В девяностые я три года жила в Ленинграде-Петербурге, а именно в шестом аспирантском общежитии на территории университетского городка. Оно было очень удачно расположено: выходишь из здания, напротив – пятое общежитие, чуть правее – арка, идёшь вперёд и видишь слева памятник Ушинскому и административный корпус, а справа – выход к Мойке.

Мне очень нравилась строгая красота набережной – прямые линии, серые оттенки неба, воды и гранита. Я часто стояла у парапета, разглядывая волны, накатывающие на ступени, по которым можно спуститься прямо в воду. Ещё я любила смотреть вдаль, поворачивая голову то в сторону Невского проспекта, то к Гороховой улице. Если из общежития пойти не вправо, а влево, то там тоже арка – и выход к Казанскому собору.

Итак, поселилась я в общежитии, в одной комнате с соседкой Лилей. Мы вместе пили чай, делились секретами. Однажды к Лиле зашёл молодой человек – по её просьбе он перевёл тексты нескольких песен Патрисии Каас. Эта певица пользовалась тогда огромной популярностью, а французский мало кто знал. Звали парня Володей, был он крупный, неуклюжий, но вызывал симпатию.

Мы познакомились, у нас завязались отношения, а примерно через год решили пожениться. Впрочем, это уже другая история.

Вообще-то, думая об аспирантуре, я мечтала попасть в царство науки, высоких принципов и идеалов. А шла самая обычная жизнь, правда, эту её сторону я, домашняя девочка, не знала совсем. В студенческих общежитиях не жила, о диких нравах их обитателей только слышала. Аспиранты уже не студенты, большинство – люди взрослые, с опытом преподавательской работы. Но, попав в общагу, некоторые из них дичали и зверели. Или же просто проявляли свою истинную сущность.

Едва заселившись, я сразу обратила внимание на «дедовщину» и «бабовщину». Первая проявлялась в том, что парни из Уссурийска и Читы, самые смелые и наглые, держали в страхе остальных очкариков. Я не застала «мастодонтов» эпохи установления владычества дальневосточно-забайкальского клана, но до меня доходили легенды о небезызвестном историке Жоре из Читы, который каждый день дрался с математиком из Уссурийска – его имя затерялось в веках. Оба сильно пили, буянили, всех задирали и постоянно выясняли, кто сильнее. Остальные аспирантики ходили на цыпочках и прятались по углам, прямо как родня купца Дикого – самодура из «Грозы» Островского.

Кстати, узнав, что мой Володя из Читы, комендантша сначала ни в какую не хотела селить его в пятое или шестое общежитие, чтобы не укреплять правящий клан. Решила услать подальше, на проспект Победы, где располагалась ещё одна общага. Но оттуда неудобно добираться до Набережной реки Мойки на занятия. Наконец, после долгих уговоров и заверений в Володиной безобидности, Эмма Серафимовна разрешила ему поселиться в шестом общежитии.

Володю сразу приняли как своего. Драться он не особенно любил, зато внешность имел внушительную и пил не хуже прочих. А главное – был земляком. Сначала жил на третьем этаже, в большой комнате с пятью соседями, а потом его переселили на первый, в двухместную комнатушку аж с самим историком Жорой.

Явление «бабовщины» несколько сложнее и тоньше. Драк между девушками не происходило, явного пьянства не отмечалось, землячества не образовывались. Однако девицы, оканчивавшие аспирантуру, чувствовали себя кем-то вроде «дедов» в армии – не стесняясь в выражениях, вразумляли первокурсниц, как себя вести, как разговаривать, по каким половицам ходить и так далее.

Со мной подобных разговоров вначале почему-то не вели – то ли воспитательная работа из-за других хлопот отошла на задний план, то ли решили, что новенькая и так обо всём узнает. И действительно, несколько испуганных первокурсниц просветили меня, как следует жить, что можно, а что нельзя. Рассказали и о том, каким образом эти знания получены.

Меня это одновременно и позабавило, и возмутило. Я призадумалась и предложила:
– А давайте нарисуем плакат. Сочиним какие-нибудь стишки, посмеёмся над этими клушами.

Раздобыли лист ватмана. Что мы на нём нарисовали, не помню, да и текст уже не восстановить. Наверняка какой-нибудь щенячий вызов системе, нечто вроде: «Товаришшы аспирантки! Все на борьбу с лицемерием, ханжеством и невежеством! Ура!»

Прикрепили плакат на кухне женского второго этажа – высоко, почти под потолком, над газовыми плитами. Что тут началось! Все «старшие по званию» сочли себя глубоко оскорблёнными. Закудахтали со страшной силой, некоторые бегали к Эмме Серафимовне и требовали меня выселить, но та отмахнулась – решайте, мол, свои проблемы сами.

Тогда ко мне в коридоре начали подходить грозные клуши – как же они шипели! Вообще-то шипят не клуши, а змеи, хотя, возможно, это был диковинный гибрид. Шуршали, что я не уважаю традиций и вообще тут без году неделя – ничего не знаю, не умею, не понимаю. Мы этого так не оставим! Вы настолько невоспитанны, что… Вы должны извиниться… Кудах! Ш-ш-ш… Кудах! Непарламентские выражения приводить не стану.

Но по сравнению с другими событиями всё это оказалось несущественным.

По ночам Володя подрабатывал – сторожил отдалённый двухэтажный корпус. В то время его арендовала какая-то неизвестно чем занимавшаяся фирма. Однажды – только однажды! – Володя попросил ненадолго подменить его, и в результате я чуть от страха не умерла. В этом строении вроде и ценностей никаких не хранилось, но не успел Володя уйти, как я услышала возню у входной двери. Я приблизилась, спросила, кто там, но в ответ раздавались только звуки взлома.

На подкашивающихся ногах поднялась на второй этаж, лихорадочно размышляя, как спастись от бандита. Володи всё не было. Наконец догадалась позвонить в милицию – кое-как объяснила, где нахожусь. Позвонила и дежурному пятого общежития – отозвался знакомый аспирант, обещал прийти. Я немного приободрилась, но всё равно боялась даже дышать.

Минут через пятнадцать подошли все сразу, и милиционеры схватили взломщика. Потом Володе пришлось долго меня успокаивать.

С этим злополучным корпусом связана ещё одна жуткая история. Однажды Володя утром уходил с дежурства, видит – женщина собаку выгуливает. Вдруг псина вырвалась, рванула в какой-то закуток и выбежала с человеческой кистью в зубах. Нашла добычу… Володю аж затошнило.

Пришлось возвращаться в корпус и вызывать милицию. Чем дело кончилось, не знаю, известно только, что там же потом нашли и вторую кисть. А другие части тела злоумышленник, видимо, разбросал по всему городу. Тогдашний питерский бандитизм уже стал легендарным, время от времени выстрелы раздавались на улицах, даже рядом с моей любимой набережной.

Однажды и я попала в перестрелку. Откуда и куда стреляют, непонятно, поэтому было особенно не по себе. Я видела, как прохожие жмутся к ограде в надежде, что их не заденет. Мне тоже хотелось куда-нибудь забиться, и я рванула в сторону общаги – только пятки засверкали.

И всё-таки сейчас, по прошествии лет, моя питерская жизнь вспоминается в ореоле романтики. Ведь это наша молодость. В прекраснейшем, несмотря ни на что, городе.