Сентябрь 1997 года. Вечер. Сижу в кабинете и пишу шариковой ручкой на листе формата А4 рапорт о досрочном увольнении в запас. Умом понимаю всю нелогичность поступка, но в висках пульсирует: «Надоело! Осточертело!»

До полной выслуги лет и полной пенсии остаётся всего три года, но терпение и силы иссякли. И дело не в военной службе, не в изматывающих дежурствах, постоянных командировках в горячие точки, не в прочих «тяготах и лишениях», как это трактует Устав.

Дело в моём шефе, шестом по счёту на тернистом служебном пути. Были властолюбцы, хамы, псевдоинтеллектуальные самодуры, иезуиты и даже либеральный демократ – но этот!..

Этот начальник, почти ровесник – старше меня на три года, – оказался самым невыносимым. Истерики, занудство, трёхчасовые утренние пятиминутки ни о чём, мужские «критические дни» по десять суток в месяц, а порой и полтора-два месяца кряду. И ещё добивал его вечный скрытый страх: а вдруг кто-нибудь из подчинённых подсидит – защитит диссертацию, совершит подвиг, накопит компромат?

Вот он послал, например, офицера в зону боевых действий, тот вернулся с орденом, а у шефа такого ордена нет. Блин, что делать? По данной причине пространство возле трона зачищалось постоянно. Недавно шеф разными путями добился того, чтобы три потенциальных диссертанта прекратили работу над кандидатскими. «Кандидат наук в части должен быть один!» – пробилось из кулуарных глубин его программное изречение. Разумеется, все понимали, кто именно.

«Надо уходить, – отчаянным проблесковым маячком пульсировала в сознании спасительная идея. – Уходить, пусть даже в никуда! Есть руки, ноги, голова. Денег всяко заработаю. В конце концов, есть друг Валера-афганец, ставший крупным предпринимателем, – боевой офицер, орденоносец. С Валерой мы познакомились на войне, а на войне своих не бросают».

– Служи, пока есть возможность! – посоветовал накануне Валера. – Для поддержки штанов я тебе всегда денег отстегну. Но полная пенсия – это, брат, много, ты уж поверь!

Я бы поверил, но сам Валера полной пенсии не дождался. Ринулся, словно в прорыв из котла, в реалии «святых девяностых» и прорвался, победил.

Сказал Валере об этом и услышал в ответ:
– Знаешь, в каком мире живём? Вполне возможно, завтра или послезавтра меня завалят. Куда тогда пойдёшь и к кому? Сколько тебе надо дать в месяц, чтобы дурью не маялся, – триста, пятьсот или штуку?

«Хорошо бы штуку», – подумал я.

Тысяча баксов в месяц в ту пору решала все проблемы, но за что конкретно я буду её получать? Просто так? Это несерьёзно, да и ненадёжно. Вот прихожу к другу в офис первого числа каждого месяца и говорю: «Привет, дружище! Я пришёл за своей «штукой».

М-да…

Дописываю рапорт об увольнении. И вдруг слышу волшебный голос:
– Можно? Я думала, все ушли, хотела опечатать отдел, а начальник, гляжу, трудится. Над чем работаете? Может, помочь?

Ко мне заглянула Татьяна Николаевна. Милейший, душевный человек, кандидат наук, моя поддержка и опора. Интеллигент высшей пробы и генеральская дочь в самом высоком смысле этого слова. После развода с истерично-заполошным актёром местного драмтеатра Татьяна Николаевна ударилась в эзотерику. Ещё можно понять человека, который увлёкся Рерихами или Блаватской, но мою сотрудницу восхищала всякая космическая муть о чакрах, кармах, третьем глазе и прочая хрень.

Недавно Татьяна Николаевна принесла в отдел декоративное дерево бонсай в японском стиле. Стала всех учить: надо, мол, подолгу сидеть и пялиться на эту диковину, и тогда на тебя снизойдёт чувство гармонии и совершенства. А я, по натуре циник-натуралист, ответил при всех, что японцы, изобретатели искусства бонсай, не чурались самых циничных зверств. Помочиться в лицо поверженному врагу – это ещё цветочки. Накануне лицо побеждённого полагалось меленько порезать мечом, посыпать солью и потоптаться по нему в сандалиях. Или заражать пленных чумой и заставлять их пробежать много километров, отмечая, кто и когда упадёт. Или… Ах да, ещё эти люди изобрели искусство бонсай.

Татьяна Николаевна тогда на меня обиделась.

– Рапорт на увольнение? – изумилась сотрудница, прочитав бумагу, над которой я корпел. – Батенька, помилуйте, куда же вы пойдёте? Кто вас в бандитском Петербурге ждёт? На что жить будете? А сына поднимать на что? А как же мы без вас? Вы – идеальный начальник отдела, с вами так легко решать любые вопросы. Помните вспышку холеры? Сутками трудились, ночевали в лаборатории и победили! А всё потому, что мы единомышленники. Подумайте. Сегодня пятница – умоляю вас, подумайте до понедельника!
– Не могу, – упрямо возразил я. – Всё, баста! Достал он меня. Скажите, вы интеллигентная женщина?
– Надеюсь, – робко ответила Татьяна Николаевна.
– Вы хоть раз слышали от меня ненормативную лексику в отделе?
– Никогда.
– Так вот, вам как настоящей интеллигентной женщине я открыто, в глаза заявляю: он меня за…ал! Теперь понятно?

Мне показалось, что от нецензурной фразы у Татьяны Николаевны приостановилось сердце. Подобное состояние в боксе именуют «грогги»: получивший удар соперник теряет сознание и ориентацию в пространстве. Вроде остаётся на ногах, не падает, но на ринге в эти секунды его уже нет. Если рефери вовремя не просёк этот момент и не остановил бой, соперника можно добивать.

Сознание вернулось к Татьяне Николаевне минуты через две. Она слабо улыбнулась побелевшими губами и вдруг тихо произнесла:
– А вы… Тогда просто полюбите его!
– Кого?! – я даже взревел от возмущения. – Этого м…ка? Полюбить? Ну, знаете ли, это слишком!
– Я имею в виду космическую любовь, – пояснила женщина. – Посылайте ему лучики любви ежечасно, ежеминутно, и всё будет хорошо.
– Вы уйдёте сразу после меня? – уточнил я у сотрудницы, собравшись к выходу. – Опечатайте лаборатории и сдайте ключи дежурному. До свидания.

Я был так взбешён, что оставил написанный рапорт на рабочем столе. Татьяна Николаевна тут же порвала его на мелкие клочки, но об этом я узнал в понедельник, когда приехал на службу. Подумал и изменил своё решение.

– Вам удалось? – робко поинтересовалась сотрудница.
– Что удалось? – не понял я поначалу.
– Полюбить его? – подсказала Татьяна Николаевна. – Посылать ему лучики?
– Нет! Никакой любви, никаких лучиков! С сегодняшнего дня я просто снимаюсь в кино.
– Боже мой! В каком кино? – удивилась милая женщина.

Я рассказал ей историю. Когда мы проходили на пятом курсе цикл по психиатрии, то разбирали с преподавателем историю болезни курсантика по имени Алик Чаадаев. Случай был специфический. Курсант искренне считал, что снимается в остросюжетном фильме «Приключения Алика Чаадаева в дурдоме», играет в ленте главную роль, а все остальные – врачи, субординаторы, медсёстры, санитары и практиканты-стажёры – тоже актёры, не более того. И никакой он, Алик Чаадаев, не шизофреник!

– Ого! – только и воскликнула Татьяна Николаевна. – Я бы до такого не додумалась. Ну вы даёте.

Ярослав Гашек меня бы похвалил. Главную роль в трёхлетнем сериале «Похождения бравого подполковника Гуда» я сыграл блестяще. Настолько блестяще, что в день увольнения начальство намекнуло о готовности присвоить по ротации звание полковника. Тогда смогу служить ещё пять лет. Но я отказался, уволился в запас, уехал в Питер и вполне состоялся на новом поприще.

Прошло 23 года. С бывшим шефом мы теперь общаемся как родственники, как милые люди. Жаль, Татьяна Николаевна не дожила до этих времён. Выпили бы её любимого зелёного чая из изящных китайских чашек, пустились бы в воспоминания и улыбались, без слов понимая друг друга.