Вдруг война, а я уставший

Имею ли я право называть себя военным корреспондентом, если передовой не видел?

Формально – имею. По международному праву, военный корреспондент «является представителем СМИ, не является членом военного формирования, но имеет военную аккредитацию».

На освобождённые территории меня направила одна редакция, она же пробила разрешение на работу «в зоне ведения боевых действий» и «на территории и в непосредственной близости от военных объектов». Другое дело, что эти разрешения касались Донецкой и Луганской областей, а по итогу забросили меня в Херсон, где вообще журналистов на передовую не пускали. Майор из пресс-службы Минобороны сразу заявил, что не хочет отвечать за наши жизни.

И что тут сделаешь? Добровольческих батальонов, начальники которых любят общаться с журналистами, много в Донбассе, а в Херсонской области таких вроде нет. Здесь всё под Министерством обороны, которое скидывает коррам общие пресс-релизы, иногда вывозит их толпой на подготовленные мероприятия, максимально безопасные и настолько же неинтересные. Тоже хлеб, конечно, но чёрствый и накрошенный в общую кормушку. Эксклюзива так не добудешь. Правда, и не перетрудишься, и здоровье не потеряешь.

Тем более что интересное нашлось и в самом городе, не таком уж мирном, каким он казался на первый взгляд.

Творческие люди

Военных понять можно, пресса им в принципе не нужна, мешает. Корреспондент может демаскировать, нарушить планы, нашпионить. Тут даже на уровне внутренних установок неприятие начинается. Журналисты – люди творческие, анархичные, самовлюблённые, готовые ради красного словца на многое. А солдаты – прежде всего люди порядка.

Это непонимание и взаимное раздражение тянется с давних времён. Жил в Российской империи такой художник и литератор Владимир Табурин, во время Русско-японской войны он отправился военкором на фронт и по итогам написал рассказ «Ванька Каин», в котором излил своё раздражение на армейцев. Ванька Каин – знаменитый разбойник, и его именем офицеры того времени прозвали военкоров из-за повязки с буквами «ВК» на рукаве. А ещё – за враньё и некомпетентность в репортажах.

В рассказе как раз описан спор журналиста «Ваньки Каина» с офицером. Военнослужащий говорит, что не пускал бы штатских в армию, а вместо этого предложил бы редакциям заключить договоры с генеральным штабом на поставку объективной информации. И даже сам бы мог писать репортажи лучше любого гражданского. А корреспондент ему отвечает, что у творческих людей особый взгляд и наблюдательность, которой нет у профессиональных вояк. Ну и демонстрирует оппоненту эти уникальные умения.

Он приводит в пример события, в которых оба поучаствовали, только офицер считает себя героем, а корреспондент спорит, что на самом деле герой оказался трусишкой. Это и доказывает фотография, на которой военный спрятался за деревом во время обстрела. В конце репортёр великодушно дарит пристыженному спорщику фото и обещает молчать о его позоре.

Понятно, что Табурин всё выдумал, но комплексы журналиста и его злость отлично иллюстрируют отношение тогдашней прессы к военным.

У «любви» военных к прессе тоже есть литературные иллюстрации.

Солженицын, прошедший войну артиллерийским офицером, в одном из своих романов с презрением комментирует куплет из «Песенки военных корреспондентов»:
…Там, где мы бывали,
Нам танков не давали,
Репортёр погибнет – не беда,
И на «эмке» драной
С кобурой нагана
Первыми вступали в города!..

«Это «первыми вступали в города» были – два-три анекдота, когда, плохо разбираясь в топографической карте, корреспонденты заскакивали в «ничей» город и, как ошпаренные, вырывались оттуда назад».

И добивает: «Даже смелейшие из корреспондентов всё равно от строевиков отличались так же непереходимо, как пашущий землю граф от мужика-пахаря… пропасть между психологией строевика, чьи ноги вросли в землю передовой, которому не деться никуда… и корреспондента с крылышками, который через два дня поспеет на свою московскую квартиру…»

Резко, но верно. Другое дело, что на войне каждый приносит свою пользу. Упомянутый «пашущий граф» сделал для Родины и мира немало, а вот Солженицын командовал батареей звуковой разведки – примитивным аналогом радиолокационной станции. Это линия наименьшего риска, в его подразделении за всю войну не было ни одного погибшего. Так себе военный пахарь.

На первый-второй рассчитайсь!

Отношения между корреспондентами и военным начальством требовали упорядочивания. Потому что свобода слова – одно, а интересы обороны – другое.

В Первую мировую войну царская цензура вычёркивала целые абзацы, отдельные фразы и названия населённых пунктов из газетных публикаций, в результате пресса выходила с пробелами на местах вычеркнутого. Выглядели такие «дыры» неважно, вызывали раздражение публики и пробуждали ненужное любопытство, давали простор фантазии.

В СССР проблему решили. Во время Великой Отечественной фронтовые репортёры стали военными людьми, получили звания, подчинились распорядку. Плюс – маленький цензор поселился у каждого корреспондента в голове. Выдаваемый продукт упростился, из него исчезла лишняя эмоциональность.

Лев Толстой в «Севастопольских рассказах», которые условно можно отнести к военным репортажам, мог дать «глубокогрустную сцену» карточной ссоры офицеров, во время которой последние готовы были поубивать друг друга из-за пустячного разногласия, мог передать отношение тогдашних военных к коррупции, когда юный прапорщик возмутился воровством полковника, а старшие товарищи объясняют дурачку, что само положение обязывает начальство зарабатывать. При этом Толстой подчёркивает, что офицеры остаются героями: «Завтра каждый из этих людей весело и гордо пойдёт навстречу смерти и умрёт твёрдо и спокойно».

В советское время такая неоднозначность образа защитника уже невозможна. Играть в карты и воровать могли только фашисты, а советским полковникам не до того, они думают о победе и о выполнении задач, поставленных партией.

И ничего плохого в таком упрощении не было. Во время войны так и нужно.

Вправо, влево наклон, и уже не спасти

Польза от военкоров очевидна – они работают с народным настроением, учат ценить армию, доносят до публики не просто информацию, а в нужных формах. Потому что тыл работает на фронт. Иногда в тылу нужно спокойствие, иногда, напротив, его надо разогреть, разозлить, подготовить к предстоящим трудностям.

Может ли военный корреспондент нанести вред своей стороне? Ещё как. Чаще всего неумышленно и неожиданно для себя.

Знаменитый фотограф Дмитрий Бальтерманц во время Великой Отечественной войны работал военкором от «Известий». Как-то раз прислал в редакцию подборку фронтовых фотографий, среди которых имелась картинка подбитых танков. Редакция порадовалась сгоревшей технике врага, опубликовала карточку. Но оказалось, что танки американские! Бальтерманц почему-то не приложил пояснение к фотографиям, или его потерял доставщик.

Случился международный скандал, фотокора разжаловали в рядовые и отправили в штрафную роту, где он искупил вину кровью и после тяжёлой раны был восстановлен в звании. Но из госпиталя на фронт уехал уже от другого издания. «Известия» оступившегося не простили.

Об ошибке военкора, приведшей к трагедии, совсем недавно кричали СМИ. 9 августа корреспондент Сергей Среда разместил в своём телеграм-канале фотографии встречи с «вагнеровцами» – офицерами частной военной компании. А через несколько дней по штабу этой части ударили высокоточные украинские ракеты. Повалили новости о гибели высоких командиров и проклятия в адрес военкора, по «наводке» которого случилась беда. Большая часть сообщений, правда, была украинской. Но и многие наши СМИ тоже поддержали истерику.

Между тем Среда почему-то продолжает выкладывать в своём блоге съёмки вагнеровцев даже после «подставы». Также прозвучало заявление, что «никаких претензий к Сергею нет». Но эти слова затерялись в информационном шуме. Обвинения в адрес военкора по-прежнему выдвигаются, хотя вся эта история – скорее всего, дымовая завеса, выпущенная противником.

Не виноватый я!

Да я и сам попадал в двусмысленную ситуацию. Поехали снимать картинку после удара украинской ракеты. До места меня любезно довезли военные. Пока ехали, пару кадров сделал из машины. Совершенно безобидных, дым на горизонте снял. Военную технику, которая попадалась по пути, не снимал, лица тоже. Знаю же вроде, что можно и что нельзя.

Но через пару дней мне прилетело: «Ты зачем снял салон машины, в которой ехал? Ты понимаешь, что по салону можно вычислить хозяина?»

Ну, в голову же такое не приходило! Чего там опознавать? Пыльное лобовое стекло, у которого болтается пластиковая рыбка? Две мутные спинки сиденья, между которыми я держал камеру?

Еле оправдался перед вояками. А ещё через день пришлось то же повторять для ФСБ. Там претензия уже расширилась. Ладно, салон по неопытности сфотографировал, бывает. Можем принять. Но почему именно твоё фото оказалось на вражеском сайте? С издевательской надписью «У орков подгорело»?

– Э-э… Откуда мне знать? Как я могу запретить врагам использовать фото и видео?
– Так для того «плашки» существуют – водяные знаки, которыми каждое СМИ припечатывает свои снимки. И вот на всех снимках вашего сайта такое клеймо стоит, а именно в последнем, проблемном, которое вообще не стоило публиковать, – его и нету? Па-че-му?

Стальные глаза чекистов дырявят корреспондента. Чувствую, пойду в штрафную роту, как фотограф Бальтерманц. Звоню в редакцию, выясняю, как так, почему без плашки? Оказалось, фото на сайт заливала девочка-стажёр. Неопытная. Не знала.
Вроде поверили. Хотя с неделю поглядывали на меня косо и не брали на мероприятия. Потом наладилось. Обиды нет, такие правила игры.

Фронт за линией фронта

Гремело тут по ночам. Часов с одиннадцати начинались обстрелы мостов, Антоновского и на Каховской ГЭС. Оба переброшены через Днепр, соединяют расположенный на правом берегу Херсон с «большой землёй». Если разбить мосты, российская армия на правом берегу окажется отрезана от снабжения. Во всяком случае, так думают украинцы. Сейчас, когда я эту территорию покинул, мосты окончательно выведены из строя, но, судя по новостям, снабжение идёт. Да и снаряды вроде у наших не заканчиваются.

А тогда после каждого удара по мостам в городе дорожали продукты. Помидоры, арбузы – ладно, они здесь копеечные. И увеличения цены с 5 рублей за кило до 15 – в общем, по карману не било. Для москвича неощутимо. А вот цены на мясо, молоко, бензин были куда выше московских. По итогу жизнь от обстрелов серьёзно дорожала.

С десяти вечера – комендантский час, ночью иногда слышны автоматные очереди. Но это не по диверсантам. Пьянчуги местные, бывает, игнорируют запрет и бухают ночью на лавочках. Патрули их пугают, стреляя в воздух.

Но настоящие диверсанты на Херсонщине тоже лютуют. Регулярно взрывают машины чиновников, принявших нашу сторону. Я взял интервью у двух сотрудников администрации, одного вскоре отравили, другому снесли голову из дробовика, и жене его горло перерезали. То есть линия фронта проходит по внешне тихому, сонному городу, просто она невидимая.

В сороковых годах мои родственники работали на Западной Украине, и, по их рассказам, там происходило нечто похожее. Бандеровское подполье, убийство любых активистов, представителей власти, членов их семей. На то, чтобы раздавить гадючьи гнёзда, годы ушли. И это при Сталине.

Дело в каске

Каску и бронежилет я с собой привёз в расчёте на опасность, но так ни разу и не употребил. По совету знающих, правда, сразу ободрал с них белые светящиеся в темноте наклейки «Пресса», совершенно бесполезные в наших условиях и даже вредные. Как раз по ним часто и стреляют, просто потому, что выделяешься. Выделяться в боевых условиях опасно.

А западные журналисты носят эти нашлёпки, потому что иначе им страховые компании откажут в выплатах, случись неприятное. Кроме того, по Женевской конвенции военный корреспондент в случае захвата противником может рассчитывать на статус военнопленного.

Но, во-первых, глупо думать о попадании в плен и исходить из такой возможности в своих планах. Во-вторых, конвенция эта, сегодня, похоже, бессмысленна.