Раннее детство Нади пришлось на войну, и вместо сказок про Бабу-ягу, Змея Горыныча и Елену Прекрасную она чаще слышала сводки Совинформбюро из чёрного репродуктора, установленного на площади райцентра. Вокруг него собиралось много людей, молчаливых и суровых. Наде запомнился лишь голос диктора – временами скорбный, временами торжественно-уверенный, и в этой уверенности чувствовалась смертельная угроза врагу. Мама с бабушкой слушали напряжённо, боясь пропустить хоть слово, будто от этого зависело, вернётся ли папа с войны.

Потом они весь день обсуждали, какой город освободили, где враг наступает, а где наши идут в контрнаступление, сколько подбито вражеских танков и самолётов. И только вечером, ложась спать, Надя просила бабушку рассказать сказку.

– О-хо-хо, Надюша, забирайся ко мне, – говорила уставшая бабушка. Она всегда говорила «о-хо-хо», когда предстояло сделать какую-нибудь тяжёлую работу. Принести из колодца воды, наколоть дров или собрать маме, работавшей на кирпичном заводе, узелок с обедом – куском хлеба и несколькими варёными картофелинами.

Надя быстро забиралась под одеяло, прижималась к бабушке, устраиваясь поудобнее. Она знала, что сначала бабушка шёпотом прочтёт молитвы перед сном, перекрестит внучку с головы до пят и только потом приступит к сказке.

– Жил в одной деревне Емеля-дурак. На самом деле дураком он не был, а только ленился сильно, всё время лежал на печи. Мать с ним намучилась. Один раз говорит: «Сходи, Емеля, на реку за водой, в доме ни капли». Ему и самому чаю хочется, а идти лень. Но делать нечего – накинул шубейку, сунул ноги в валенки, пошёл.
– Зима была? – спрашивала Надя.
– Зима, лютый мороз. Прорубь за ночь затянуло льдом, пришлось Емеле сначала пешнёй потюкать. Зачерпнул воды, а в ведре щука…

Бабушкин голос делался тише, пока совсем не замолкал. Тогда Надя, сердясь, толкала бабушку в бок.

– А? Чего? – вскидывалась та.
– Сказку досказывай!
– Какую ещё сказку?
– Про Емелю и щуку.
– Ах, про щуку. Зубастая такая щука, палец в рот не клади, враз оттяпает. В нашей реке раньше щук было видимо-невидимо, за войну всех выловили. Папа твой, бывало, с соседом возьмут бредень, наловят и щук, и голавлей…

Голос бабушки снова стихал, и раздавался храп. На этом сказка заканчивалась.

После войны, когда вернулся папа, снова стало не до сказок. Надя училась в школе, но учителя говорили, чтобы никто не ходил в лес: там можно наткнуться на мины или на бандитов, прятавшихся от суда.

Дома тоже говорили о бандитах, потому что папа пошёл служить участковым, ему выдали пистолет. Оружие завораживало Надю чёрным цветом и строгостью ствола. Однако папа, служивший на войне командиром гаубичного расчёта, от огня которого слетали вражеские танковые башни, отзывался о пистолете пренебрежительно:
– Пукалка, почти рогатка.

В мыслях Нади гаубица и пистолет соединились в одно целое, и это вселяло в неё уверенность во всемогуществе папы. И когда учителя говорили о лесных бандитах, Надя загадочно улыбалась, зная, что те ей отныне не страшны.

Прошло ещё несколько лет, всех бандитов выловили. Надя перешла в седьмой класс и уже не верила в сказки. Разве только в Золушку и прекрасного принца, но ведь всем известно, что в эту сказку девочки и женщины верят до самой старости.

В лес теперь ходили без опаски. Надя собирала малину и чернику каждый день, потому что дома делать было нечего. Папа пропадал на работе, мама сидела дома с родившимся маленьким братиком Витькой, бабушка так состарилась, что говорила своё «о-хо-хо», даже вставая утром с кровати.

В тот день всё не заладилось. И вышла Надя поздно, после обеда, и корзинку взяла большую, неудобную, цеплявшуюся за кусты, и ягоду решила брать не в привычном месте, а там, куда вела дорога через болото. В болоте она и заблудилась. Боялась вернуться домой с пустой корзинкой, заторопилась, бросаясь в разные стороны, пока не набрела на непролазный малинник, зажатый со всех сторон высоченным лесом.

Ягоды много, но кусты поломаны, помяты, прижаты к земле, словно тут похозяйничал медведь. Поэтому Надя начала брать ягоду с края, чтобы в случае чего дать дёру. И прислушивалась: не раздастся ли рык хозяина леса?

Начало вечереть, а как возвращаться – девочка, занятая мыслями о медведе, напрочь забыла. Пошла наугад в надежде вспомнить какое-нибудь виденное прежде приметное место, но лес, как назло, сделался незнакомым, угрюмым и, насупившись, взирал с высоты на маленькое человеческое существо, растерянно оглядывавшееся по сторонам.

Надя долго брела, пока в темноте над верхушками деревьев не забрезжил слабый свет райцентровских огней. Теперь появился верный ориентир, но добраться до дома уже не оставалось сил. И тем неожиданней было, когда она наткнулась на старое прясло из берёзовых жердин, за которым виднелся небольшой дом. На крыльце стояла зажжённая керосиновая лампа, из открытого окна смотрела пожилая женщина.

Во всём этом сквозило нечто загадочное, словно старушка заранее знала о Надином появлении и приготовилась к встрече. Надя растерялась: уйти ей или попроситься на ночлег. Но незнакомка первой подала голос:

– Ты заблудилась? Заходи, не бойся. Переночуешь, а утром муж доведёт тебя до дороги на райцентр.

«Откуда она знает, где я живу?» – удивилась Надя.

Хозяйка провела её в огромную и почему-то пустую горницу, производившую очень странное впечатление. Можно было подумать, что это зал райцентровского краеведческого музея, из которого временно вынесли все экспонаты.

– Располагайся на диванчике, мы спим в другой комнате, – сказала женщина.
– А можно я на сеновале переночую? – спросила Надя.
– Как хочешь.

Девочка забралась по лестнице на сеновал и только сейчас осознала, что она одна у чужих людей. Человек, попадая в незнакомое место, всегда чувствует себя неуютно, словно всё вокруг, боясь нарушения привычного уклада, сопротивляется приходу чужака.

Как только Надя легла, сбоку за стеной заворочался кто-то огромный, будто тоже укладывался спать или, наоборот, поднимался во весь рост. Возможно, где-то вдали проходила гроза – по небу проскочил колючий треск. Грома больше не было, зато стало заметно душнее, запищали комары.

Надя долго лежала с открытыми глазами, сон не приходил. Ей чудилось, что запахло дымом, словно в избе среди ночи зачем-то затопили печь. Потом послышалось хлопанье крыльев пролетевшей птицы, кто-то захохотал, и вскоре хохот перешёл в рыдание.

Она вспомнила горницу – что-то в ней было неправильно. Надя никак не могла понять, что именно, пока не сообразила: такая большая комната попросту не могла находиться в небольшом домике, если он, конечно, не заколдован. И вдруг представила, как бы она сейчас лежала на диванчике в горнице, подобно музейному экспонату, слыша за дверями крадущиеся шаги.

Хорошо, что рядом стояла невидимая в темноте корова. Она жевала сенную жвачку, временами издавая вздохи, звучавшие как бабушкины «о-хо-хо», словно знала, что с Надей случится нехорошее, и заранее жалела её.

Надя вспомнила взгляд хозяйки. Так оценивающе, наверное, смотрела и сказочная Баба-яга, намереваясь посадить Иванушку на деревянной лопате в печь.

И тут все недосказанные сказки, всё таинственное, непонятное, живущее в ночи, нахлынуло на неё. Куда она попала? Уж не избушка ли это на курьих ножках, которая может поворачиваться передом и задом, превращаться в обычный дом, чтобы заманивать доверчивых путников? И не Баба ли яга хозяйка? И где её муж, о котором она говорила, почему он не вышел поздороваться с гостьей? Может, он Змей Горыныч, прилетающий сюда по ночам? Не хлопанье ли его крыльев, гугукающий, хохочущий и рыдающий голос она слышала? Обычно дети прячутся от страха под одеяло. Надя с головой зарылась в сено и наконец провалилась в сон.

Утром солнце залило землю, проникло на сеновал, вытягиваясь сквозь щели тонкими лучами, похожими на скрещённые шпаги, точно кто-то отчаянно сражался здесь в тесноте и мгновенно замер, едва Надя высунула из сена голову.

Ещё сонная, она выбралась наружу. Все страхи улетучились, пожилая хозяйка, топтавшаяся на кухне у плиты, казалась приветливой, а вышедший к завтраку маленький улыбающийся старичок совсем не походил на Змея Горыныча.

– Небось, родители с ног сбились, ищут тебя, девонька, – озабоченно покачала головой хозяйка.

Надя позавтракала блинами, затем старичок отвёл её к дороге, и дальше девочка пошла одна. Лес звенел от множества голосов: «А-а-дя! Ау!» Раздалось несколько выстрелов – не из охотничьего ружья, звук которого расходится широко, а коротких, тукающих, из пистолета. Надя поняла, что её ищет папа, и побежала навстречу.