном экземпляре.

Галина Петровна хвалит ребят, говорит – молодцы, не курят, не пьют, питаются полезным из чудо-кастрюли – так она мультиварку называет. Ей теперь и картошку жарить при них совестно, от мяса отказалась – баклажанами заменяет, говорит, не отличишь, если не доводить до готовности и есть с закрытыми глазами. Мы в детстве суп так ели, боялись встретиться взглядом с варёным луком, а с закрытыми глазами проглотишь и не почувствуешь.

Галина Петровна раньше и в собственный подъезд с закрытыми глазами заходила, вызывал он у неё отвращение следами проживания соседей. Иногда она и нос затыкала, чтобы не чувствовать запахов, оставленных незваными посетителями.

И правда, заходишь в подъезд и не знаешь, с кем столкнёшься, хорошо, если с собакой идёшь. Мог ведь и выпрыгнуть кто-нибудь с предложением жизни или кошелька. Вот Галина Петровна, например, решительно выбрала кошелёк, а хулиган разочарованно побрёл в следующий подъезд.

Галина Петровна вообще хулиганов не боялась, вместо них она подъездных котов боялась. Коты ведь раньше везде шастали, это теперь по квартирам сидят, в роликах снимаются. В нашем подъезде Ёсик жил, здоровый котяра, нагуляется, с такой рожей перекошенной в подъезд войдёт – испугаешься. Иван Степанович обычно с такой рожей выходил после двухнедельного запоя.

Уникальный экземпляр, Иван Степанович, пил всегда один, но лицо каким-то образом умудрялся повредить. Как бывшего моряка прозвали его Волком Морским, выл он на весь подъезд, как волк от одиночества. Одно время жила с ним миловидная Волчица, он даже выть перестал, жила, пока не распродала все диковинные вещицы, привезённые Иваном Степановичем из дальних океанских странствий. Волчица Ивана Степановича Нептуном называла, но всё-таки он волк, Нептуны вечно русалками окружены, сиренами, целый хор – не протолкнёшься, а Иван Степанович соло выступал, без лишних слов, – пронзительный вокализ получался, слеза прошибала с пятого по первый. Даже дворничиха наша, Шура, метлу бросала и крестилась, глядя в небо, а она человек железный – покойников не боялась, в квартиру умершего вперёд милиционера протискивалась.

Шура и сама песни пела – исторические матерные частушки. Нам в детстве из этих частушек вся историческая правда открылась раньше положенного времени. И анекдотов она много знала. До этого она уборщицей работала в каком-то НИИ, там и набралась всякого. Там ей и Булгакова дали прочесть. Она, бедная, до конца дней мечтала Мастера своего встретить.

Из нашего ЖЭКа мастера её не устраивали – придут, намусорят, ещё и стакан налей. Только Петю-электрика уважала, да его все уважали. Он и обувь снимал, и газету стелил на стул, прежде чем встать на него, такого мастера поискать надо – не найдёшь. Говорили, что он музыкальное училище окончил и тайно поёт в церковном хоре, поэтому такой вежливый. Про церковный хор он ничего не говорил, но иногда вырывались из него божественные песнопения во время замены очередной разбитой лампочки в подъезде. Он Галине Петровне, когда люстру вешал, даже слова записал в тетрадку, упросила она его, но предупредил, что лучше петь без слов, одной душой, во избежание непонимания окружающих и нарушения тишины.

Хотя нарушение тишины у нас тогда было обычным делом, на эмоциях жили – на личном счастье, на личном горе, которые выплёскивались и становились общественным достоянием. Галина Петровна говорит, что её ребят после ремонта вообще не слышно, да и ремонт они в наушниках делали, музыку не включали, а теперь и подавно – никаких шумов от них, даже естественных по ночам. Галина Петровна удивляется, как это они так управляются, не нарушая тишины, говорит – даже посмотреть охота.

Вот как Зоя-парикмахерша управлялась, многие видели, потому как со своими возлюбленными она не доходила до квартиры, в которой ждал её с ужином муж – кандидат наук. Так некоторые поступали, чтобы родственников дома не тревожить. И когда у Ларисы с четвёртого этажа случился роман с Эдиком с первого этажа, никто не проболтался, все молчали ради сохранения их семейного счастья. Правда, собственные дети начали их шантажировать, пользуясь ситуацией в целях личного обогащения. Но Лариса с Эдиком на детях не экономили и правильно делали, понимали, что это будущее, за благополучие которого лучше заплатить, а то выйдет себе дороже.

Вот Галина Петровна, когда вспоминает свои похождения в молодости, то нисколько не жалеет о своём бесплатном поведении. Говорит – зато мне теперь никакой дефолт не страшен, терять нечего, ни мужа, ни богатства – одна пенсия. А Любу – это она о своей сестре – богатство погубило раньше положенной средней продолжительности жизни. Отказалась Люба от госпитализации, побоялась квартиру без присмотра оставить, она и в гостях никогда не ночевала, домой бежала – мерещились ей повсюду воры, нацеленные на её материальные ценности. В прихожей она сковородку держала, чтобы вора оглушить в случае чего, вот и шарахнула соседа. Взаймы он пришёл попросить, по-соседски, тогда ещё так можно было, а она в нём Раскольникова распознала. Вот и напала первой, не дожидаясь осуществления его коварного плана.

На сегодняшний день её поступок может показаться вполне адекватным, но тогда микрозаймов не существовало, занять небольшую сумму у соседа – нормальным явлением считалось, по голове сковородкой за такие обращения бить не полагалось. За солью, за мукой заходили в любое время суток, как в супермаркет, только бесплатно. Зоя-парикмахерша даже кофе одалживала, а если с ребёнком приходили, то и конфетами угостит. Клиенты ей чего только не тащили, один даже живого медвежонка подарил. У нас тогда весь подъезд в движение пришёл, да какой подъезд – весь двор, все три дома ликовали, как в новогоднюю ночь высыпали из подъездов, когда Зоя прогуливала мишку. Даже милиционеры бросали своих нарушителей и выходили поглазеть.

Вот к одному-то из них Зоя и обратилась, когда медвежонок заметно подрос и вылез самовольно на прогулку через балкон. Валера, так звали милиционера, устроил его к ним в камеру – на передержку. Сначала думали его в ближайший лес эвакуировать, но потом решили, что мишка должен пройти адаптацию, немного озвереть и утратить доверие к человеку. Но за неделю он ещё добрее стал и научился давать лапу сокамерникам, которые тоже становились добрее в присутствии медвежонка, получавшего ежедневные передачи с воли. А когда Зоя приходила к мишке на свидание, то и милиционеры становились добрее. Валера вообще размяк и подумывал перейти в таксисты, что и случилось впоследствии.

Кстати, медвежонка в цирк пристроили, в семью медвежьих дрессировщиков, в которую он беспрепятственно влился, получив кличку Любимчик. Зоя с Валерой регулярно навещали его, а потом Валера стал регулярно навещать Зою. Муж её к тому моменту перебрался в Израиль и вил новое гнездо для своей птички Зои. А мы всё думали-гадали, чем кончится эта история, ведь любая история когда-нибудь заканчивается, хотя бы для того, чтобы её вспоминали и рассказывали.

Пока же история развивалась довольно бурно, но не превышая допустимые децибелы того времени. Какое тут превышение, когда приезжает влюблённый таксист к дому своей подруги и сигналит до тех пор, пока она не выйдет к нему. Такое происходило, когда Валера приезжал мириться, а ссорились они чуть ли ни через день от избытка чувств. В этой ситуации все вставали на сторону Валеры, считая его благородным рыцарем с разбитым сердцем. А Зое завидовали – не для каждой дамы исполняют серенады на весь двор, пусть даже с помощью клаксона. Кто-нибудь да не выдерживал и громогласно начинал солировать – Зо-о-о-яа! А дальше вступал многоголосый хор, включая детские голоса, в ритме «Спартак – чемпион»:
– Зо-о-яа! Вы-ха-ди!

И Зоя выходила.

Однажды Валера, возвращаясь от Зои, демонстративно хлопнул подъездной дверью и зашагал к машине, а Зоя из окна отчаянно кричала ему – Валера! Валера! Мы как раз гуляли во дворе и, не сговариваясь, начали скандировать – Ва-ле-ра! И окна распахнулись – Ва-ле-ра! Что ему оставалось делать – посидел в машине и вернулся под общее ликование.

Зато теперь у нас во дворе и тишина, и чистота, к которым мы давно привыкли. Галина Петровна даже удивляется, как мы могли раньше терпеть все те вопли, всё то безобразие, которое творилось на глазах общественности и милиции. Терпели, может быть, потому что чувствовали – всё кончится рано или поздно, наступит новая жизнь, где Зоя уедет к мужу в Израиль, а Валера и в Израиле устроится таксистом и будет сигналить Зое, только мы этого не услышим. Иван Степанович перестанет выть и получит на дне морском титул Нептуна. Лариса с Эдиком встретят друг друга лет на десять раньше. Дворничиха Шура обязательно оседлает метлу и унесётся на встречу с Мастером. Петя-электрик легализуется в хоре Сретенского монастыря, а Галина Петровна чудом узнает его голос, хотя он и не выделяется из общего хора.

Ну, кто там сигналит? О! Такси подъехало! Зо-о-яа! Вы-ха-ди! Может быть, хватит орать? Зоя здесь больше не живёт.