Вера собралась спонтанно. Вечером на берегу речки болтала по телефону с тёткой, жительницей курортного городка. Муж с удочкой сидел в ивовых кустах, нахохлился в толстой камуфляжной куртке. Кусты тоже зябко нахохлились. К вечеру прояснилось, закат был жёлтым, почти зимним. Вера пританцовывала, дула в ладони. Сегодня собирала в огороде мёрзлые капустные листья – до сих пор не могла согреться. А у тётки на экранчике было плюс тридцать в тени. Набегали пенные, стеклянные волны, в них подпрыгивали и истошно вопили женщины и дети.

Утром проезжали мимо вокзала. «Если есть билеты – еду». Место оставалось единственное во всём поезде. Верхнее купейное. Ждало Веру.

В последние годы она избегала поездок. Путешествие, даже небольшое, – это всегда выход из зоны комфорта. Выдёргивание человека из привычной среды, из окружения знакомых предметов. Воцарение хаоса, беспорядка: эти раздражающие поиски в недрах сумки зубной щётки, телефонной зарядки, пакетиков с чаем…

Ещё страх – его подпитывают газеты и Верина буйная фантазия. Допустим, прогулка на катере. А Вера умеет плавать только топориком ко дну. И если даже выдадут спасательный жилет – какой-нибудь здоровый, накачанный мужик сорвёт его с Веры, чтобы спастись самому. Нет-нет, категорически никаких морских прогулок.

Но у человека, который долго сидит сиднем, начинается ломка. Затекает тело, немеют мозг и душа, портится характер. И вообще, лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть. (Ах, скажите это Верочке и тысячам других юных дур, которые в восемнадцать лет тоже кое на что решились, а наутро плакали горючими слезами, да поздно.)

Муж тут же натянул озабоченно-скорбную маску. Под ней с трудом скрывал бьющий фонтан сияния и счастья. Предел мечтаний всех верных мужей – месяц холостяцкой вольницы!

Вера страшная копуша и в другое время собиралась бы неделю. Сходила бы с ума, записывала покупки, бегала в магазины и парикмахерские. А тут в полдня чемодан был готов. Одно колёсико слегка заедало: застряла галька. Пробовали выковырнуть – ладно, ещё сгоряча поломаем, потом.

Половину чемодана занимала шляпа: нечто эфемерное, зефир, эфир, кусочек сгустившегося воздуха. Трепещущую на ветру вуаль можно будет отбрасывать, эффектно придерживать двумя пальчиками.

Тем же вечером тряслась в тёмном ледяном микроавтобусе на заднем сиденье, зажатая с двух сторон длинноногими молодыми людьми. В бок больно упирался угловатый рюкзак – кирзовыми сапогами набит, что ли?

Стоянка по расписанию две минуты. Она не могла отдышаться от спринта, стояла в коридоре как мокрый курёнок, держа на весу зонтик. Окна плакали дождевыми струями, а вагон заливал розовый, яблочный электрический свет. Уютно было, натоплено. Вот так: вчера мёрзлые капустные листья, а сегодня – предвкушение счастья. Поезд тёплым ветром подхватил и увлёк с собой озябшую Веру. Одна и без цели по свету ношуся давно я, засохла без тени, увяла без сна и покоя…

Проводниц будто кроили по лекалу: хорошенькие, пухлые, как пупсы. Тугие бирюзовые жакеты-матроски, белые юбочки лопаются на крутых ножках. В коридоре зазвенели ленивые, надменно-протяжные южные голоски: «Ха-аля, шо за дела-а?»

Пассажиры и правда оказались старичками, деликатными и премилыми. Когда мокрая, измученная, несчастная Вера ввалилась с чемоданом, дедушка улыбнулся – и купе залило, ослепило золотом высокой пробы. Потом проснулась супруга – у неё улыбка была скромнее, тускло-серебряная. Так всю дорогу ласково оделяли Веру попеременно то златом, то серебром. Оба в прошлом железнодорожники. Решили: выйдут на пенсию, сразу сделают зубы. И каждый год будут путешествовать по бесплатным билетам.

Она всю жизнь работала проводницей. Проводница – это десять профессий в одной. Сантехник, уборщица, электрик, водопроводчик, связист, механик подвагонной части, психолог. Два вагона – сто душ. Сто характеров, настроений, привычек, претензий, хронических недомоганий.

– И тараканов в головах, – посочувствовала Вера.

Было время, когда трижды в день разносили чай. На подносе стаканы с кипятком друг на дружке, а под ногами уходит пол – жонглёр и буфетчица в одном лице.

Муж – аварийщик, разбирал крушения на рельсах. Часто виной было забредшее стадо. Машинисты, как один, рассказывали одну странность. Если несчастная бурёнка попадала под локомотив, стадо, как обезумев, мыча, ломилось вслед за нею: будто запах крови и парной плоти будоражил их, мутил разум. Будто безумие было заразно и коллективно. «Амок», – вспомнила Вера.

Вера с морем была знакома урывками. До сих пор оно представало перед нею в виде узких заливов, небольших бухточек, извилистых лиманов. Разочарованно бродила по камням, они больно впивались в ступни. Зябко пожималась: вода ничуть не теплее, чем в их среднерусском пруду. На берегу пырей и чахлые кусты, вроде ивовых. Стоило ехать на Юг ради пырея и ив?

А тут… Вдруг забилось сердце, как перед свиданием. Сначала не сообразила, что это такое – шаровидное, выпуклое, дымчато-голубое, безбрежное… Море, вопреки законам физики, оптической иллюзией, перевёрнутой чашей вздымалось над горизонтом, висело в воздухе! И при этом живое, тёплое, как нагретая кастрюля, дышало, парило, окутанное взбитыми пурпурными облаками.

Привязалось глупое рекламное слово «жемчужина». Но ведь и вправду – жемчужина, жемчужина! Удивляли местные жители: они привыкли к тому, к чему привыкнуть невозможно. Позёвывая, ехали в автомобилях, торговали фруктами из пластиковых вёдер, глядели в телефон… И это, когда в каждую бесценную минуту можно и нужно созерцать, впитывать, смеяться и плакать от восторга.

На глазах грубо попиралась социальная справедливость, положение требовало немедленного вмешательства. А следовало: каждому гражданину страны в виде премии выдавать путёвку: месяц проживания в раю по имени Юг. Отдохнул, накупался, загорел, напитался великолепными видами, затоварился впрок витаминами, теплом, солнцем, солёным ветром, шумом волн… Тогда можно и домой на свои Севера. На пасмурные Поволжья, угрюмые Уралы, в метельные Сибири. А Юг отныне и навсегда назначить исключительно местом праздника, отдыха и наслаждения. Так и только так, товарищи, иначе это возмутительно нечестно.

Она мчалась в автобусе, наводила камеру на окно. Море – гигантская дремлющая рыбина в серебряной чешуе. Море – вместилище тысяч блёсток, искр и солнечных зайцев. Море – туманное от дыхания зеркало в ажурной раме розово-жёлтых и серо-голубых гор… Над ними кропотливо трудился гениальный, самый дорогой в мире ландшафтный дизайнер. Работал стеклянным молотком и резцом, сыпал золотистой пудрой и дымкой, раскрашивал в единственно верные и возможные цвета и контрасты. Дизайнер этот был – Господь Бог.

Бог занимался своими делами, а люди своими. Кипела стройка, сновали грузовики и краны. Лихорадочно возводились дачи, особняки, дворцы, терема, причалы для яхт.

Тётка походила на копчёный бройлерный окорочок: кругленькая, коричневая и морщинистая. Всё-таки нельзя южанкам за шестьдесят злоупотреблять солнцем и морскими ваннами.

Тётка сразу начала поучать жизни и делала это с утра до вечера педантично, напористо и въедливо. И то племянница делала не так, и это не эдак. Господи, лучше было снять квартиру!

Спокойно, Вера, спокойно. Испытания и невзгоды даются нам во благо, ими судьба пытается что-то подсказать. А ведь они с тёткой похожи, просто отражение в зеркале, один в один. Она узнала в тётке себя. Вера, не замечая за собой, так же точит своего мужа.

Но она от тётки сбежит через месяц с чемоданом, а мужу и деться некуда. Бедный, как он терпит! Немедленно по прибытии переосмыслить и пересмотреть своё поведение. Первое, что она сделает на перроне, – налетит, запрыгнет и чмокнет в нос: «Милый!»

С утра, пока не жарко, экскурсии, после обеда пляж. Море, как котёнок, играло с храбрыми пловцами. Манило, подгребало к себе, качало на пузе, подбрасывало в лапках, выпускало и отталкивало – а на самом деле увлекало всё дальше от берега. Котёнок-море не хотело выпускать добычу.

То и дело из пены морской материализовались юные нимфы, отжимали длинные волосы. Дефилировали по пляжу, максимально оттопыривая фронтальные, пока ещё плосковатые части тел. Глупышки, вы и так безупречны. Возрастным дамам на пляже оттопыривать ничего не требовалось: там оттопыривалось в таких объёмах и в таких местах, где не просили.

По побережью ездили на маршрутках, так дешевле. Водители, дети гор, демонстрировали свою маскулинность на дорожном серпантине. Их вскормили агрессивное солнце, горный кислород, фрукты и мясо. Они буквально источали, прыскали жизненной праной, не знали, куда её девать. При этом были простодушны, как дети или дикари. Проблему с «зайцами», не заморачиваясь, решили тоже простодушно: внутренних ручек в салоне не было, их попросту откручивали. Так что пассажиры на время поездки как бы являлись заложниками. На каждой остановке бородатые водители освобождали «заложников», принимая от них мзду по 300–500 рублей.

На одной экспозиции посетители обратили внимание на свежепокрашенные пушки и ядра. Ровный блестящий цвет скрыл почтенную ржавчину и ветхость. Теперь их, чёрненьких и новеньких, осталось разве что сложить в коробку с оловянными солдатиками.

Пожилая экскурсовод ломала руки. Они, профессионалы старой формации, строчат письма во все инстанции – да что толку. Реставрацию отдали в руки чиновников «от кюльтюр»: далёких от темы, глухих и равнодушных к «пыли вечности». Они сдирают с артефактов благородную вековую патину, полируют бесценную старину, покрывают лакокрасочной продукцией «Альпины» и «Тиккурилы». Решительно всё, к чему они прикасаются, превращается в гламур, глянец и блонд.

– Вот, пожалуйста, – поводила рукой экскурсовод. – Раньше амбразуры пушек закрывали корабельные канаты: просмолённые, тяжёлые, не пропускали вражеские ядра. «Грязные какие-то, непричёсанные», – решили чиновники. Теперь ветер колышет макраме с пушистыми кистями на концах, как хвостики Иа-Иа. У Веры в кухне висит такая миленькая занавеска.

– А вот что осталось от пушечного дворика, полюбуйтесь, – негодовала экскурсовод. Когда-то вокруг щитом стояли грубые ивовые корзины с землёй и булыжниками. Так что вы думаете? Вместо них живописно раскидали изящные цветочные кашпо (возможно, из «Икеа»). Покрыли лаком, набили полированными камнями. Слава богу, в розовый цвет не покрасили и цветочками не разрисовали… Убийцы истории – вот кто они.

– А ведь история учит жизни! – восклицала экскурсовод. – Учит не повторять ошибок. Иначе мы, как слепая лошадь, снова и снова…

«Учит ли?» – думала Вера.

Спустя месяц Вера перемещалась в обратной последовательности с юга на север: из щедрого чужбинного тепла в промозглый родимый холод.

Вокруг городов ещё кипела жизнь – теснились аккуратные частные домики, ленточками вились асфальтовые дороги, у шлагбаумов теснились автомобили. А потом провал, сотни километров необитаемой, богом и властью забытой-заброшенной земли. Изредка мелькнёт косогор с избами, банькой, поленницей – как ожившее полотно художника-передвижника XIX века. Бабушка у колодца из-под ладони смотрит вслед. Мужик не оглядываясь, размашисто колет дрова. Девочка с ранцем за спиной шлёпает в больших резиновых сапогах вдоль насыпи.

Мелькнёт картинка – и канет, и снова сотни километров зарослей и пустошей. Пассажиры поездов дальнего следования проносятся мимо, спешат в свои залитые огнями города.

Дома Вера пригласила подруг продегустировать южное домашнее вино и вязкие фруктовые сладости. Щебетанье, ахи-охи. Нанесение на запястья ароматических южных масел, показ нового купальника и золотистого загара – такой дарит только бархатный сезон. Слайд-шоу: и всюду на фоне достопримечательностей Вера, и всюду эффектно придерживает двумя пальцами шляпу…

А галька – та, что застряла в колёсике, дома выпала сама. Всё это время, намертво вцепившись, она путешествовала вместе с Верой, озиралась с жадным любопытством и ужасом… И вот вернулась и выпрыгнула на родную землю.