Я безнадёжная атеистка, половину жизни прожила в эпоху тотального советского безбожия. Убеждение, что бога нет, вошло в моё сознание так же глубоко, как теорема Пифагора, таблица Менделеева, постулаты Бора и закон Бойля–Мариотта. Пусть отменят всё, чему учили в школе, тогда поверю в бога, а пока существуют законы Ома и правило буравчика, для меня актуален и атеизм.

В восьмидесятые годы я работала детским библиотекарем. Наша библиотека курировала в том числе и атеистическую работу. По сей день удивляюсь, зачем это было нужно, ведь в те времена в бога и так никто не верил. Но атеистическая работа ежегодно вносилась в планы, а где есть планы, там требуются и отчёты.

Запомнился один семинар. Начался он с грустного сообщения: умер Шолохов. Мы почтили минутой молчания его память. Михаил Александрович был не только величайшим писателем современности, но и нашим земляком – дело происходило в Ростове-на-Дону. Потом инспектор милиции прочла лекцию о наркомании, далее пришёл черёд моего выступления. Я всегда выступала на всех семинарах.

Вначале я коснулась наиболее важных антирелигиозных произведений советской литературы последней поры: книг «Когда отзвенел малиновый звон» Мирошниченко и Трохимчука, «Спасите наши души» Львова, «Рапсодия Листа» Бориса Каспарова. Затем сделала обзор последних номеров журнала «Наука и религия». Как раз в те дни вышел номер со статьёй о Туринской плащанице, которая наделала много шуму. К нам приходили даже взрослые, шли те, кто никогда не посещал детскую библиотеку.

Но вишенкой на торте стала лекция, прочитанная серьёзной дамой из Дома политпросвещения. Закончив речь, лектор спросила, есть ли к ней вопросы. Одна женщина, работавшая в другой библиотеке, рассказала о вопиющем, по её мнению, случае. Её коллега попросила читателя, сына своей подруги, принести ей пасху (так у нас на Юге называют пасхальные куличи), если мама будет печь. Другие библиотекари стали вспоминать, что их коллеги тоже ели пасхи и крашеные яйца чуть ли не на виду у читателей. Лектор заявила, что всё это просто возмутительно: мы, идеологические работники, ни в коем случае не должны есть блюда праздничного христианского стола. А если нам так хочется сдобы, можем её купить или испечь в любой другой день, но только не на Пасху.

Я слушала и думала: какой же бред! Неужели, поев пасхальных угощений, я предам свои убеждения, сверну с дороги строителя коммунизма? Да и что плохого в том, чтобы весенним днём побыть в единстве со всеми людьми, не важно, верующими или атеистами? За несколько дней до того семинара я и сама ела на обед пасху и крашеные яйца – ими угостила мама подруги. Обеденного перерыва у нас не было, нередко мы перекусывали прямо на рабочем месте. Помню, дедушка одного маленького читателя укоризненно взглянул на меня и даже сделал замечание: «Ай-я-яй! Комсомолка, а ест пасху!» Тогда я восприняла его реплику как шутку, а оказывается, мой поступок сродни идеологической диверсии.

С тех пор как я стала жить в благоустроенной квартире, пеку пасхи каждый год. Разумеется, не ношу их в церковь, но для меня пасха на столе является таким же ритуалом, как ёлка на Новый год или торт на день рождения. Я не хотела, чтобы мой ребёнок завидовал детям, в чьих семьях пекли и ели пасхи, ведь я сама, когда была маленькой, тоже прошла через это чувство. За всё детство мне лишь однажды посчастливилось попробовать этот невероятно красивый и обворожительный хлебушек.

В тот день бабушка принесла пасху из Общества слепых, кто-то её там угостил. Нам с братом разрезали кулич пополам, а мы с ним подрались, потому что на одной половинке оказалось гораздо больше крошечных разноцветных шариков. И хотя дедушка говорил, что эти шарики несъедобны, каждому из нас хотелось получить именно эту красивую половинку.

Пасхи в те времена украшали крашеным пшеном. А сейчас в продаже чего только нет! И разноцветная карамель, и малюсенькие фигурки, и всевозможные сладкие массы. Об украшениях для яиц и говорить нечего – глаза разбегаются. И всё-таки самыми красивыми для меня были пасхи из детства: крашеное пшено на белоснежных головках.

В нашей семье тесто замешивали очень часто, но пасхи бабушка никогда не пекла. И вовсе не потому, что была такой уж рьяной атеисткой. Дело в том, что у нас на Юге топить печи прекращали уже в марте, а на Пасху часто становилось так тепло, что можно было в море купаться. Наша школа находилась на окраине Новороссийска, все ученики жили в частном секторе, но газифицированными являлись лишь очень немногие хозяйства. Все готовили на печках в доме, а летом – в сараях, на керогазе. Без печки пасху не выпечешь. Не то что поесть, но даже увидеть, понюхать это чудесное лакомство считалось для нас великой радостью. И к вере в бога это не имело никакого отношения.

В наше время сплошного атеизма всё-таки сохранялись следы если не веры, то обычаев. Из трёх основных церковных таинств люди всегда соблюдали одно – крещение. Свадьбы обходились без венчания, хоронили без отпевания, а вот детей крестили очень многие, рискуя получить взыскание по службе, а то и вовсе лишиться партбилета. Я тоже крещёная, как и мой ребёнок. Зачем приняла крещение? Затрудняюсь ответить.

Однажды, когда мне было пять или шесть лет, пошла вместе с бабушкой проститься с умершей соседкой. Там я впервые увидела икону. Через полгода я снова видела иконы на похоронах другой женщины, бабушкиной подруги. С тех пор иконы для меня ассоциируются с похоронами и смертью. Никогда не хожу туда, где есть иконы.

Запомнилась ещё одна история из восьмидесятых. Рассказала её однокурсница Ира. До учёбы в университете она успела окончить педагогическое училище. Однажды на уроке истории КПСС учительница подошла к Ире сзади, запустила карандаш под ворот белой полупрозрачной водолазки, ловко подцепила цепочку с крестиком, сняла через голову девушки и пронесла свой трофей по классу. Бросила в ящик стола и велела, чтобы за цепочкой пришла Ирина мама. И хотя цепочка была золотой, мама однокурсницы за ней не явилась. Ира получила диплом и покинула училище, но золотишко ей так и не вернули.

Мама Иры не пришла за цепочкой всего лишь по одной, но веской причине. Она работала замполитом в одном из ростовских ПТУ, в педучилище прекрасно знали об этом. За плохое воспитание дочери маму могли выгнать из партии и уволить с должности. И хотя Ира спрятала крестик как следует под водолазкой, вредная учительница всё равно разглядела.

Когда я окончила девятый класс, среди молодёжи стало очень модно носить крестики. Причём о золотых крестиках тогда и не мечтали. Мы покупали крестики в церкви – самые обычные, оловянные – и носили напоказ, поверх одежды. Но вскоре эта мода прошла.

Лично я не одобряю ношение крестиков. Помню прочитанную в детстве книгу. К сожалению, не помню ни автора, ни названия. В деревенской реке есть глубокий омут, поговаривали, что в нём черти водятся. Одного бравого мальчугана друзья на спор уговорили туда нырнуть. Он очень долго не выныривал, и товарищи в ужасе даже сняли кепки, сожалея о своём подстрекательстве. Не знали, что говорить родителям утопленника. Но мальчишка неожиданно вынырнул, затем сорвал с шеи крест и швырнул его в омут. Оказалось, верёвочка, на которой висел крестик, зацепилась за корягу, и паренёк чуть не утонул.

Этот эпизод я всегда вспоминаю, когда вижу массивные верёвки с крестами на детских шейках. Так и хочется сказать родителям: веруете? Носите тогда кресты сами, а детей не подвергайте опасности. Дети очень подвижны, мало ли куда могут влезть, зацепиться за что-нибудь. Если зацепятся рубашкой или майкой – это ещё полбеды, одежда может порваться, а вот верёвка с крестиком может удавить ребёнка.

Недавно по телевидению рассказывали о случае, который произошёл в Воскресенске – городе, в котором я сейчас живу. Молния поразила семью из трёх человек, сидевших на берегу озера. Разряд угодил в цепочки на шеях людей. Все трое были госпитализированы.

Из всего этого напрашивается вывод: материальные предметы (иконы, крестики, куличи) остаются материальными, что бы они ни символизировали. Наличие или отсутствия креста на шее или кулича на праздничном столе ещё не говорит о том, есть у вас вера или её нет. В творчестве Достоевского самым верующим, самым божественным человеком, на мой взгляд, является не Алёша Карамазов в рясе, а князь Мышкин в швейцарском балахоне – курящий, играющий в карты, сводящий с ума красавиц и не имеющий нательного крестика. Он покупает крест у пьяного солдата и только тогда надевает на шею. И в церковь едет лишь однажды – венчаться.