Яркое солнце даже сквозь закрытые веки выжигает мои глаза, разлепляю их и натыкаюсь на внимательный взгляд маленького гуманоида напротив – его глазёнки навыкате, розовый носик и навострённые уши. И тут же рядом с моей постелью степенно проходит ещё один инопланетянин на четырёх ногах, совершенно голый и в пятнах. Оба инопланетянина обнюхивают друг друга, дружелюбно вертят хвостами.

Ощущаю, что кровать подо мной ходит, как при землетрясении, с опаской скашиваю глаза в другую сторону – там почему-то незапланированное окно и незнакомый пейзаж за ним, который проносится на бешеной скорости. Луга, стога, коровы… Боже! Вскакиваю и ударяюсь головой об очень низкий потолок. «Вот как, оказывается, сходят с ума», – думаю точь-в-точь как булгаковский Стёпа Лиходеев при виде кота Бегемота с рюмочкой водки и грибочком на вилке.

Впрочем, здоровенный кот также присутствует в помещении, это полосатый британец с прижатыми ушками. Мой рассудок лихорадочно пытается найти объяснение происходящему и, наконец, вспоминает, что ночью я села в поезд Москва – Новороссийск.

Вот только почему вокруг столько животных: котяра, эта вытаращившаяся чихуахуа и гуляющий по проходу лысый терьер в пятнах? Я что, по ошибке взяла билет в передвижной зоопарк? Но, слава богу, с верхней полки свесились пятки хомо сапиенс в носках, и откуда-то из конца вагона донёсся пронзительный утренний плач человеческого детёныша.

Всё-таки за последние годы я привыкла к самолётам.

Вагон оживает. С верхних полок начинают свешиваться, спрыгивать, сползать тела попутчиков, от туалета до моей нижней боковушки уже выстроилась очередь с полотенцами, мыльницами и зубными щётками. Между этими пассажирами опасно лавируют граждане со стаканами горячего чая и коробочками залитого кипятком доширака. Жареные куры в фольге нынче не в моде, однако напротив меня в отсеке расположилась старорежимная возрастная пара: дама уютно застилает столик льняной полосатой салфеткой, вынимает из сумки домашнюю разделочную досточку, на ней режет хлебушек, и вот уже на столике милый сердцу дорожный натюрморт из варёных яиц, помидорок, колбаски с сыром и термосом с заваренным чайком.

– Доброе утро! – приветливо обращается ко мне дама. – Садитесь с нами завтракать.
– Благодарю за гостеприимство, но я ещё не созрела для приёма пищи, – неловко улыбаюсь в ответ.
– Спасибо, смотрим ваши сериалы, – продолжает дама, – они просто бальзам на душу неработающим пенсионерам.
– Спасибо и вам, что смотрите наше кино.
– Я вас вчера первая узнала! – сообщает дама совсем не радостную для меня весть.

Другие соседи тоже деликатно рассматривают моё помятое за ночь личико и вздыбленную причёску. С верхних полок бодро спрыгивают два молодца, напугавшие меня ночью при посадке: в суете, в тюках и чемоданах, в полумраке вагона, когда твои руки и ноги путаются с чужими, в позе «зю» застилая бельё, я услышала за своей попой задорный голос одного из парней: «А вы актриса? Мы вас уже прогуглили!»

Пришлось за завтраком рассказывать любопытным попутчикам несколько увеселительных историй из жизни на съёмочной площадке. Поезд – это особая реальность, здесь сходишься с незнакомцами почти молниеносно, атмосфера чем-то схожа с киношной, когда стираются все условности.

– Ну вот, – продолжаю, прихлёбывая заваренный из пакетика капучино, – отсняли несколько сцен, дело подходит к знакомству с моим возлюбленным, артиста я ещё не видела, говорят, только подъехал. Я думала, что вышла из возраста любовных сцен, ан нет, опять прописали поцелуи. За годы работы уже спокойно реагируешь, когда приходится целоваться с незнакомым мужчиной, порой не успев даже имени его узнать. И всё-таки момент интригующий – кого подсунут на этот раз. Вижу, выходит из гримвагена дядечка в годах, седой как лунь, с белой профессорской бородкой и усами.

В смятении бросаюсь к режиссёру: «Рома! Откуда ты взял этого Айболита? Как мне с ним целоваться?»  «Ты чего? – удивляется режиссёр. – Это любимый артист Безрукова из Губернского театра».  «Вот пусть Безруков с ним и целуется, – сержусь. – А у меня рука не поднимется, он же дедушка!» Режиссёр встаёт в позу: «Ну, знаешь, дорогая моя, тебе тоже не шестнадцать».  «Да, не «шешнадцать», – передразниваю с интонацией Гурченко, – но геронтофилия – не моя специфика».

Перед любовной сценой специально намалевала ярко-красные губы и деликатно говорю своему Айболиту: «Давайте как-то подворуем поцелуй, а то я всю эту вашу красоту, – указываю на его седую бородку с усиками, – перепачкаю помадой». Но этот благородный старец на моём крупном плане аккуратно коснулся меня губами, а вот на своём впился не на шутку, как в последний раз!

Купе хохочет, требует ещё подробностей и сплетен. А я же, в свою очередь, присматриваюсь и прислушиваюсь к попутчикам, набирая материал для нового рассказа.

Самое большое впечатление за эту поездку на меня произвела лупоглазая чихуахуа по кличке Марина – такой преданной любви к хозяйке я прежде не встречала. Маленькая собачечка глаз не сводила с обожаемой госпожи, ни на секунду не выпуская её из поля зрения: идёт ли та за кипятком к титану или в туалет, Марина аж вся дрожит на тонких ножках, смотрит с тревогой в ту сторону, и, кажется, готова так стоять часами, не дыша. И какое же счастье, граничащее с истерикой, когда госпожа возвращается.

Мне даже неловко за Марину, это уже не любовь, а настоящий фанатизм. Пытаюсь отвлечь её внимание во время отсутствия хозяйки. Какое там! Я для неё лишь досадное недоразумение, чмокающее и сюсюкающее, сбивающее настройки её навострённых ушей-радаров.

Невольно приходит на память моя последняя любовь. Период максимальной влюблённости – это тоже своего рода психическое заболевание, когда ты настолько зациклена на вожделенном объекте, что полностью теряешь ощущение своей самости. Тебе непременно надо видеть, как он рубит дрова на даче, убирает снег, косит траву, топит печь. «Ты ходишь за мной по пятам, как утёнок за мамой-уткой», – не без удовольствия замечал любимый.

Так же следил за мной в период влюблённости папа моего сына Стёпки. Я что-то мыла или готовила на кухне, а он выглядывал из-за угла коридора и следил за каждым моим жестом с фанатическим обожанием. Если ты тоже влюблена, это, безусловно, приятно, но, честно говоря, немного пугает. В юности я читала статью, как один сумасшедший японец буквально съел предмет своей страсти, девушку-модель.

А теперь я такая же сумасшедшая чихуахуа по отношению к сыну: где бы ни была, чем бы ни занималась, телефон всегда под боком. Когда выпадают выходные с его возможным звонком из армии, я даже в общественную парную хожу с телефоном, замотанным в полотенце.

На обратном пути в Москву брат критически осмотрел меня: «Теперь можешь ехать в поезде спокойно, тебя сам чёрт не узнает». Дело в том, что в первый же день на море я так пожадничала с солнышком, что моё лицо стало цвета попы макаки, а губы вспухли и потеряли очертания, будто я целовала улей. Проводницы ни в какую не хотели меня идентифицировать и пускать в вагон.

– Вас нет в наших списках.
– Как так? – возмущалась я. – Вот паспорт, вот электронный билет. Поезд тот, время то, вагон ваш, место пятьдесят четыре.
– Но на этом месте уже едет пассажир, – упорствовали проводницы.

В который раз изучили все документы, опросили взволнованного пассажира с 54-го места, он категорически не хотел делить со мной верхнюю полку. Собирались вызывать начальника поезда, но тут я усмотрела мелко напечатанную дату на своём билете и ахнула: «А какое сегодня число?»

Оказалось, что я пришла к поезду на сутки раньше. Брат нанёс мне самый сильный ожог своим испепеляющим взглядом, молча поднял чемодан и пошёл обратно к железнодорожному мосту.

– Я бы на вашем месте не рисковала, – сочувствующе сказала мне проводница, глядя вслед разъярённому брату. – Перекантуйтесь сутки на пляже, сейчас ночью тепло.

Вот она, сила заклинаний: ещё утром, нырнув на прощание в море, я бросила в него монетку с заговором: «Хочу поскорее к тебе вернуться». Не прошло и пары часов, как я снова плавала в том же месте, но вторую монетку бросать на прощанме уже поостереглась.

Брат объявил, что больше со мной на вокзал не потащится, и сдал меня старшей сестре и её мужу. Те не особо удивились. Оказалось, что все родственники ожидали от меня какого-нибудь подвоха и заранее отложили свои планы до тех пор, пока не убедятся, что я села в поезд и отчалила.

День спустя на тот же поезд, только в другой состав, в то же время и в тот же вагон провожал меня муж сестры. Больше всего я волновалась за свой чемодан, он настолько громоздкий, что еле-еле помещался в рундук в купейном отсеке, а у меня была верхняя боковушка. К счастью, купейный отсек был ещё не заселён, муж сестры сразу запихнул мой чемодан и поспешил ретироваться, строго наказав мне добраться без приключений.

И приключения начались! Перед отходом поезда в вагон загрузилась мадам с двумя детьми-подростками и таким количеством вещей, словно они эмигрировали. Она тут же гневно изгнала мой чемодан из-под своей полки, и я растерянно топталась в проходе, мешая пассажирам, ведь мне и присесть было некуда, все нижние места принадлежали мадам.

Отношения наши сразу стали напряжёнными. Я униженно пискнула, что раз мы пошли на принцип, то приём пищи я имею право осуществлять за столиком. Она насмешливо фыркнула в ответ.
Проводником у нас оказался совсем юный мальчик Тимур, он объявил, что чемодан придётся сдавать в багажный вагон, через полчаса будет пятиминутная остановка на станции Тоннельная, где мне надо вытащить чемодан на платформу и бежать с ним шесть вагонов до багажного.

– Милый, – сказала я ему в ужасе, – если ты хочешь избавиться от меня, просто прикончи здесь и сейчас! С моим везением я даже до следующего вагона не добегу.

Он засмеялся, и мы решили тащить чемодан внутри поезда. Славный Тимур сам его катил по вагонам, а потом удачно пристроил. Тимур – восемнадцатилетний студент железнодорожного техникума, в Ростове к нему на стоянку прибегала дагестанская мама с горячими котлетками, картохой и домашними гостинцами. Она не видела сына уже месяц, он все каникулы колесил в рейсах до Мурманска и Воркуты.

Тимур взял меня под своё крыло, а я охраняла его покой, расположившись у самого купе проводника. В моменты его отдыха я направляла народ в другой вагон к проводнику-стажёру, взрослому дядьке, и говорила пассажирам:
– Мальчик спит, он сутки на ногах! Всем курящим выходить через одиннадцатый вагон, чай-кофе-доширак покупать только у нас, иначе мальчику влетит, что не продал достаточно товара… Что значит, он обязан встать? А если бы это был ваш измученный ребёнок?

За полсекунды до отправления поезда в вагон заскочила заполошная лохматая особа и в панике накинулась на Тимура:
– Это какой поезд, вагон, число? Я туда села? Вы на Москву?

Ещё одна сумасшедшая, усмехнулась я про себя, почувствовав родственную душу. Особа выглядела неформалкой: чёрная кожаная куртка в заклёпках, майка с Егором Летовым, рваные джинсы, копна тёмно-каштановых кудрявых волос, обезоруживающая улыбка на всё лицо, хулиганский блеск больших карих глаз.

Мы ехали с ней в разных концах вагона, но обе на верхних боковушках. Встречались только на остановках, выскакивая перекурить. Смешная. В короткие перекуры она рассказывала о своих сыновьях, я – о своём, она о своих мужьях, я – о своих. Ржали. Она сказала, что однажды с мужем опаздывали на самолёт, захватили какого-то техника взлётной полосы на странном драндулете, тот домчал их до трапа.

– Простите, мы опоздали на полчаса! – кричали они бортпроводнику. Тот глянул в билет.
– Ребятки, вы опоздали на сутки и полчаса, – усмехнулся бортпроводник.

Мы жаловались с ней друг другу на прокрустово ложе наших верхних боковушек, где даже при среднем женском росте упирались ногами и головой в стенки, на синяки и ушибы от залезания туда, на то, что есть приходится стоя, потому что мы гордые!

– Вот эта мегера, – говорила я про свою соседку, захватившую всё пространство, – даже если она предложит мне поесть за столиком, я ей отвечу: «Спасибо, обойдусь! Мне нравится есть стоя, как лошадь!»
– Правильно, отшей её! – поддерживала меня смешная попутчица.

И ведь только я заварила на своей верхней койке порошковое пюре, как мегера сказала миролюбиво:
– Да садись за столик, поешь нормально.
– Спасибо, – моментально согласилась я, забыв о гордости, и добавила: – И ведь по сути вы правы – это ваша территория. И что я накинулась на вас со своим дурацким чемоданом?

Но дальше контакта не вышло.

Мы продолжили общение со смешной особой, как подростки, шифруясь в тамбуре с электронными сигаретками. Нас дважды застукивала проводница из другого вагона, ласково журила.

– Ох, девочки, – качала головой проводница, – вы же взрослые люди…

Мы хихикали, как школьницы, и запирались в туалете вдвоём.

Но вот в Рязани, за три часа до Москвы, вышло некоторое количество людей, и освободились вожделенные купейные отсеки с нижними полками и столиками. Не сговариваясь, мы метнулись в одно и то же купе.

– Что, подруга, пытаемся вернуть человеческое достоинство? – усмехнулась я.
– Ага, – улыбнулась она, – хоть три часа побудем людьми.

Мы застелили своим бельём нижние полки, взбили подушечки, открыли книжечки, она – мемуары Юсупова, я – любимую австралийскую писательницу, уютно улеглись, перекинулись ещё парой фраз, и эти слова сорвали все наши благостные планы.

– Как? Ты училась на актёрском во ВГИКе у Глузского? – ахнула она. – А я на режиссёрском у Хотиненко!
– Да ну! С Борисенко и Щегольковым? – возопила я. – Это мои однокурсники, они после актёрского поступили на режиссёрский. А Борисенко – вообще мой студенческий муж!
– Серёга? Вот это да!

Всё, нас было не разнять, какие там книжки!

– У меня есть пиво.
– А у меня белое вино.
– Айда в тубзик курить?

Учись мы во ВГИКе в одном потоке, вряд ли бы подружились, там были свои касты. Режиссёры смотрели на актёров с налётом снобизма, актёры хихикали им вслед, а тут мы вцепились  друг в дружку с такой жадностью, что не могли наговориться.

Оказалось, что Карина Гукасян, так её зовут, работала на Первом канале в каких-то самолётно-вертолётных проектах, снимала документалки, потом перешла в операторскую группу, а вообще поняла, что ей больше нравится писать тексты самой. Она рассказала много удивительных историй.

– Женщины, мы приехали в Москву, – прервал нас проводник. – Вы одни остались в вагоне.
– Тимурка, представляешь, мы окончили один институт! – возбуждённо сказала я проводнику.
– Да! Я училась с её мужем! – радостно вторила Карина.
– Это хорошо, что вы нашли друг друга, – согласился Тимур, – но если вы сейчас не выйдете из поезда, то продолжите общение по дороге обратно в Новороссийск.

Мы расцеловали Тимура, обнялись с Кариной, обменялись с ней телефонами и разбежались.

…Только добравшись до дома, я вспомнила о чемодане, сданном в багажный вагон. Как потом разыскивала его, опасаясь, что он уедет обратно в Новороссийск, – даже не спрашивайте.