В детстве я отчаянно завидовал одноклассникам, которые во время летних каникул отдыхали с родителями на Юге. Кое-кому даже удавалось заполучить путёвку в «Артек» или «Орлёнок». Меня же каждый год ожидал одинаковый сценарий: первый месяц – в обычном пионерлагере, остаток лета – в деревне у бабушки.

Времяпровождение в бабушкином доме поначалу казалось невыносимо скучным. У бабули отсутствовал телевизор, кроме того, очень не хватало привычных дворовых друзей. Однако со временем даже в этом стеснённом быте я научился находить свои прелести. Главная – старинный кухонной шкафчик, где хранились вкусности. До сих пор помню его синие стенки и волшебную скрипучую ручку. Таскать конфеты, разумеется, не разрешалось, зато доступ к варенью и кусковому сахару был почти не ограничен. Бабушка колола его щипцами, и эти осколки казались намного вкуснее сахарного песка.

За чаем она рассказывала о старой жизни, любовалась малиновыми закатами за окном. Иногда выходила коротать время с соседками на завалинке соседнего дома. Мне не возбранялось играть поблизости, и я часто слышал, о чём толковали пожилые женщины в платочках.

Это было удивительное зрелище. Поначалу они сидели чинно, обсуждая домашние дела и огороды. Потом одна из них неизменно предлагала: «Ну что, девки, закурим?»  «А давай!» – слышалось в ответ. Бабули доставали «Приму» или «Ватру», кто-то даже покуривал самосад, и завалинку окутывал едкий сизый дым.

К табаку бабушка приучилась ещё в войну – когда то одной, то другой соседке приходили похоронки на мужей. Женщины практически не пили, да и не на что было, а вот махорки водилось вдоволь. Кто первым подхватил эту идею, с годами забылось, но соседки стали совать друг дружке табак: ты, мол, Кать, покури – легче будет.

Одну из бабушкиных товарок я хорошо помню. Тётя Тоня была немногим моложе. Одно время работала с бабулей в госбанке, затем ушла на завод, где доросла до главного бухгалтера. Личностью слыла легендарной. Губы красила ярко-красной помадой, курила исключительно «Беломор» и разговаривала густым басом. Помню, как я вздрагивал от раскатов её хриплого смеха, – а что испытывали подчинённые, сложно даже представить. Бабуля говорила, что у тёти Тони все ходили по струнке и даже директор её слегка побаивался.

Впрочем, несмотря на грозный вид, тётя Тоня была глубоко несчастной женщиной. Замуж так и не вышла и, раскладывая с бабушкой карточные пасьянсы, часто вспоминала, как в молодости крутила романы. Ни один из них не закончился большой любовью. Но, несмотря на это, практически каждый пасьянс заканчивался одинаковым предложением:
– Ну что, Кать, погадаем на любовь?
– Ох, Тоньк, – смеялась бабушка. – Ты всё никак не уймёшься!

Мне было лет двенадцать, когда во время одного такого расклада я подошёл к бабушкиной товарке.

– Тётя Тонь, а погадайте и мне на любовь.

Та даже закашлялась от удивления.

– Ты что, девчонка, чтобы тебе гадали?
– А разве только девочки гадают? – удивился я.
– Только девочки, – невозмутимо заметила тётя Тоня. – Вы же по литературе проходили – «Раз в крещенский вечерок девушки гадали, за ворота башмачок, сняв с ноги, бросали».
– А вы сами-то бросали? – продолжал я любопытствовать.
– Не бросала, – вздохнула тётя Тоня. – Это всё фольклор, сказки Пушкина – и башмачки, и кольца, и воск в воде… По-настоящему на любовь гадают не так.
– На картах?
– Нет, что ты! – рассмеялась тётя Тоня. – Карты – это так, баловство, просто нервы успокаивают. Вот раньше у девок было принято гадать на любовь у церкви. Говорят, это самое страшное и самое точное гадание.
– Полно тебе внука-то моего пугать, – вступилась бабушка, но тётя Тоня её осадила:
– Ничего, он уже не детсадовец. Так вот, слушай. Первые годы после войны было очень тяжко – голод, холод, хлеба не хватало. А хуже всего, что не хватало мужиков. Я тогда в посёлке жила. С нашей улицы на войну ушло двадцать человек, а вернулись трое, из них двое – калеками. Вот и считай, скольким бабам досталось куковать бобылий век. Поэтому тогда на мужиков гадали все – и зрелые бабы, и молодые девки.
Баба Тоня помолчала, видимо, вспоминая что-то своё. Я терпеливо ждал продолжения, и вскоре оно последовало.
– Этому нас старушки научили. По их словам, ничто так не откроет правды, как гадание на Святках у храма. Гадать можно у любой церкви, даже недействующей. Ну а закрытых храмов было вдоволь. Мы и поспешили к нашей церквушке, в ней тогда располагался склад пиломатериалов.

Деревенские в старые времена делили Святки на две части. Первая неделя после Рождества называлась «святой», а вторая – «страшной». Народ верил, что первую неделю святой праздник сдерживает нечистую силу, но потом Господь выпускает её на землю, заставляя даже чертей радоваться Рождеству. Другие же считали, будто в это время нежить злится на праздник, который её давит, – вот и гуляет по свету. Но её силы связаны с Небом, поэтому ими можно воспользоваться. Старухи говорили, что в это время человеку доступны все тайны судьбы и даже бесов можно принудить открыть будущее.

Между делом тётя Тоня собирала разложенные на столе карты. Встала заварить чай. Наконец заговорила:
– Самое сильное гадание у храма получалось в крещенскую ночь. Прежде всего следовало снять с себя крестик, обязательно развязать пояс, расстегнуть все пуговицы, распустить волосы…

Я слушал, раскрыв рот от удивления.

– Всё это надо делать на широкой дороге или на перекрёстке недалеко от церкви, – продолжала тётя Тоня. – Затем каждая девка с зажжённой свечкой направлялась к церковным дверям и внимательно прислушивалась ко всему, что происходило внутри. Если послышатся шаги – значит, жизнь пойдёт своим чередом, всё сложится хорошо, но без сильных взлётов и падений. Почудится скрип колёс – стало быть, ожидает дальняя дорога или переезд. Плач – к скорой неудаче. Кукареканье или перезвон колоколов – к счастью, достатку и скорому браку. Ну а заунывное пение, сам понимаешь – к покойнику.
– Неужели вы не боялись ходить туда ночью?
– Очень боялись, – тётя Тоня открыла форточку, чтобы проветрить кухню. – Поэтому гадали обязательно вместе с подружками. Но, по правилам, подходить к храму нужно только поодиночке. Очень страшно. Но нас это не останавливало.
– И прямо-таки всё сбывалось?
– Одной моей подруге, Людке, у церкви послышалось имя Андрей, – вспоминала бабушкина товарка. – А Людка крутила шашни с парнем, которого звали Анатолий. У них дело близилось к загсу, поэтому Людка не поверила предсказанию. А спустя некоторое время Толик попал под машину. Люда пришла на похороны – и чуть в обморок не упала. Хоронить Толю приехал двоюродный брат из Приморья. Познакомились – брата Толика звали Андреем! Вскоре она пошла с ним под венец. Правда, с другими женщинами такое гадание может сыграть дурную шутку.
– То есть обмануть?
– Нет, но над тобой могут посмеяться, – ответила тётя Тоня. – Моя подружка Клавдия рассказывала, что однажды ходила гадать с девушкой, которая отправилась к церкви не просто с распущенными волосами, но даже без исподнего. В чём и призналась по дороге приятельницам. «Ну ты и дура! – покрутила пальцем у виска Клавка. – Кто ж без трусов в церковь ходит?» «Ничего вы не понимаете! – огрызалась подружка. – Я бы и полушубок сняла, если б не зима». Погадали, возвращаются – и вдруг девка как заверещит от ужаса! «Бабы, – воет, – я в трусах! Но я же их дома оставила!» Распахивает полушубок – и правда, в трусах.

Тётя Тоня рассмеялась, видно, представив ту картину.

– Домой бежали вприпрыжку, без оглядки! Ведь оглядываться на церковь после гадания ни в коем случае нельзя.
– А что же будет с той, кто оглянется? – усмехнулся я. – Чёрта увидит?
– Не знаю, кого увидит, но беда придёт. Клавка чаще меня гадать бегала. Рассказывала, что одна баба не вытерпела и посмотрела в щель на двери – что там, мол, в церкви-то. А спустя год обнаружили на том глазу катаракту, едва слепой не осталась.

Тут баба Тоня сделала эффектную паузу. Пришлось подождать – как оказалось, драматизм момента того требовал.

– Правда, есть вещи и пострашнее – например, гадание на кладбище. Говорят, только оно сильнее церковного. На такое дело решались лишь самые отчаянные. Одна баба пошла в крещенскую ночь на погост. С виду совсем невзрачная – рябая, кривая. А мужиков-то мало, на такую вряд ли кто позарится.

С собой взяла кусок мяса и нож. Дошла до развилки. Нож воткнула у ног, а мясо бросила через левое плечо. Произнесла заговор. Что-то вроде: на кладбищенскую дорожку вышла, где бесы в светлый праздник прячутся, страх дома оставила, угощенье принесла. Откройте мне правду в ночь святую!

И домой в ту ночь не вернулась.

– Померла?
– Нашли её утром недалеко от кладбища. Лежала в снегу еле живая. На неё было страшно смотреть – вся избитая и полностью седая. Никому ничего не рассказывала. Но, как ни странно, жизнь у неё состоялась. Покрасила седину и вскоре сошлась с каким-то заезжим офицером, тот увёз её в Москву. Как говорится, хочешь верь, хочешь нет.
– Ну а вы-то сами что услышали у церковных дверей? – спросил я.
– Гадала я у храма всего трижды, – вздохнула тётя Тоня. – Два раза ничего не слышала, а вот в третий почудился звон монет. Тогда все решили, что это к большим деньгам, богатой буду. Гадание не обмануло – всю жизнь имела дело с большими деньгами, вот только никакого богатства это не принесло.