Когда Гулевичу исполнилось 70 лет, он стал испытывать недомогание. И уставал намного быстрее, и ломота в костях непонятно откуда появилась, да ещё и язва в желудке открылась. То ли круглая дата оказалась для него морально непосильной, то ли имелась другая причина, но он уже не ощущал себя здоровым.

Прежде Гулевич до темноты мог находиться в саду, с удовольствием управляясь по хозяйству. На своих двадцати сотках держал четыре больших парника, устроенных настолько хитро, что тепло в них сохранялось круглый год. В парниках разводил тюльпаны, мечтая вывести такие сорта, которых в природе не существует, а ещё выращивал клубнику. На цветы всегда находились покупатели, особенно к 8 Марта, да и спелые ягоды прижимистый Гулевич продавал на базаре по самой высокой цене.

Каждое утро, лишь только на востоке обозначался фиолетовый рассвет, Гулевич выходил в сад. В старомодных роговых очках с толстыми стёклами, красной бейсболке с иностранной надписью «Флорида», он мог выглядеть как профессор-ботаник, если бы не старенькая рубаха в синюю клеточку и сильно потрёпанные брюки, подвязанные лохматой верёвочкой. Растоптанные ботинки без шнурков завершали наряд.

До поздней осени Гулевич ещё как-то крепился, а зимой заметно захандрил. Целыми днями лежал с отрешённым видом на продавленном диване в горнице и готовился к худшему. Жена его, прозванная на улице Гульчихой, к старости сильно располневшая, страдавшая одышкой, ухаживала за ним: заставляла пить настойки, натирала вонючей мазью костлявую поясницу и строго следила, чтобы таблетки принимал по расписанию.

Гулевичи прожили вместе почти пятьдесят лет, вырастили сына и дочь, которые давно обзавелись семьями и обосновались в разных городах. За все эти годы он и припомнить не мог, чтобы когда-нибудь поскандалил с супругой. А всё потому, что рачительный Гулевич и с выбором жены не ошибся, взял бабу с понятием – она ни в чём ему не прекословила. Вот и теперь, слыша от супруга жалобное «Помру скоро», женщина не спорила, а тихонько бормотала под нос: «Поживёшь ещё!»

И правда, с приближением весны Гулевич пошёл на поправку, к нему вернулся аппетит.

– Слава богу, – прослезилась жена, растроганно глядя, как он жадно и неряшливо хлебал свой любимый борщ. – Оклемался, горемычный.

Вскоре его серое, осунувшееся за зиму лицо слегка порозовело, взгляд опять стал суровым и неприступным, а шаги приобрели былую уверенность. С раннего утра он снова занимался необходимыми делами. Тюльпаны уже отцвели, следовало сосредоточиться на выращивании клубники.

А вот сама Гульчиха вдруг прихворнула, всё чаще стала жаловаться на кашель и боль в груди, да и отдышаться долго не могла.

– Веришь, нет ли, всё нутро у меня горит, – как-то поплакалась она мужу во время очередного приступа, болезненно сморщилась и, еле двигая опухшими ногами, ушла в горницу.

Там она легла на его продавленный диван, скорбно свернулась калачиком и притихла. Так и лежала до сумерек, пока, гремя ботинками, не вошёл Гулевич и не спросил насчёт ужина. Тогда она с трудом поднялась, накрыла стол, а сама ушла, сославшись на тошноту.

– Эк тебя скрючило, – буркнул муж, с жалостью проводив глазами её оплывшую фигуру. – К доктору сходила бы.
Держась за дверной проём, жена устало отмахнулась.

В поликлинику потом всё же пошла, вернулась поздним вечером, сильно расстроенная и с заплаканным лицом.

– Что сказали? – хмуро поинтересовался Гулевич, встретив её у порога.
– Помру я, Петя, – тихо ответила она, глядя на него печальными глазами. – Рак лёгких у меня, снимок вон сразу сделали.

От её слов у Гулевича вмиг ослабли ноги, он тяжело опустился на скамейку.

– Может, ошиблись? – спросил с надеждой.
– Ну, ещё раз схожу, врач направление дал, поглядим, – мягко улыбнулась жена, пытаясь его утешить. – А сейчас пойду прилягу, совсем мне занеможилось.

Гулевич слышал, как под её весом скрипнули половицы на веранде, потом через распахнутую дверь послышался долгий кашель с надрывом, и наконец в доме наступила зыбкая, какая-то нехорошая тишина.

«И как мне теперь прикажешь жить? – мысленно обратился к супруге расстроенный Гулевич и горестно застыл, сгорбившись под грузом неожиданно свалившегося на него несчастья.– Летом-то ещё ничего, справлюсь как-нибудь и в саду, и дома. А вот как быть зимой? Если снова заболею, кто же меня самого станет выхаживать? Нет, не протяну я долго один».

Страшный диагноз подтвердился, болезнь оказалась сильно запущена. С каждым днём жена слабела прямо на глазах, Гулевич смотрел на неё со страданием, болезненно морщился, старался скорее уйти к себе в парник, где поспевала клубника. Много разных мыслей передумал за это время, но ничего для себя утешительного так и не нашёл.

– Что-то кисленького захотелось, – как-то призналась жена. – Ты бы, Петя, мне клубнички принёс.

Гулевич молча взял тарелку и пошёл в сад. Ягоды ещё не совсем созрели, но полную тарелку крупной клубники он всё же сумел набрать.

Помыв её под краном в саду, он возвращался в дом и вдруг увидел сквозь нечастую изгородь, разделявшую его сад и соседский, незнакомую женщину лет шестидесяти. Смутно сообразил: это же новая соседка, недавно из деревни переехала, по случаю прикупив здесь половину дома. Даже имя её припомнил – Клава. А она ничего, гляди-ка, приятная, весёлая и живёт одна…

Придирчиво оглядев тарелку с клубникой, Гулевич убрал две зеленоватые ягоды, сунул их в карман заношенных рабочих брюк. Затем приосанился и подошёл к ограде.

– Соседка!– окликнул он, протягивая угощение через изгородь.– Попробуйте новый урожай.
– Ой, мне так неудобно, – Клава жеманно хихикнула, но тарелку приняла.

Взяла двумя пальчиками ягодку с капельками воды на красном тугом боку, аккуратно откусила кусочек белыми зубами.

– Вкусная. Спасибо!
– Кушайте на доброе здоровьице, – расцвёл хмурый по жизни Гулевич. – У меня много, ещё принесу.

Возвращаться в дом не хотелось. Здесь перед ним стояла, улыбаясь, румяная чужая женщина, а там лежала на продавленном диване беспомощная жена, постаревшая за какой-то месяц сразу на много лет. Только новой темы для разговора он придумать не мог. Клава сама нарушила молчание – посетовала, что много дел по дому, бельё вот надо гладить. Пообещав вечером вернуть тарелку, убежала к себе.

С видимой неохотой Гулевич поднялся на своё крыльцо. Жена неподвижно лежала всё в том же положении, в котором он оставил её несколько минут назад. На знакомый звук шагов она повернула голову и уставилась на его пустые руки.

– Не поспела ещё, – с не свойственной ему суетливостью принялся с жаром оправдываться Гулевич. – Думаю, через неделю войдёт в самый сок. А пока вот…

Он вынул из кармана две незрелые ягоды и протянул жене. Глядеть, как она с усилием надкусывает зелёную клубнику, было невыносимо. Гулевич отвернулся и поспешно вышел, почти выбежал из провонявшей лекарствами и безнадёжностью горницы на свежий воздух.