У Вильяма, как и в песне Синатры, тоже были счастливые годы! Сорокапятилетний Вильям был учёным-иммунологом, доктором медицинских наук… Вильяма можно было бы смело называть всемирно известным, если бы не одно «но» – труды его в то время были тщательно засекречены. Диссертации и иные разработки подобного рода скрывали тогда под грифом «спецтематика».

По спецтеме к нам в Севастополь и приехал Вильям, предъявил «ксиву» с красной печатью и бесцеремонно оккупировал с двумя красивыми лаборантками одну из моих лабораторий.

В ту осень половина моих сотрудников, ругаясь и стеная, вкалывала только на Вильяма, отбирая по утрам кровь у самых разных «декретированных» контингентов и пробы «объектов внешней среды». Вечером над пробами колдовали в герметичных боксах юные, но серьёзные столичные лаборантки, а ночью в лабораторию приезжал сам Вильям. Что делали с нашими пробами лаборантки и Вильям, нам было категорически не положено знать, но у меня как у начальника отдела была в ту осень почётная обязанность «обеспечивать» Вильяма по ночам.

«Обеспечивать» означало делать всё, чтобы учёный ни в чём не нуждался: варить ему кофе, следить за исправностью аппаратуры и наличием стерильной лабораторной посуды.

Беседовать с Вильямом разрешалось только на отвлечённые темы, например о погоде, истории Крыма, температуре морской воды и о том, что ему может понадобиться для работы.

Ровно в пять утра Вильям выходил из бокса, переодевался, и я сопровождал его к морю плавать. Рай для курортника и божья кара для аборигена! Плавал Вильям, мягко говоря, неважнецки, поэтому и здесь на меня ложилась дополнительная ответственность за его безопасность. После купания я будил командирского водителя и отвозил Вильяма в гостиницу, после чего и мне тоже разрешался четырёхчасовой сон.

С хроническим недосыпом к полудню я приезжал на службу, исполнял повседневные обязанности, а вечером в отдел снова приезжал отменно выспавшийся и пахнувший хорошим парфюмом Вильям. Всё начиналось сначала.

В последний октябрьский вечер я приехал в лабораторию поздно, потому что днём летал с комиссией штаба флота в Измаил.

Командировка не освобождала от дежурства по Вильяму, и я очень надеялся, что пока Вилли работает в боксе, успею покемарить часика три на диване в ординаторской. К моему глубочайшему разочарованию, Вильям сидел в моём кабинете за письменным столом и был в стельку пьян.

– Финита, Владимир! – воскликнул учёный, раскрывая мне объятия. – Сегодня я имею священное право нажраться как свинья! О, если бы я только мог рассказать тебе, Владимир, какое великое дело я сделал и какие последствия это дело будет иметь! О, если бы я мог!.. Выпей со мной, дружище!

В душном кабинете мы пили медицинский спирт, разведённый… настойкой боярышника! От усталости я быстро захмелел, а Вильям, можно сказать, нажрался в зюзю.

– Я открою тебе страшную тайну! – прошептал иммунолог. – Но сначала я хочу тебя спросить, согласен ли ты работать со мной? Я запросто могу перетащить тебя в Москву, могу сделать тебе докторскую так просто, как обо…ать свои пять пальцев! Или твои пять пальцев… Ха-ха-ха! Запросто, Владимир! Так ты согласен? Нет, ты мне скажи прямо и сейчас, ты согласен?

Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я кивнул, и в ту же секунду Вилли схватил меня за грудки, притянул к себе и зловеще прошептал:
– А ты готов пойти до конца? Ты не боишься?!

Профессиональным захватом я освободился от его пятерни.
– Мне кажется, Вилли, нам надо освежиться.

В предрассветных сумерках я потащил его к морю, а сам всё время думал, какую же чушь он (Вильям) несёт! В самом деле, чего можно бояться, тупо перекладывая в лаборатории пробирки? Чего ещё можно бояться мужчине после Афганистана, Абхазии и Эфиопии? Чушь собачья!

Купание на этот раз не удалось. Вилли наглотался воды и едва не утонул, а я, спасая его, угробил в морской волне свои любимые часы.
На обратном пути нас остановил милицейский патруль. Возмущённый Вилли тыкал сержанту свою ламинированную ксиву с красной печатью. Сержанту это не понравилось, и он доставил нас в отделение. Дежурный офицер, едва взглянув на ксиву, наорал на сержанта матом и спросил, чем он может нам содействовать? В гостиницу нас доставил всё тот же патрульный автомобиль. Тут же оказалось, что ключ от номера Вилли потерял на пляже.

– Знаешь, какое право даёт мандат с красной печатью? – спросил Вилли. – Он даёт мне право открывать ногой любую дверь в этой стране!
С криком «и-я-я-я-я!» учёный зарядил в дверь ногой. Замок с треском вылетел, примчалась возмущённая коридорная, в общем, поспать в то утро у нас не получилось.

Вечером я провожал Вилли и его лаборанток в Москву. Прощание начали с ресторана. Заказав для своих девчонок ужин, учёный перетащил меня за свободный столик в другой конец зала «для серьёзного разговора».

– Я тебе вот что скажу, Вова!.. Тот мир, который я тебе предлагаю, будет пострашнее войны. Наука, искусство, творчество – адская стезя! Здесь ты ниндзя, камикадзе, непременно идущий до конца. Это образ жизни, и если ты ему верен, тебе воздастся сторицей. Деньги, удовольствия, лучшие женщины, власть – всё это к тебе придёт, но при одном условии: если не свернёшь… И ещё я тебе скажу, Вова… (Вилли покосился в сторону своих жующих девчонок.) Запомни раз и навсегда: никакая женщина не способна обидеть настоящего мужчину! Настоящего мужчину может обидеть только государство! Государство с рождения меня обижало, тыкало мне в рожу «пятой графой», а я устоял, я доказал государству, что оно без меня не решит определённых проблем. И оно меня признало! Более того, государство по-прежнему меня ненавидит, но оно не может обойтись без моих мозгов! Ха-ха-ха!.. Скажу тебе больше – этой ночью я нажрался потому, что впервые приблизился к Нобелю, впервые, как никогда! А давай-ка мы по такому случаю выпьем и споём мою, тирольскую!

Вилли метнулся к барной стойке, мы опрокинули ещё по сто грамм, а потом учёный вдохновенно дирижировал, и мы пели дуэтом. Я не помню всех слов песенки. Она была про горного стрелка, идущего по дороге, и пленяла рефреном:

Чуть блестит восток –
Горною тропой
Вдаль идёт стрелок!

– Ещё раз! – вдохновенно орал Вилли, и мы повторяли:

Горною тропой
Вдаль идёт стрелок!
Вдаль идёт стрелок!..

Мы снова выпили, учёный спел песенку по-немецки, и в зале раздались аплодисменты.

А потом звучало над южным перроном «Прощание славянки», и скорый поезд увозил в Москву пьяного Вильяма, трезвых серьёзных лаборанток и закодированные результаты исследований.

Вильям обо мне вспомнил. Он прислал мне ценной бандеролью подарок – водонепроницаемые японские часы «Ориент». Потом до нас дошёл слух, что иммунолог стал профессором и представлен к Государственной премии по спецтематике.

Потом меня вызвали в отдел кадров и пытливо, с нескрываемой завистью, спросили, согласен ли я на перевод в столицу.

Не всё оказалось просто. Вакантной военной должности для меня в ведомстве Вильяма не было. Мне предлагалось уволиться без пенсии с флота и бороться за место под солнцем под его (Вильяма) эгидой. Это означало, что предстоит в полном смысле слова начинать жить с нуля.

Я позвонил Вильяму, поблагодарил за заботу и ответил, что за свою новенькую, с двумя лоджиями, двухкомнатную севастопольскую квартиру, я не смогу купить даже туалет в московской коммуналке. Я сказал, что не хочу остаться без пенсии, до которой мне служить ещё десять лет, не хочу оставлять свой элитный отдел из трёх лабораторий, не хочу уезжать из белокаменного города, который обожаю всей душой.
– Ага! – торжественно подытожил профессор. – Ты всё же испугался! Ты обо…ался, Вова! Ты …ышь!..

Я обиделся и повесил трубку. Теперь я и сам понимаю, что струсил.

Больше Вилли мне не звонил, и я ему тоже. Через год я узнал, что иммунолог женился на одной из двух своих серьёзных лаборанток и возглавил в Петербурге престижную «закрытую контору». А потом с треском развалился могучий Советский Союз и грянули роковые девяностые.

Я вернулся в Питер жить на нищенскую пенсию, познал все прелести кризиса, безденежье и профессиональное выгорание. Я развёлся с женой и оказался в коммуналке со «славиками из мглы». Могущественные однокашники покровительственно хлопали меня по плечу, угощали виски, приглашали в шикарные сауны с загорелыми массажистками, но никто не предложил мне достойную работу.

Я вспомнил о Вильяме, разыскал его рассекреченную «контору», заявился туда с повинной, исполненный наивных надежд, и… узнал о том, что Вилли исчез.

Всё как в банальных романах. Был жуткий гололёд, и молодую жену профессора, переходившую улицу на зелёный свет, насмерть сбил навороченный внедорожник. Ученый безнадёжно запил. Вильям и прежде был на это дело слабоват, а тут у него напрочь исчезла мотивация жить. Вилли допился до чёртиков. Его сняли с должности директора, потом уволили с работы, а потом чёрные риэлторы вывезли похмельное тело из четырёхкомнатных апартаментов в неизвестном направлении.

От всей этой истории во мне остались только истины о том, что никакая женщина не способна обидеть настоящего мужчину, и о том, что мужчина обязан идти до конца по тернистой тропе своего предназначения.

«Горною тропой вдаль идёт стрелок!.. Вдаль идёт стрелок», – напевал я отчаянными питерскими ночами.

И жизнь стала налаживаться. Я обрёл новую карьеру и судьбу, стал зарабатывать в месяц столько, сколько мне не платили на военной службе за год, меня окружали верные друзья и красивые умные девушки, я стал ездить по миру и вообще ушёл от понятия «зарплата», каждый новый день, каждая идея, каждый проект открывали новые миры, иные горизонты…

Метельным мартовским утром мне неожиданно позвонил знаменитый однокашник, попросил срочно приехать.

В кабинете профессора и крупного чиновника, переминаясь с ноги на ногу в луже, натёкшей с вонючих одежд, стоял бородатый нестриженый бомж и виновато улыбался.
– Знакомься, Володя! – сказал однокашник с едва скрытым сарказмом. – А впрочем, вы знакомы. Это Вильям Оттович Ш…!

Через полчаса, вымытый в душевой кабине и одетый в профессорский халат, Вилли пил с нами чай в «интимной» зоне кабинета.

Всё было просто. Риэлторы вывезли Вильяма на Псковщину, поселили в богом забытой деревеньке, в развалюхе, купленной за триста баксов. Спасибо, что не закопали! Пять лет иммунолог Вилли топил печку, пил самогон и пас за кормёжку крестьянских коров. А однажды ночью из аварийной печи выскочил наружу роковой уголёк, и развалюха сгорела. Вилли побирался на вокзале в областном центре, потом добрался электричками до Петербурга и заявился к одному из своих ближайших учеников. Главврач крупной клинической больницы на полтора года приютил Вильяма в каморке под лестницей. Полтора года иммунолог проработал в больнице гардеробщиком, а потом ученик, не прощаясь, перевёлся с повышением в Москву, и новый главврач выставил бомжа-профессора на улицу.

Вскладчину мы одели Вилли – не от Версаче, конечно, но теперь у профессора были бельё, ботинки, приличный костюм, пара сорочек с галстуками и пальто. Потом мы поехали к другому, не менее крупному чиновнику и выбили из него для Вильяма комнату в ведомственном общежитии. Нашёлся ещё один ученик и преподнёс Вилли ноутбук. Кто-то подарил постельное бельё и посуду. Вильяма закодировали у хорошего нарколога.

В завершение однокашник устроил Вилли к себе на работу редактировать рукописи методических пособий. Не бог весть что, но для старта сойдёт.

– Нет, ты только посмотри! – восклицал однокашник, потряхивая перед моим носом рукописью, испещрённой красными пометками. – Увы, Вова, Вильям безнадёжен! У него напрочь вынесен мозг!

Действительно, Вилли понесло. Пастух-иммунолог вспомнил о том, что и сам был светилом. Вильям рецензировал рукописи учёных нового поколения безжалостно и безапелляционно.

«Чушь! – размашисто писал Вилли на полях очередного издания. – Чушь собачья!» Далее следовали фразы типа «этого просто не может быть», «шизофрения», «бред сивого мерина» и даже «херня на постном масле».

– Заметь, ничего конкретного! – возмущался однокашник. – Я ему говорю, обоснуй. А он мне кричит: «Херня!» Нет, Вилли безнадёжен! Он овощ! Что будем делать?

С третьей попытки я устроил Вилли в свою компанию.

– Не понимаю! – восклицал мой босс Филиппыч. – Чего ты носишься с этим …? Если б ты за бабу хлопотал, за п…ду, я бы понял. А тут!.. Знаешь, плати ему сам, из своего кармана!

Полгода я платил Вильяму зарплату оператора, к тому времени эти деньги уже не делали в моей судьбе никакой погоды. Я не задавал себе вопрос, как долго это будет продолжаться. В своё время Вильям любил говаривать: «Эксперимент идёт, а кривая куда-нибудь да вывезет!»

В офис компании я приехал поздно вечером. Охранник на входе виновато развёл руками и указал на едва прикрытую дверь моего кабинета. За столом у компьютера сидел просветлённый Вильям, рядом стояли фужер и литровая бутыль азербайджанского гранатового сока.
– Смотри, Вова! – воскликнул Вилли. – Кажется, у меня получилось!

Впервые за это время Вильям меня выручил, сделал рекламный блок, дамокловым мечом висевший надо мной всю неделю. Конечно, это была ещё «руда», но уже «с ураном»!

Я подсел к компьютеру и за десять минут довёл заготовку до логического конца.
– Вова! – воскликнул Вилли. – Вова, а давай-ка мы с тобой по этому поводу…

Он тут же сбегал за вторым фужером, мы чокнулись посудой с гранатовым соком и выпили.
– А теперь давай споём мою песенку, – попросил иммунолог. – Ну, помнишь, ту самую…

И мы запели. Сначала тихо, а потом всё громче и громче. Тот самый куплет. Десять раз подряд.

Чуть блестит восток –
Горною тропой
Вдаль идёт стрелок!

– Ещё раз! – умолял Вилли, по-дирижёрски взмахивая руками.
– Горною тропой вдаль идёт стрелок!.. Вдаль идёт стрелок! Вдаль идёт стрелок! – весело горланили мы, и прибежавший охранник, отставной офицер, уже заглядывал в кабинет с выражением испуга на пенсионной физиономии.