– Этот дед тот ещё был дед! – частенько вспоминает одного местного жителя отец Филипп, настоятель храма в честь Архангела Михаила села Угрюмихи.

Маленький, шустрый и страстный любитель поговорить дед Сашка жил одиноко. Жена давно умерла, а дочка проживала отдельно. Одна отрада оставалась старику: выйти из дому да зацепиться с кем-нибудь языком. Но чужие уши просто так на дороге не валяются. И чтобы не пропустить потенциального собеседника, дед вкопал на тропинке рядом с калиткой старую покрышку от грузовика и использовал её как лавочку.

С самого утра деда Сашу можно было видеть сидящим на шине в телогрейке и с неизменной папироской в зубах.

– А, Петровна, здорово-здорово, – и мат-перемат. – Чего-то прохладно сегодня.

И снова – трам-та-та-там.

Нужно сказать, матерился дед Сашка постоянно и виртуозно, подсвечивая свою речь множеством нецензурных слов. Поэтому соседки не соглашались общаться с дедом и выходили на контакт лишь по необходимости, если требовалось что-нибудь починить по электричеству. Дед Сашка неплохо разбирался в электрике.

А вот мужики его принимали. Не сказать что любили, но охотно останавливались и поддерживали разговор. «С нашим дедом никаких новостей не надо, всё знает и обо всём расскажет, – говорили они. – А если чего и не знает, о том домыслит».

Телевизор старик особо не жаловал, а вот в удовольствии почитать умную книжку себе не отказывал. Даже зимой деду некогда было скучать, а уж в остальное время года пространство вокруг врытой в землю автомобильной покрышки превращалось в деревенский информационно-аналитический центр.

Любил дед Сашка поговорить и на отвлечённые философские темы, не исключая и область божественного. Если мимо шёл отец Филипп, старик интересовался датами многодневных постов, гастрономическими особенностями их проведения или просил растолковать значение очередного церковного праздника. Но больше всего дед любопытствовал о времени прихода антихриста, мол, не пора ли уже запасаться мылом, спичками и тушёнкой.

Теоретически с дедом можно было обсудить любую тему, даже тушёнку, если бы не его пристрастие к матерщине. Правда, сам Сашка считал, что не сквернословит, а просто разговаривает. А так как для батюшки никаких поблажек в общении не делал, по этой причине и дружбы с отцом Филиппом не получилось.

Одно плохо – не было у Сашки внуков. Может, потому нереализованная дедова любовь к подрастающему поколению и выливалась в пустые посиделки на колесе. Дочь Нинка вышла замуж, родила дочку. Старики в ней души не чаяли, считай, они внучку и вырастили. Девочка выросла, превратилась в девушку и сама готовилась стать матерью, но погибла во время родов, врачи не смогли спасти ни мать, ни дитя.

Нинка тогда уже жила одна. Мужика своего выгнала, совсем он спился. А поскольку женщиной была видной и далеко не глупой, то, почувствовав свободу, жила как считала нужным. Потеряв дочку, а с ней и долгожданного внука, Нинка гасила свою боль, заводя новые знакомства с мужчинами.

Дед Сашка жалел несчастную дочку, утешал её, но заполнить своей любовью опустошённую Нинкину душу не мог. Злился на неё и порой, не сдерживаясь в выражениях, осуждал. Нинке об этом доносили, да ещё и приукрашивали, поэтому отношения отца и дочери становились всё более напряжёнными.

Однажды, встретившись с дедом Сашкой, отец Филипп завёл разговор о дочке. Старик выслушал священника, грустно покачал головой:
– Батюшка, Нинка моя не непутёвая, а несчастная. И мне её жалко, тем более, кроме меня, пожалеть её некому. Вся Угрюмиха её в зубах носит, а чтобы пожалеть одинокую бабу, такого не бывает. У Нинки связь больше с матерью, любили они друг дружку очень, а со мной у неё не получается. Почему, не знаю, словно виноват я перед ней, а в чём?

Старик пожал плечами.

– Коли так, Александр Николаевич, надо тебе о ней молиться. Кроме тебя, делать этого никто не будет, а бабу спасать надо.

Кроме батюшки, деда Сашку по имени-отчеству больше никто не называл. И в голову никому не приходило, что к деревенскому хохмачу и балаболу можно было так обращаться.

Старик помолчал, затянулся беломориной и предложил:
– Знаешь, батюшка, я ведь невер по жизни, никогда не молился. В мои-то годы чего уж традицию ломать? Лучше давай по-другому сделаем. Я тебе денег дам, а ты за Нинку будешь молиться. Кому же, как не тебе, раз ты на это дело учился? А я лучше буду по электричеству. Если чего в церкви закоротит – зови, наладим в лучшем виде.

Беда пришла в Угрюмиху откуда никто не ждал. Да такая беда, что не исправишь и не откупишься.

Однажды за полночь, когда дед Сашка мирно спал, по деревенскому обычаю укладываясь чуть ли не вместе с курами, кто-то постучал в окошко. Стучали нетерпеливо и так сильно, что дед испугался, не вылетит ли стекло.

– Да что же это такое! – возмутился старик. – Кого нелёгкая в самый сон по ночам носит?

Приник к стеклу, чтобы разглядеть нарушителя спокойствия, и к своему изумлению увидел Нинку. Она и днём-то не заглядывала к отцу, а тут ночью объявилась. Видать, стряслось что-то нехорошее, иначе бы не билась в окошко. Забыв о тапках, дед выскочил в сени.

Нинка стояла за порогом, не решаясь войти. На вид трезвая, хотя даже на расстоянии отец почувствовал запах самогона.

– Чего стоишь, заходи.

Дочь прошла сразу на кухню, опустилась на лавочку и привалилась к печке.

– Что стряслось-то?
– Отец, я человека убила, – выдавила Нинка. – Ты его не знаешь, он ко мне из города приезжал. И раньше, как выпьет, руки распускал, а сегодня совсем... Схватил бутылку, хотел меня ударить – что попалось под руку, то в него и запустила. А попался нож, угодил прямо в шею. Он кровью зашёлся, за минуту буквально, я ничем не могла помочь.

Старик тяжело опустился на лавочку рядом с дочерью.

– Кто-нибудь ещё видел?
– Нет.
– А когда сюда шла, по дороге никого не встретила?
– Никого.
– Хорошо, – кивнул дед Сашка. – Давай ключи, сиди здесь. И никому ничего не рассказывай. Условимся так: вы пили, я потом подошёл. Ты норму не рассчитала, ушла ко мне отсыпаться, а мы с твоим приятелем остались. Короче, не ты, а я его на нож посадил.

Вздохнув, Александр Николаевич продолжил:
– Как-то у нас с тобой, дочка, не получилось по жизни. Не смог я тебя утешить, слов нужных подобрать. Не на тебе, на мне вина. Ты уж прости меня, доченька.

Дед Сашка тайком добрался до Нинкиного дома. Вошёл внутрь. Стёр с рукоятки ножа следы дочкиных пальцев и повсюду, где только мог, оставил свои. Выпил самогона, закусил и вызвал полицию.

Наутро вся Угрюмиха гудела, словно растревоженный улей: это же надо, дед Сашка Нинкиного хахаля завалил! Кто-то восклицал: «Ай да дед, а на вид мухи не обидит. Правильно говорят – в тихом омуте черти водятся». Кто-то возражал: «Дед Сашка – и убийца? В жизни не поверю, тут что-то не то».
– Это Нинка его убила, – тоже не верил участковый. – А ты её выгораживаешь.
– А тебе какая разница, кто сидеть будет? – упорствовал старик. – У неё ещё вся жизнь впереди, а мне своей итог подводить надо. Так что пиши явку с повинной.

Видя решимость деда, участковый не стал спорить и дал делу ход. По причине добровольной явки и сотрудничества обвиняемого со следствием суд надолго не затянулся. Деду Сашке дали минимальный срок.

Долго ещё деревенские обсуждали случившееся. Постепенно, но безальтернативно пришли к выводу, что односельчанин Александр Николаевич не убийца и взял он на себя Нинкин грех по великой любви к единственной и непутёвой дочке. Те, кто ездили на суд, так и сказали: «Судейские сами не верят в виновность деда, но ведь должен кто-то сесть в тюрьму за убийство».

В разговорах угрюмихинцы не заметили, как стали между собой называть старика не дедом Сашкой, а уважительно, Александром Николаевичем.

Нинка продала свой дом и уехала в город, лишь изредка наезжая проведать отцовское хозяйство. Местных она старалась обходить стороной, в разговоры ни с кем не вступала.

Спустя два года прошла новость, что Александра Николаевича по причине тяжёлого заболевания досрочно выпустили из мест заключения. А если говорить прямо – отправили умирать домой. Нинка отца и привезла. До самой его смерти неотлучно находилась рядом.

Хоронили старика всей деревней. Мужики, что для нашего времени совсем не характерно, меняя друг друга, несли на руках гроб до самого кладбища.

После похорон Нинка окончательно перебралась в город. Отцовский дом продала москвичам-дачникам, больше её в деревне не видели.

А ещё через год на кладбище Угрюмихи над могилой Александра Николаевича появился православный гранитный крест тёмно-красного цвета с необычной надписью «Раб Божий Александр». И больше ничего. Только внизу у самого основания виднелась строчка помельче, тонкими золотыми буквами: «Прости меня, папочка».