– Александр, вы выросли в простой советской семье. Какими вам запомнились родители?
– Мой отец был военным. В 1942 году папе исполнилось восемнадцать лет, и его призвали на фронт. После трёх месяцев учёбы на офицерских курсах его отправили в разведроту. Он дошёл до Прибалтики, и в Литве его военный путь завершился. Восьмое ранение вывело отца из строя. Осколок попал в коленный сустав, а ведь и до этого он получил тяжёлое ранение, с которым провёл всю жизнь – до самого конца носил осколок в грудной клетке. Его не смогли извлечь, тогда не было таких возможностей. А последнее ранение привело к тому, что в госпитале началась гангрена и ногу пришлось ампутировать. В 1944 году он вернулся на родину, в Куйбышевскую область, город Сызрань. Затем отучился на механика швейных машин. И всю жизнь проработал на швейной фабрике техником-наладчиком. А когда ему исполнился сорок один год, родился я.

– Его братья погибли в Великую Отечественную.
– Он был первым ребёнком в семье, а всего было четырнадцать детей. Некоторые погибли. Даже те, кто младше моего отца, попали на фронт и не вернулись.
А маме было четырнадцать лет, когда началась война. Конечно, с детства работала, её юные годы прошли под лозунгом «Всё для фронта, всё для Победы!». Потом окончила педагогический институт и работала в школе. Преподавала географию и историю, поскольку окончила два факультета.

– Физическая подготовка, которую вы демонстрируете на экране, наводит на мысль, что мальчик с детства занимался спортом.
– И не только спортом. В Сызрани я ходил в музыкальную школу по классу фортепьяно. Но действительно занимался футболом, хоккеем, волейболом, гимнастикой, классической борьбой, боксом, плаванием, карате. А ещё поступил в школу космонавтов при вертолётном училище, где изучали даже азбуку Морзе и аэродинамику. Надеялся после школы поступить в высшее военное авиационное училище, выучиться на лётчика-истребителя. Такова была детская романтика той эпохи. Очень хотелось прыгнуть с парашютом, что, собственно, и случилось в шестнадцать лет. А вообще, все секции, кружки и школы я выбирал сам. Просто ставил родителей перед фактом. Я был любознательным, мне было интересно попробовать всё.



– Что случилось по окончании всех школ?
– Дальше я стал поступать в театральный институт. И поступил сразу в два из пяти московских – в Щепкинское и Щукинское. Выбрал Щепкинское при Малом театре, где проучился почти два года. Оттуда перевёлся в Школу-студию МХАТ, которую окончил в 1987 году. Но с первого курса стал сниматься в кино и периодически снимаюсь до сих пор. Кроме того, сегодня у меня есть большая вокальная программа, с которой выступаю сольно по городам и весям. Полтора-два часа общаюсь с публикой посредством песен.

– Ваши кумиры детства?
– У меня не было кумиров абсолютно. Вы знаете, в провинциальном городе вообще мало шансов увидеть знаменитого артиста «живьём». Да, в Сызрани есть местный драматический театр имени Алексея Толстого, и нас школьниками туда водили. Но в основном все довольствовались тем, что показывали по телевизору и в кинотеатрах. Собирали фотографии артистов, я тоже их собирал. Но эти актёры казались мне недоступными звёздами. А когда сам начал сниматься, мне очень повезло: в моей театральной и кинематографической жизни было много удивительных встреч с великими актёрами и режиссёрами. Я начинал во МХАТе имени Горького под руководством Татьяны Васильевны Дорониной, где играл сплошь главные роли. Затем в Театре имени Пушкина играл классику и тоже главные роли. У меня так складывалась судьба – я везде и всегда играю главных персонажей. Когда Сергей Проханов в 2004 году брал меня в Театр Луны, он сразу ввёл меня в интересные спектакли и опять на главные роли. Репертуару, который я имею в своей творческой биографии, думаю, можно позавидовать.

– Что нового из ролей и спектаклей?
– Сейчас мы создаём спектакль об Эдит Пиаф, я играю Жана Кокто (французский драматург, поэт и режиссёр. – Ред.). Начинаем «шаманить» потихоньку, разводить спектакль по мизансценам.

– Эта роль близка вам по духу?
– Такие вопросы я не признаю, потому что актёру вообще не должен быть интересен персонаж, близкий ему по духу. Ведь тогда мне придётся играть самого себя, а это неинтересно. Меня захватывает то, что лежит вдали. Как говорится, хотите водички, а водичка в речке, а речка далечко. Вот чем дальше персонаж от меня, от моей сути,  тем интереснее покопаться в себе и отыскать нечто такое, что мне не свойственно. Или свойственно, но очень глубоко зарыто. Вот чем меня привлекает наша профессия. Она не ставит ограничений. Играй кого угодно, было бы желание. Другой вопрос, что в наших сериалах, которые написаны под копирку, играть вообще нечего.



– Но, к примеру, в сериале «По законам военного времени» вам явно нашлось что играть. Да и потом, не всем так везёт – чтобы постоянно предлагали главные роли… А вам повезло и с фактурой, и с удачей, и с трудолюбием – всем в совокупности.
– Именно это я и имел в виду – в нашей работе имеет значение всё в совокупности.

– С какого возраста вы себя помните?
– С младенчества. Я себя помню ещё грудным ребенком, и некоторые эпизоды сохранились в моей памяти. Помню, как прыгал на какой-то кроватке с сеткой, держась за перекладину. Это всё происходило до года. Даже помню материнскую грудь, хотя это не конкретные воспоминания, а лишь всполохи.

– Когда вас крестили?
– Тоже в младенчестве. Крестили в частном доме, пригласили батюшку, он был в облачении. Вместо купели – тазик, повсюду свечи. Я даже помню запах мёда и большую седую бороду батюшки.



– Театр часто сравнивают с храмом, поэтому поговорим о вашей нынешней работе. Вы служите в Театре Луны на Малой Ордынке с 2004 года. Недавно в нём поменялось руководство – художественным руководителем назначен Евгений Герасимов. Что-нибудь изменилось?
– Насчёт изменений – покажет время. Перед летним отпуском нас, артистов, вызвали на встречу с новым художественным руководителем Евгением Герасимовым, и было объявлено, что Сергей Борисович Проханов никуда не уходит, его не смещают, он просто становится президентом театра, как Татьяна Васильевна Доронина сейчас – президент МХАТа имени Горького. После отпуска состоялся сбор труппы, Евгений Герасимов представил новую команду. Были сказаны прекрасные речи, озвучены перспективы. И начались репетиции нового спектакля «Эдит Пиаф». Сейчас мы просто пашем. Известно, что Евгений Герасимов – очень активный человек, хороший менеджер, и верится, что театр станет более заметным в театральной Москве, России и мире. Тогда и зрителя прибавится. А у нас, артистов, появится стимул, выражающийся не только в количестве прекрасных ролей, но и в повышении наших заработков. Считаю, что работать за копейки – это безнравственно. Поэтому мы надеемся на высокие зарплаты.

– В театрах мало платят?
– На театральные заработки прожить очень трудно. Все артисты стремятся подрабатывать: сниматься в кино, ездить с концертными программами, выступать, что-нибудь вести.



– Помните свой первый выход на сцену?
– Кажется, это случилось на первом курсе, на сцене Малого театра. Я тогда ещё был студентом Щепкинского училища. По-моему, это был спектакль «Мамуре» с великой Еленой Гоголевой в главной роли. Нас, первокурсников, задействовали в массовке. Я должен был пройти по авансцене. Помню, нёс какой-то поднос и очень боялся упасть в оркестровую яму, потому что софиты буквально слепили. Но вообще, со сценой я знаком с раннего детства. Не забывайте, что в моей биографии есть музыкальная школа, вокально-инструментальный ансамбль, агитбригада и народные театры.

– Есть ли у вашей семьи традиции?
– Я вообще против традиций. Потому что это превратилось в некий стереотип. Смысл семейного события теряется, все сосредоточены лишь на повторении одной и той же схемы. А я сторонник импровизации, люблю всё делать неожиданно. И стремлюсь насытить жизнь не старыми, а новыми событиями. Всё пройденное наскучивает, становится неинтересным. Однако это, конечно, не отменяет традиционных встреч с друзьями, семейных посиделок.

– Вы наверняка любите розыгрыши?
– Ну конечно! И сам люблю разыгрывать, и люблю, когда меня разыгрывают. Только чтобы это было без подлости и никому не в ущерб. Всё-таки надо знать меру, проявлять тактичность и деликатность.



– Не могу не спросить о фильме, благодаря которому вас до сих пор знают зрители. Прошло больше тридцати лет, а люди до сих пор вспоминают «Америкэн бой».
– Прошёл тридцать один год. В 1991-м мы его сняли, а в 1992-м он вышел на экраны. В Голливуде все подобные трюки осуществлялись с тросиками и компьютерами, а у нас – ни того ни другого. Всё на голом энтузиазме и желании попробовать себя на поприще боевика. Повезло, что у меня хорошая спортивная подготовка, мне было в радость исполнить всё самостоятельно, без каскадёров.

– Сами просили?
– Конечно, а кто ж меня обяжет? Каскадёры, наоборот, хотят заработать свои каскадёрские деньги, а я им этого не давал, всё делал сам! (Смеётся.) Нет, ну, конечно, им всё равно платили… Я выполнял трюки своего персонажа, а они – за других. Мне было интересно сделать то, что умели Чак Норрис, Сильвестр Сталлоне, Брюс Ли. Я не хуже Ван Дамма сидел на шпагате с провисом на табуретках. Занимался карате, боксом. Когда режиссёр трюков и режиссёр-постановщик увидели, что я могу исполнять трюки самостоятельно, они этим воспользовались. Ведь так удобнее – не надо при монтаже склеивать общий план с крупным, чтобы вставить лицо актёра. Да и подобрать дублёра бывает трудно, ведь у всех разная пластика. Каждое лицо, каждая причёска имеют свои особенности. Сделать точную копию человека невозможно. Поэтому лучше, когда актёр сам всё выполняет. Но риск для жизни при этом нежелателен, хотя не обошлось и без этого. Ведь все драки, плавание, гонки на лодках и автомобилях я исполнял сам.

– Вы не любите отмечать дни рождения, однако через два года у вас юбилей, шестьдесят лет. В эту круглую дату не верится, вы в отличной физической форме. А на какой возраст себя ощущаете?
– Ой, на двадцать! Как сказал Маяковский, «иду – красивый, двадцатидвухлетний». (Смеётся.) Льстить самому себе можно сколько угодно, но цифры неумолимы, и надо отдавать себе в этом отчёт. Хотя чувствую себя гораздо моложе своих лет. Где-то в районе сорока.

– Какие отношения складываются у вас с поклонницами?
– Пока не запретили некоторые социальные сети, подписчиков у меня там было немало, хотя у некоторых случается и побольше. Люди, чувствующие симпатию ко мне, писали благодарности. Я с уважением отношусь к своим зрителям и, надеюсь, веду себя с ними достойно. Автограф – пожалуйста, фотография – пожалуйста. Ответить на письмо – тоже. Бывает, в театр приходят письма с фотографией, конвертиком с обратным адресом, чтобы я расписался и написал пожелание. И я это делаю, а потом опускаю письмо в ящик.