После обеда нас построили. Подъехал грузовик с зарешечёнными окошками в кузове, похожий на ОМОНовский. Мы попрыгали внутрь, набившись яростно и плотно, как оппозиционеры в автозак. Покатили по огромной территории университета спецназа и высадились у административного здания, где проходили теоретические занятия.

– Времени у вас мало, а запомнить нужно много, – сказал преподаватель, седой русский полковник с ледяными глазами, и открыл футляр, похожий на кофр для музыкального инструмента. – Начнём с того, как правильно держать автомат. У каждого скрипача своя скрипка, у меня вот такая…

И он достал автомат такой удивительной и ладной конструкции, что сидевшие на заднем ряду привстали от любопытства.

Полковник рассказал, как правильно ходить в патруле, стрелять из-за угла здания, взаимодействовать с бронетехникой, пользоваться станковым гранатомётом и тепловизором, рыть и укреплять окоп, читать карты и передавать координаты артиллеристам. В иной военной академии меньше узнаешь за семестр, чем мы узнали за пару часов.

– …а в случае необходимости допустимо применять военную хитрость. И запомните: армия любит шустрых, – закончил свою лекцию полковник.
– Да-а, полковник крутой!.. – сделали заключение бойцы, выходя из учебного класса на улицу.
– Фигня всё, – отвечали другие. – Вот он говорит «стреляйте прицельно, а не по-арабски», а попробовал бы сам высунуть голову из окопа, когда по тебе долбят из всего что можно.
– Так, парни, не расходимся! – преградили нам путь чеченские командиры. – Нужно помочь разгрузить грузовик.

Университет спецназа расширялся, строились и ремонтировались новые корпуса. Отчего не использовать добровольцев для разгрузки нескольких тонн кирпичей? Мы выстроились цепочкой и передавали кирпичи из кузова грузовика внутрь здания. Кирпичи были дешёвые, треснутые, некоторые из них нужно было держать двумя руками, чтобы не развалились.

Бойцы были не в восторге, что после занятий их заставляют бесплатно работать на стройке. Некоторые через пару минут сбежали на перекур. Другие, не скрывая раздражения, с треском складывали кирпичи в штабели, отчего те ломались, и рядом с башней из уцелевших кирпичей росла куча обломков.

Небольшая группа чеченцев отлынивала от работы. Они сидели и хмуро смотрели на муравьиную возню на стройке.

– А эти чего не работают? – обиженно спросил Ноль Пятого белобрысый доброволец, показывая на чеченцев.
– Наказаны, – скривился командир. – Уф, они такую ужасную вещь сделали, тебе лучше не знать!

Позже мне рассказали, что некая общественная организация чеченских матерей устроила антивоенный митинг в Грозном. Женщины протестовали против призыва их сыновей на фронт. Строгие власти республики разыскали этих сыновей, прятавшихся по деревням, и отправили в добровольцы. А чтобы молодые бунтари-добровольцы не сбежали, к ним приставили охрану.

Вернулись в лагерь мы в темноте. Работа на стройке мне понравилась. Кирпичи я зря не ломал, даже спас некоторое количество, сменив возле штабеля раздражённого сослуживца. Пусть неказист кирпич и родился инвалидом, но мы же не кидаем больных детей с обрыва. Слава богу, не в Спарте живём! Если класть кирпич бережно и аккуратно, то он послужит.

Я полагал, что пробуду в учебке около месяца. Но потом узнал, что самолёты с добровольцами улетают раз в неделю. Что ж, неделя – тоже неплохо. Я приехал с группой Ставра, поэтому на обучение у меня оставалось три дня. Можно было договориться и задержаться ещё на неделю, но пришлось бы ехать на войну с людьми, которых я не знал.

Мои три дня в режиме «стрельба, теория, кирпичи» пролетели мгновенно. Медкомиссию мы не проходили. Наверное, в «Ахмате» считали, что если пришёл служить добровольно, то как взрослый человек должен сам отвечать за своё здоровье. Лишь один раз нас водили в санитарную палатку, чтобы снять отпечатки пальцев. Снимали их тщательно: пальцы отдельно, ладони полностью и ещё под разными углами.

– Это на случай если руку оторвёт, чтобы с чужой не перепутать? – попытался я пошутить.
– Чтобы твой труп опознать, – без улыбки ответил врач.

В углу палатки сидел один из добровольцев, приехавший с нами из Грозного. Он добирался в Чечню на поезде и несколько дней пил водку, после чего не сумел прийти в себя. Бедолагу трясло, по лбу текли капли пота. Врач оформлял ему освобождение от службы. Я смотрел на парня с жалостью. Если так боишься, зачем поехал? Хотя при взятии отпечатков пальцев я сам почувствовал себя неуютно, воображая, как возвращаюсь домой без руки. Или домой едет одна рука в деревянном ящике, поскольку больше ничего от меня не осталось. И к рукаву приколота медаль «За отвагу».

Утром нас вывели на плац, чтобы разбить на взводы. Командиров собралось много. Мачета в шутку попытался дать пендаль Ноль Пятому, но тот увернулся и боксёрской «двойкой» рассёк воздух перед носом приятеля.

– Мачета убивает! – гыгыкали в строю, вспоминая одноимённый фильм о бандитских стычках в Мексике. Наконец все затихли и посерьёзнели.
– Сейчас будем вас делить, – сказал один из чеченских командиров. – Никаких разговоров «хочу с этим, хочу с тем»! Как поделим, так и поедете. Иначе до вечера не управимся. Всем ясно?

У меня ёкнуло сердце. Если отделят от группы Ставра, то я останусь один и попаду неизвестно куда. Нужно держаться ближе к своим. Я с напряжением вглядывался в стриженые затылки и одинаковые бушлаты, где же они? Группа рассеялась по четырём стоящим на плацу «коробкам». Я заметил Ставра в четвёртой и успел встать в последний ряд.

Командиры шагали со списками и что-то высчитывали.

– Так, вы, двое из второго взвода, идите в третий. А из четвёртого нужно четыре… нет, пять человек. Идите в первый взвод.

Ставр и ещё несколько человек вышли из строя и направились в первый взвод. Я ринулся за ними, но путь преградила рука чеченца.

– А ты стой в четвёртом.

Вернулся в строй. Лихорадочно думал, что делать. В своём взводе я не знал никого. Сейчас разделят, и разъедемся по разным участкам фронта. Увижу своих через три месяца, если останусь жив.

На плац принесли четыре столика и пластиковые стулья.

– Сейчас будем выдавать подъёмные, – объявили командиры. – Подходите с паспортами и заполняйте заявление.
– Так нет же паспортов. Они в палатке, – загудел строй.
– Ну, идите за ними. Только быстро, – получили мы приказ и побежали к себе.

В палатке стало тесно, все рылись в вещах в поисках документов.

– Ставр, меня в другой взвод поставили! – бросился я к товарищу.
– Не переживай, – ответил он рассеянно. – Это ерунда. Потом ещё раз делить будут. Я заранее списки в часть подал. Нас ждут. Тебя в списке нет, но я договорюсь, чтобы включили.

Ставр был озабочен тем, что несколько человек из его группы приехали позже, чем нужно, не успели сдать отпечатки, заполнить бумаги и получить снаряжение. Это означало, что они полетят следующим рейсом и действительно могут попасть в другую часть.

Но я представил, что всё может пойти наихудшим образом. Посадят в отдельный грузовик, увезут в другую часть, потом попробуй найди своих. Решил, будь что будет. Быстро вернулся с паспортом на поле и встал в чужой взвод – в первый.

Бойцы по очереди подходили к столикам и заполняли анкеты на выплату. Я тоже подошёл с паспортом и записался, потом встал обратно. Все бойцы собрались, но последнему пришедшему в наш взвод не хватило анкеты.

– Что за грёбаная джигурда? – удивились командиры и стали заново всех пересчитывать. – Откуда взялся лишний?
– Какой-то гусь из чужого взвода к нам примазался, – подозрительно оглядывался взвод. – Давайте всех по списку проверим.

Я похолодел. Если меня кто-нибудь запомнил и сейчас сдаст, то дело моё плохо. Выведут на плац и прилюдно дадут по морде. Ай, как будет неудобно и стыдно! Но решил, что буду стоять и молчать как партизан. А если обнаружат и поставят перед строем, то скажу следующее: «Товарищи командиры! Товарищи бойцы! Виноват и готов понести наказание, но считаю, что действовал в точном соответствии с указаниями товарища полковника. С целью прорваться к своим применил военную хитрость. Потому что своих бросать нельзя».

И пусть придумывают, что возразить.

Но командиры, взяв в руки список, выяснили, что в него не успел записаться бедолага, пришедший последним.

– Ты и лишний. Иди в свой четвёртый взвод.
– Топай, топай! – насмешливо загудел вслед бойцу взвод. – Ишь, жулик! Пристроиться хотел.

Боец уныло пошёл в четвёртый взвод. В первом у него не нашлось друзей, и, уходя в четвёртый, он ничего не терял. А я остался со своей группой, размышляя над словами полковника, сказавшего «армия любит шустрых». И не любит вялых, мог бы добавить он.

Нам раздали конверты с подъёмными деньгами. Некоторые тут же побежали их отдавать, потому что успели накупить в долг всякой ерунды.

– А телефоны? – возмутился кто-то.
– Достали с телефонами! В аэропорту получите, – раздражённо ответили командиры. – Ножи пока свои заберите.

Принесли коробку с тесаками, от вида которых побледнели бы карибские пираты. Я попытался вообразить ситуацию, в которой мне понадобится длинный кривой нож с зазубринами и кровостоком, но не смог. Разве что будем брать на абордаж плывущие по Днепру украинские галеры?

Потом мы собрали вещи, вынесли рюкзаки на плац и стали ждать. В лагерь один за другим заезжали автобусы. Рядом встали милицейские машины с мигалками и грузовик.

– Парни, закидывайте рюкзаки в кузов. Когда будете на аэродроме, не ищите свой. Времени не будет. Хватайте и несите любой. Потом разберётесь, – скомандовали нам.

Я вспомнил, что мой рюкзак не подписан, ведь я до сих пор не придумал позывной. А висящая на лямке белая верёвочка в грядущем вещевом хаосе не поможет. Размышлять некогда. Схватив чёрный маркер, я крупно написал: «Репортёр».

На аэродроме нас построили в шеренги. Дали в руки флаги России и Чечни. За нашими спинами раскрыл люк военно-транспортный Ил-76, кормовые пушки над люком нацелились в небо. Корреспонденты чеченского телевидения установили на взлётную полосу треногу с видеокамерой. Бойцы приосанились, выпятив мужественные челюсти.

Перед строем выступил главный командир. Настолько важный, что не стал представляться. Из-за ветра и шелеста флагов я ничего не слышал, кроме мусульманского приветствия, на которое мы рявкнули «алейкум ассалям». Командир говорил что-то одобряющее, напутственное. До меня долетали отдельные слова: «долг», «Родина», «спецоперация». В конце речи мы дружно грохнули: «Ахмат – сила! Россия – мощь!» – и рассыпались по полю в поисках своих рюкзаков.

Журналисты с телевидения выхватывали самых харизматичных из нас и задавали вопросы вроде «что вы чувствуете перед отправкой?». Бойцы с гордостью отвечали.

Мачета и Ноль Пятый принесли коробку с мобильниками и разложили их на бетонной полосе, подстелив картонку. Все бросились разбирать телефоны, чтобы успеть до вылета позвонить домой.

Зашумели турбореактивные двигатели. Прозвучала команда, и мы стали подниматься в самолёт по наклонному трапу. Грузовая кабина была разделена на два этажа. Я попал на верхний.

– Плотнее, плотнее садитесь! – кричали командиры. – Здесь триста человек помещалось, а вас двести всего!

Мы сдвигались плотнее, ощущая плечи соседей и пытаясь втиснуть ноги между лежавшими в проходе рюкзаками. Напротив меня сел крупный пожилой дядька с красным лицом.

– Вася, – протянул он сильную руку. Видимо, от волнения дядька начал рассказывать о себе. Воевал в двух чеченских войнах, работает мастером на кирпичном заводе, с завода почти все ушли на фронт по призыву или добровольцами. – Я даже не увольнялся и отпуск не брал, просто позвонил директору и сказал, что еду. Ну, он в шоке, понятно. Больше на заводе работать некому.

Вася набрал номер. Разговаривал с женой, потом с дочкой, потом с внучкой. Выключив телефон, замолчал. По красному его лицу скатилась слеза. Вася вытер лицо платком и отвернулся. Вряд ли он боялся смерти. Но представил, как расстроится внучка, если ей сообщат, что дедушка убит и не вернётся. Он шумно высморкался в платок, и его печальное лицо посветлело и разгладилось. Будь что будет.

Гул двигателей стал сильнее, закрылась рампа, и самолёт покатился по полосе, разгоняясь.

– Аллах акбар! – зашумели пассажиры.

Снизу передали мешки с хлебом, коробки с халяльной колбасой и упаковки с водой. На войну лучше лететь сытым.

Бойцы достали гигантские рэмбо-ножи и маленькие складные ножики и кромсали хлеб и колбасу. В салоне запахло едой. Появилась коробка со «сникерсами», и все потянули к ней руки, распихивая американские шоколадки по карманам.

Наевшись, все закурили, несмотря на гигантскую надпись о том, что курить во время полёта строго запрещено. Душный табачный дым повис в воздухе. Умножив число курильщиков на часы полёта, я понял, что шансов долететь живыми у нас немного.

Снизу высунулся Мачета и закричал:
– Там пилоты просят не курить. Говорят: вы охренели, что ли?
– Да мы пару затяжек всего, – забубнили курильщики и всё равно продолжили дымить, но самые совестливые теперь выдыхали дым в пластиковые бутылки из-под воды, туда же кидали окурки.

Молодым чеченским парням стало скучно сидеть, и они с кошачьей ловкостью поползли по балкам и металлическим перекрытиям грузового салона, чтобы выглянуть в находящиеся под крышей иллюминаторы. Ни разу в жизни они не летали на самолётах, им было интересно.

Сжатый с двух сторон плечами соседей, окутанный сигаретным туманом, я вспоминал о военных бортах, на которых приходилось летать. Их было не так много, и я помнил все.

На таком же военном транспортнике в 2008 году я улетал с мотоциклом из Африки после 9-месячного путешествия. Мой японский мотоцикл был примотан ремнями к башне из армейских ящиков. Самолёт принадлежал ВВС Анголы и летел в Минск на ремонт. Я устроился на железном откидывающемся боковом сиденье, а напротив сидели инвалиды – возвращавшиеся домой сотрудники белорусских и российских организаций: кого-то покусали ядовитые насекомые, кто-то случайно сломал ногу. Самолёт был ветхим, выработавшим свой ресурс по всем стандартам – советским, белорусским и африканским. Пассажиры волновались, долетим или разобьёмся. Но мы долетели.

Ещё я вспоминал двухбашенный «Чинук» в Ираке во время войны 2003 года, этапировавший меня с американской военной базы в Вавилоне в концлагерь Абу-Грейб. Хотя я был задержанным и летел под конвоем, но не мог скрыть юношеского восторга от того, что лечу на настоящем, чёрт возьми, американском военном вертолёте, как из фильмов про вьетнамскую войну. Мои конвоиры тоже были молоды и сами предложили: «Ты хотел увидеть Вавилон? Смотри!» И вертолёт заложил вираж вокруг античных руин, а мне позволили высунуться в открытый дверной проём, из которого торчал крупнокалиберный пулемёт.

Позже был военный Ми-8 в Абхазии. Я работал видеооператором и снимал фильм о тренировках абхазского спецназа. Спецназовцы выскакивали из зависшего над горами вертолёта и ловко съезжали вниз на тросе. Я снимал их на камеру и завидовал. Ведь они спецназовцы, воины, настоящие мужчины, а я всего лишь делаю о них кино.

Теперь я сам лечу воевать. Меня не учили прыгать из летящего вертолёта, метать ножи, голыми руками раскидывать врагов. Долго ли я продержусь на войне? Хотя, если подумать, наши деды тоже не знали, как воевать. Кого забрали на войну из технического училища, кого из музыкального, кого из циркового. Научились. И я научусь.