Рабочий день начался как обычно. Еле сдерживая тошноту, Алимов доехал к себе на производство, переоделся, попил водички и сел в общей комнате ждать ценных указаний на сегодня.

Он трудился обычным слесарем по обслуживанию городских теплосетей. Работа весьма разнообразная. Здесь ты можешь целый день копать землю лопатой, а можешь и пальцем о палец не ударить. Очень много свободного времени для размышлений. И даже если руки постоянно заняты, голова чаще всего не задействована.

Можно сказать, работа мечты.

Имелись, конечно, и свои недостатки. Большинству слесарей было на всё наплевать. Потому что начальству было абсолютно наплевать на слесарей. Каждый старался свалить ответственность и свои косяки на другого. Любая инициатива неизменно наказуема.

Все вместе они сходились во мнении, что на работе у них царит дурдом. Впрочем, как и везде.

Может быть, оно и так. Зато в душу к тебе никто не лезет. Отбыл свои восемь часов, вышел за дверь – и забыл всё, как страшный сон, и ничего тебя больше не волнует. По хрен дым. А выпил ещё водки, так и вовсе красота…

Чем-то Алимов был похож на легендарного сантехника Афоню из старого советского фильма. Только постарше.

Он уже когда-то работал именно в этом месте и на той же должности. Потом ушёл в другую фирму. И понеслось… Времена, события, люди. Войны, кризисы, выборы. Всего тридцать лет прошло, такой пустяк. А здесь как будто ничего не изменилось.
Бешеной собаке тридцать лет – не срок?..

Помнится, тридцать лет назад он любил захаживать в обновлённый буфет их старого кинотеатра «Октябрь». Новые собственники поставили свежие столики и стулья, подвесили под потолок большой телевизор, по которому непрерывно показывали какие-то бизнес-новости, и молодая сексуальная Танечка Миткова втирала о политике… Алимов брал с утра чашечку кофе с пирожком, сидел за столиком, смотрел в телевизор на Танечку, и ему казалось, что вот это и есть настоящая жизнь. Вот он такой взрослый, самостоятельный человек. Сидит, пьёт свой утренний кофе с круассанами, как будто где-нибудь в Париже, и находится в курсе всех дел планеты. Любые дороги перед ним открыты. Всё будет очень-очень хорошо. Приключения, миллионы долларов в швейцарских банках. И всемирная слава.

Даже смешно говорить о том, как всё это было смешно.

И, спрашивается, зачем эти тридцать лет метаний и творческих исканий, если в результате он всё равно вернулся сюда? Ладно бы ещё должность повыше была, а то – опять слесарь. Непонятно, совершенно непонятно.

Тридцать лет прошло. Круг замкнулся. Дальше бежать некуда.

Встретил он тогда одну девушку, Вику. Влюблённость была сильная, поженились моментально, но и разочарование пришло довольно быстро. Ты хотел идеала, а его не существует, да и сам ты вовсе не идеален. Мягко говоря.

Расстались через несколько месяцев. А ведь поначалу казалось, что всё это навек. Но чужие бытовые привычки могут убить любые возвышенные чувства.

Потом таких девушек было немало. И что в результате? Да ничего. Семьи нет. Алименты Вике выплатил. С сыном не общается. Теперь сам себе хозяин.

В общем, гол как сокол.

Может быть, у его сына уже есть свои сыновья. Кто знает. Может быть, Алимов уже дедушка давно?..

Теперь у него были только вот эта работа и бухлишко по вечерам. Ну и, конечно, соцсети. Куда ж без них. Хотя лучше бы их и не было совсем. Одна только пустая трата времени.

Сирота казанская, голь перекатная.

За эту работу он держался только потому, что здесь реальные живые люди. С ними можно иногда поговорить, поспорить, поругаться лицом к лицу. Даже подраться. Подраться иногда очень хотелось. Начистить кому-нибудь морду как следует. Как раньше, в молодости. Без спросу и без оглядки.

Но, конечно, раньше – это раньше. Не надо думать, будто ты такой же Дольф Лундгрен и Арнольд Шварценеггер, как в те времена. Если сравнивать его физическое состояние – то, каким оно было тридцать лет назад, и нынешнее, – что можно сказать? Заходя на новый-то круг?..

Ну, есть, конечно, перемены. Чего греха таить. Прыгал и бегал он совсем не так, как раньше. Можно сказать, совсем никак. Если даже ему и казалось, что всё о’кей и он по-прежнему бодрячок, – на самом деле никак нет. Бывает, пробежишь двадцать метров за уходящей маршруткой, тяжко заберёшься в салон по ступеням – и дышишь стоишь, дышишь ещё целую остановку, игнорируя призывы водителя оплатить проезд. Сердце скачет, а не ты. Ты почти лежишь.

Он плохо слышал. Это последствие работы на одном из вредных производств. Если собеседник что-нибудь тихо бубнил себе под нос или отворачивался в сторону, то Алимов и вовсе не разбирал ничего. Большинство людей из тех, с кем он общался, не подозревали об этом, потому что он отлично имитировал процесс общения. Пытался читать по губам, домысливал, вычислял те звуки, которые недоуслышал, дополнял их предыдущими сведениями – и почти всегда приблизительно понимал, о чём речь. Включал такую своеобразную нейросеть.

Если постоянно переспрашивать «что-что?», «чего говоришь?», то отношение к тебе будет как к старику, немощному, никчёмному и беззащитному. Нельзя этого допускать. Нельзя позволять никакой агрессии в свой адрес. Давить её на дальних подступах…

Ну а ответить человеку несложно. Обычно бывает достаточно парочки нейтральных междометий, или понимающей улыбки, или кривой ухмылки, или слегка матерок запустить… и вот уже всё хорошо. Мы поняли друг друга. Мы на одной волне.

Правда, он с большим трудом и хитростями проходил ежегодный медицинский профосмотр. Зрение неважное, слух плохой, зубы уж совсем – в фильмах ужасов можно сниматься, ноги волочутся… Скоро его просто не допустят к работе. Придётся идти в дворники или сторожа. А может, ещё и туда не возьмут.

В общем, вот так как-то всё. Невесело.

Сегодня его ещё с двумя слесарями отправили на определение дефектов. Это значило приехать к затопленной тепловой камере, размотать и завести мотопомпу, откачать, если получится, воду и понять, из какого канала она течёт в камеру. В какой стороне находится прорыв. Ну и по возможности точно найти его.

И вот они приехали, размотались, открыли люки, завелись и начали качать. После пяти минут работы мотопомпы стало ясно, что вода в камере не убывает. Значит, где-то рядом действительно серьёзный дефект.

– Ну, вот и хорошо, – сказал Саня. – Пусть качает. Время у нас есть. Я пройдусь по помойкам.
– А чего это ты один? – сказал Колян. – Я с тобой. А здесь пускай Андрюха сидит. Он ничего не собирает.
– Валяйте, – сказал Алимов. – Я никуда не уйду.

Саня с Коляном отправились к ближайшей мусорке, поискать, не вынес ли народ туда чего-нибудь полезного. А народ почти всегда чего-нибудь полезное да выносил.

Слесаря называли мусорки «соцобъектами». И каждую свободную минуту занимались сбором и сортировкой полезного «чего-то».

Это могло быть железо в любом виде. Железо, как известно уже всем, у нас охотно принимают за наличные деньги чуть ли не на каждом углу. Или это мог быть цветной металл в виде проводов или старой сломанной аппаратуры, которую надо ещё разобрать и зачистить. Цветмет стоит в десятки раз дороже обычной «чернухи». Это могли быть стройматериалы, бэушные вещи, одежда, просроченные продукты из ближайшего магазина, различный антиквариат… да мало ли что.

Одни люди не задумываясь избавляются от старья. Другие люди на этом старье зарабатывают.

Ребята рассказывали о каких-то фантастических случаях, когда в кармане старого пальто или в облезлой дамской сумочке вдруг оказывался кошелёк с огромной суммой. Причём в долларах. Или найдётся на свалке какой-нибудь древний грязный поднос, и вроде бы что толку с того подноса, но если помыть да почистить, то на интернет-аукционе за него можно получить кучу бабла…

В общем, всякое вот такое.

Кто-то занимался собирательством не от хорошей жизни. Просто не хватало зарплаты. Ну какая зарплата у слесаря? Слёзы. Тут уж хочешь не хочешь, а крутись.

А у некоторых к этому талант. Особые способности. Они имели глаз-алмаз, руки-загребуки и прочие необходимые для этого дела части тела. Мгновенно разглядеть в куче мусора полезную вещичку, оценить её и выхватить из-под носа у конкурентов – не так уж просто. Тут необходимы опыт и реакция.

Конкурентов же всегда много. С течением времени всё больше. Да и помойки становились беднее и беднее. «А какие жирные они были раньше!» – тяжело вздыхали парни.

Видимо, в этом лучшем из миров с течением времени всё постепенно становилось только хуже и хуже. Приходило в упадок.

Может быть, в своё время ты хотел стать космонавтом. А теперь твой удел – обход окрестных помоек. И великая радость, если удалось найти выброшенный телевизор. Цветмета в нём немало.

Алимов не занимался собирательством, потому что жил один. Ему хватало и зарплаты, его потребности минимальны. У него даже водились кое-какие лишние деньжонки, но он предпочитал никому об этом не говорить. Делал вид, что еле сводит концы с концами.

Ну и потом, ему просто было лень.

Алимов размеренно ходил взад-вперёд возле открытых люков. Помпа молотила без всякого результата. Вода в камере не убывала. Помпа молотила. Бензин горел. Ничего не менялось.

Ладно, что же. Такая у нас работа.

На улице была уже зима. На месте стоять холодно. Надо тянуть время. Времени до обеда ещё целая пропасть…

А может, мне завербоваться куда-нибудь? На север там. Или на юг. Или на восток. Ну что здесь делать, чем заниматься? Не только до обеда – вообще. Что делать?

Эта мысль так неожиданно и явственно прозвучала в голове Алимова, как будто возникла не только сейчас, непонятно почему, а жила там очень давно, просто не показываясь на свет.

Куда завербоваться-то, алкаш? Куда тебе ехать, дедушка-предпенсионер?.. Песок уже вовсю сыплется, а он шашкой помахать захотел. Толку с тебя, как с козла молока.

Раньше махать надо было.

Парни возвращались с помойки не с пустыми руками. Саня тащил связку металлических профилей, оставшихся после ремонта. Колян нёс хорошие крепкие яловые сапоги какого-то офицера. Сапогам явно не один десяток лет, и всё это время они, ни разу не надёванные, пылились в кладовке. Теперь их вынесли за ненадобностью.

– Андрюха, как тебе такие лубутены? Нужны?
– Размерчик?
– Вроде бы сорок пятый.
– Я бы взял.
– Ну так бери, пока я добрый, – сказал Колян и поставил сапоги в снег возле помпы. – Мне-то велики.
– Спасибо.
– Спасибо – это много. Должен будешь.
– Ладно.

Это были просто слова. Никто никому ничего не должен.

Колян закурил, красиво выпуская дым из седых усов.

Алимов примерил сапоги. Они были ему впору. Прямо вот как надо, по ноге. Удобные, тёплые. Гораздо лучше тех бумажных кирзачей, что выдавали им под видом спецодежды. Хоть и не снимай.

А можно, кстати, и не снимать. Зачем?

– Слушай, Андрюх, – сказал Колян. – Я тут вчера заходил на городской сайт, где информация о наших ребятах… о наших ребятах, которые… ну, ты понял. Которые были там и которых уже нет.
– Ну, – сказал Алимов, отчего-то внутренне холодея.
– Вообще, я мониторю, у меня там пацаны в командировке. Четыре человека. Вот смотри, – сказал Колян, открывая смартфон. – Просто тут твоя фамилия. Отчество – Андреевич. Вот фотография. У тебя случайно родственников таких нету? Вроде похож.

Алимов взглянул. Потом отвёл глаза. Застыл неподвижным ледяным столбом на несколько минут.

Колян бросил окурок в открытый люк.

– Сворачиваться надо. Зря бензин жжём. Тут трактор надо заказывать для откачки.

Алимов дрогнул заледеневшим веком, потом тяжело вздохнул, приходя в себя. Он потопал ногами по снегу, прошёлся лёгкой чечёткой, раскинув руки в стороны, ударил в ладоши. Похлопал себя по груди, по животу, по бокам, словно бы стряхивая вековую пыль. Схватился за голову…

– А нас побить, побить хотели, нас побить пыталися… да мы сами из таких – того и дожидалися!

Саня слегка удивился.

– Ну, Андрюха выдал! Чего, хлебнул уже, пока нас не было?

Алимов по-прежнему топал сапогами по снегу.

– Эй, товарищ мой любезный, здоровенна харища – выходи, не подводи своего товарища! – пропел он куда-то в смутные небеса.
– Точно хлебнул!

Алимов в одиночестве танцевал вокруг мотопомпы, всё ещё зря продолжавшей молотить.

– Мы гуляли брат за брата и умрём за одного, или мы кого зарежем, или нас застрелит кто!

Колян взял за руку Саню, который хотел было остановить Алимова.

– Не трогай его. Пускай.
– Щас кто-нибудь из окна снимет да выложит в сеть. Вот так, мол, ваши работники работают. В рабочее время. В дым пьяные. Знаешь, сколько теперь добровольных стукачей развелось? Одни сплошные айтишники, мать их за ногу.
– Да не пьяный он. Ладно, давай помпу сворачивать.
– Ну, давай.

…Назавтра Алимов пришёл на работу писать заявление, но его заявление не приняли. Сказали, сохраняем за вами место. Понимаем, что командировка необходима. Вернётесь – ждём с распростёртыми объятиями. Работать и так некому. Возвращайтесь живым, здоровым и побыстрее.