В старом бабушкином доме хороший подпол, слаженный ещё моим прадедом из добротных дубовых досок. Иногда не верится, что эти доски помнят времена царя-батюшки. За век с лишним они почти не истесались. Лишь возле ручки, открывающей лаз, древесина выгладилась от людских ладоней до зеркального блеска.

Сколько себя помню, вахту над подполом всегда нёс домотканый половик – покойная бабуля его тщательно укладывала и бдительно следила, чтобы не сбивался. В детстве меня словно магнитом притягивал этот пёстрый квадрат, скрывавший таинственное пространство, которое я мечтал изучить. Но в подпол ребёнка, конечно же, не пускали, и мне оставалось только догадываться, что скрывается в полутьме, освещённой лишь тусклой лампочкой.

Я люблю подземный мир. Уже в наше время иной раз беру фонарик и спускаюсь изучать старый фундамент. На балках ещё можно увидеть обрывки наклеенных газет двадцатых годов, а в грунте попадаются дореформенные копейки – где-то здесь дед прятал от бабушки заначку. Встречаются и непривычно толстые осколки тёмно-зелёного стекла. Как объяснял отец, ими когда-то начиняли смертельное угощение для грызунов – месиво из хлеба с салом и подслащённой картошки.

Крыс и мышей тут когда-то водилось великое множество, пока советская промышленность не стала выпускать в массовых количествах доступную отраву. Эпоха острых стекляшек постепенно сошла на нет, да и химию используют нынче всё реже. Сейчас ядов в подпол мы не кидаем. Роль защиты от грызунов с некоторых пор исправно исполняет кот Марсик – просится в подпол и мышкует там несколько часов.

Странное дело, но предыдущего кота, огромного мышелова Тимоху, грызуны совершенно не опасались и продолжали накатываться волнами на бастионы наших закромов. А вот худого невзрачного Марсика почему-то боятся как огня. Стоит ему хотя бы на несколько минут спуститься в «трюм», и можно не сомневаться: две-три недели там не появится ни одной мыши или крысы. Может, грызуны на генном уровне по запаху отличают обычного усатого крысолова от настоящего мастера своего дела?

Но наше противостояние с мышами и крысами – мелочи по сравнению с тем, что творилось в прежние времена. Когда отец был молодым, бабушкина соседка, старенькая тётя Маня, рассказывала историю своей семьи. Тётя Маня выросла не в наших краях, а на Нижней Волге. Её родители жили в большой деревне где-то в Саратовской губернии. Многое она помнила из старой жизни.

Дело было ещё до революции. Несколько лет волжские губернии терзала страшная засуха. Из-за неурожая порой пустели целые сёла: все, кто мог, переселялись в более благополучные места. Кого-то на время привечали родственники, другие уходили куда глаза глядят. Скотину продавали или пускали под нож, заколачивали дома и отправлялись пытать счастья в большие города. А тем, кому некуда было податься, кого держало большое хозяйство, оставались выживать на свой страх и риск.

Тётя Маня вспоминала рассказы матери о жизни до засухи. Родители держали коров и бычков, овец, птицу, но в тяжёлую годину со всем этим добром пришлось постепенно распрощаться – кормить-то нечем. В семье было десять детей, двоих уже похоронили. Иной месяц все сидели лишь на хлебе и воде.

Однако это не самое страшное. Настоящая беда пришла, когда в окрестные деревни двинулись полчища диких полевых крыс. Сухое лето и неурожай заставили грызунов искать пропитание там, где оно ещё оставалось, – вблизи человеческого жилья. Вскоре крысы заполонили все сёла и деревни. Они текли нескончаемой чёрной рекой, опустошали амбары, выгребая остатки зерна, добирались до погребов и кладовых. Деревенские кошки не спасали – они не могли справиться с таким количеством природных врагов.

Всё съестное люди прятали в доме. Избы смазывали дёгтем и скипидаром – грызуны эти запахи не переносят, – но это мало помогало. Пришельцы прогрызали любые препятствия и добирались до запасов. Хлева опустели, поскольку грызуны проникали и туда.

Тётя Маня всегда плакала, вспоминая матушкины слова о том, как страшно было слушать рёв коров, которых крысы кусали за ноги, грызли живьём. Мужики выбегали с керосиновыми лампами в ночь, пытаясь спасти бурёнок, спотыкались во дворе о потоки сновавших повсюду крыс и кричали от отчаяния, понимая, что увести кормилиц некуда – их везде настигали остроносые твари. Даже сторожевых псов приходилось спускать с цепи – крысы нападали и на них.

Постепенно в некогда большой деревне осталось полтора десятка жилых дворов. Тётя Маня, тогда совсем маленькая, запомнила на всю жизнь, как долго не могла заснуть из-за противного писка за стенкой. Лишь тихо ворочались последние четыре курицы, которым матушка выделила огороженный уголок возле кухни.

Однажды десятилетняя Катька, старшая сестрёнка тёти Мани, обнаружила в углу у лавки крохотный комочек шерсти. Маленький крысёнок то ли спал, то ли околел в людском жилище. Крысы часто проникали в дом, и родители с ними не церемонились – давили сапогом, били ухватом и всем, что под руку подвернётся. Катька была уже большая и тоже знала, как поступать с хвостатым отродьем. Взяла тяжёлую ступу, но так и не опустила её. Осторожно подняла крысёнка, положила на ладонь.

Тот резко отличался от собратьев. Другие крысы – и большие, и маленькие – были чёрными, а этот малыш носил необычную светло-серую шёрстку с серебряными прожилками. Они искрились при свете керосинки, словно мех соболя или норки.

– Только тяте с мамкой не говори, – предупредила сестру Катька, показав Мане маленького красавца.

Манька охнула. Она никогда прежде не видела такой нарядной шерсти.

Вдвоём они тайком от отца с матерью откармливали крохотного гостя. Обычно крысёнку перепадали крошки от сухарей, в редкие дни – немного яичка от несушек. Спал найдёныш в большой старой коробке от леденцов, где раньше Катька хранила свои детские сокровища – расписной гребешок, янтарную пуговицу и прочие девчоночьи безделушки, которые теперь перекочевали в другое место. Дно коробки для удобства крохи застелили сеном и тряпками. Крысиный домик сёстры спрятали в чулан, подальше от родительских глаз.

Поначалу крысёнок казался совсем слабым и почти не двигался. Сёстры то и дело проверяли, не околел ли Гривенник – так они назвали маленького постояльца из-за красивой серебристой шёрстки. Однако малыш ожил и вскоре уже с любопытством осматривал окружающий мир. Изредка, когда родителей не было дома, Катька с Маней приносили Гривенника в избу. Клали у печи, и крысёнок смешно сопел, разомлев от тепла и удовольствия.

В один из дней мама отправилась на городской рынок – решено было продать двух кур. Отец уже подумывал, что им скоро, как и многим односельчанам, придётся перебираться в город – впереди ждала голодная зима без припасов. Мешок сухарей, немного картошки и свёклы – вот и всё, чем богаты. С родительницей на рынок отправилась и Катька. Лошади у них к тому времени уже не было, поэтому добирались до города на телеге соседа.

Катька с мамой потом рассказывали Мане, что тогда приключилось. Не успели выехать из деревни, как услышали тоненький писк. Катька приподняла один из узелков и обомлела: оттуда высунул мордочку Гривенник. Как он прокрался в телегу, оставалось только догадываться. Наверное, зацепился за Катину одежду.

Мама сразу же заметила крысу.

– Ах ты, пакость!

Матушка замахнулась, намереваясь расплющить крысёнка кулаком.

– Мама, не надо! – взмолилась Катька и закрыла Гривенника ладошкой. И тут раздался вибрирующий звук. Крысиный писк не спутаешь ни с чем иным. Противный резкий свист раздавался отовсюду – с поля, с дороги… Казалось, он исходил даже из-под земли.
– Стой, – попросила соседа мама.

Тот напряг поводья, лошадь остановилась.

– Катька рассказывала, что позади они увидели целое море крыс, – вспоминала тётя Маня. – Но они не сновали туда-сюда, как обычно, а замерли, словно выжидая, как поступят люди. Тогда Катька погладила Гривенника, соскочила с телеги и осторожно опустила на землю. Малыш тихонько пискнул. Несколько огромных сородичей приблизились к нему, окружили, и вся процессия с крохотным серебряным пятнышком в центре посеменила прочь, будто сопровождая особу королевских кровей.

Три или четыре крысы остались на дороге, прикрывая отход основной массы родичей. Они несколько раз вставали на задние лапки, наблюдая за телегой, но спустя минуту поспешили за своими. Кроме одной. Эта крыса поразила маму тёти Мани и её сестрёнку едва ли не больше, чем встреча Гривенника с чёрной роднёй.

Грызун приблизился к телеге, приподнялся на лапках, посмотрел на людей и осторожно тронул колесо лапкой. Затем развернулся и во всю прыть бросился догонять собратьев. Катька была готова поклясться – крыса поблагодарила их за то, что они сохранили Гривеннику жизнь.

С тех пор крыс в деревне никто не видел, они исчезли, будто их никогда и не было. Не появились грызуны и на следующий год. Родители тёти Мани передумали уезжать.

Конечно, трудно пришлось в ту зиму. Маленьких сестрёнок и братишек тёти Мани отдали на время родственникам в другие сёла, кое-как перекантовались до весны. Зато следующий год порадовал урожаем. Потихоньку хозяйство восстанавливалось, но, увы, прежнего дохода достичь не удалось – вскоре грянула империалистическая война, заполыхала кумачовым пламенем революция. А через какое-то время подросшая Маня вышла замуж и уехала с мужем навсегда из этих мест в поисках счастья.

Тётя Маня вспоминала, что бабы в деревне ещё долго судачили о крысином нашествии и необычной серебряной крысе. Бабушкина соседка рассказывала, как одна старая знахарка говорила, будто крысы такие же умные, как и человек. У них, подобно людям, есть древние благородные роды и свои цари, которые правят большим крысиным народом и живут очень долго – намного дольше обычных крыс. И ещё она говорила, что рождаются такие крысы лишь раз в сто лет.