Я уже давно не занимаюсь репетиторством, меня от него тошнит. А вот жену, преподавателя русского языка и литературы, пока не тошнит. Молодая ещё. И детей очень любит, своих и чужих. Я детей тоже люблю, но своих-то очень, а чужих – не больше солёных рыжиков. Шучу, конечно.

Хотя жену от репетиторства тоже слегка мутит. Этот процесс можно разделить на четыре стадии. Я их все прошёл.

Первые пять лет – ничего, иногда даже прикольно. Например, человек пишет в сочинении: «Маргарита кремировала себя кремом из золотой коробки, которую ей подарил чёрт со скамейки». Делишься с коллегами, заливисто хихикаешь.

Потом становится грустновато, и тебя начинает мутить от безудержного школьного постмодернизма. Эта стадия продолжается года три. И даже Александр Александрович Блок, написавший, как выясняется, рассказ «Двенадцать стульев», не радует. Уже не хочется звонить коллегам и хихикать.

На третьей стадии тебя начинает подташнивать. Длится это состояние пару лет и становится всё сильнее. Грань между подташниванием и тошнотой очень тонка. Этот метафизический переход может затянуться на несколько месяцев. Но рано или поздно количество переходит в качество, и твоя интеллектуальная печень решительно заявляет: «Всё, блин, невермор!» (англ. nevermore, «больше никогда»).

Мой интеллектуально-печёночный невермор свершился лет десять назад. А жена ещё топорщится. Она вообще терпеливая по природе.

Недавно занималась русским языком и литературой с девочкой Алевтиной. Сероглазая разухабистая кукла с ржаной косой, ещё нет и пятнадцати. Хорошая девочка, хотя избалованная до предела. Но это не её вина. Папа Алевтины – какая-то шишка в городской администрации. Несмотря на шишковатость родителей, с литературой и русским у Алевтины не очень.

Сижу в своей комнате, слышу через приоткрытую дверь, как они занимаются.

– Что тебе, Алевтиночка, сегодня задали?
– Ща, Анна Юрьевна. Минуточку терпения.

Алевтина залезает в сумку, брезгливо достаёт учебник двумя пальцами, будто это дохлая жаба. Кидает на стол. С омерзением листает жабу мизинцем левой руки.

– О господи!

Это её любимое междометие. И ещё «ап!». Междометия, кстати, Алевтина называет «междярами», придаточные предложения – «предателями», приставки – «приставаками» и так далее.

– Ща… Страница сорок три. Вот. «И.А.» Ослик Иа? Классно! Ослик… И.А. Бунин!
– Алевтиночка, не шали.
– А что это – «Бунин»?
– Это великий русский писатель Иван Алексеевич Бунин. Лауреат Нобелевской премии.
– Много дают?
– В смысле?
– Премия большая?
– Алевтина, ты бы…
– Ладно. Проехали. Так… Вот! «Антоновские яблоки». Не может быть! Какое адовское совпадение!
– Что случилось?
– У меня фамилия – Антонова, вот что случилось. Стоп! Ща будет круто, Анна Юрьевна.

Алевтина достала из сумки яблоко и стала его грызть.

– Алевтина Антонова, Южный административный округ Москвы, ест яблоко и читает «Антоновские яблоки» ослика Бунина! Смертный номер под кумполом цирка! Ап!
– Не балуйся, Алевтиночка. Давай, читай, лапонька.
– О господи! Чувствую, будет грустно. Так… «Вспоминается мне ранняя погожая осень». Началось! «Август был с тёплыми дождиками, как будто нарочно выпадавшими для сева…» Ну, я же говорила. Кто это – «сева»?
– Сев – это когда сеют хлеб.
– А-а-а. Понятно. Ап! Ща будет круто.

Алевтина достала из сумки плюшку и принялась её жевать.

– Ап! Алевтина Антонова, Южный административный округ! Богиня сева! – и добавила голосом Карлсона-Ливанова: – А мы тут плюшками балуемся…
– Алевтиночка, ты ко мне, деточка, поесть пришла или заниматься?
– Я пришла к тебе с приветом, чтобы… чего-то там затрепетало и кто-то там проснулся. Всё! Смертный номер под кумполом цирка окончен. Ап!

Алевтина кинула яблоко и плюшку в сумку. И опять голосом Ливанова-Карлсона:
– Продолжаем разговор. О господи! По прогнозам гидрометцентра: «…для сева, – с дождиками в самую пору, в середине месяца, около праздника св.». Что это – «св.»?
– Святого.
– «св. Лаврентия…» Что за «Лаврентия»?
– Был такой святой в Римской империи.
– Понятно. Учтём. О господи! «А осень и зима хороши будут, коли на Лаврентия вода тиха и дождик». Ничего не понимаю. За что на этого Лаврентия дождик льют?

Алевтина мучительно обхватила голову руками, как Ленин, слушающий «Аппассионату» Бетховена.

– Это, Алевтиночка, значит: «в день святого Лаврентия». Не на самого святого Лаврентия, а в день этого святого.
– А-а-а… О господи! Так бы этот Бубубунин и писал. А то все бу-бу-бу – ничего не понятно. И за что только в наше время премии выдают?
– Алевтина!
– Алевтина Антонова, Южный административный округ, чтение продолжает! Ап! «Потом бабьим летом паутины много село на поля». Тук-тук-тук! Я человек-паук! Ладно, проехали. «Это тоже добрый знак: много тене… тенет… ника».
– Это значит – паутины. Осенью, когда бабье лето, летает много паутины.
– «Много тенетника» А он вообще русский?
– Кто?
– Этот дядюшка Бубу.
– Конечно. Великий русский писатель.
– А чего тогда, Анна Юрьевна, у него ничего не понятно?
– Он давно писал. Многие слова устарели. Всякие предметы быта тоже устарели. Понятно, детка?
– Понятно, учтём.

Ученица сладко зевнула.

– «…много тенетника на бабье лето – осень ядрёная…» Ап! Бабье лето – понимаю, ядрёная осень – почти понимаю. А что такое «ядрёная баба»?
– Это ты откуда взяла?
– Папа так говорит иногда, когда телик зырчит.
– Это можно перевести как… хм-м… «красивая женщина».
– Ап! Хочу быть ядрёной бабой!
– Давай дальше.
– «Помню раннее, свежее, тихое утро. Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад…»

Алевтина зевнула ещё слаще и продолжительнее.

– Опять про погоду: «…помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и – запах антоновских яблок, запах мёда и осенней свежести». О господи! Точно как это… как его?

Алевтина прищурилась, что-то припоминая. И неожиданно очень сильным чистым голосом запела:
– «Владимирский централ, ветер северный!»
– Алевтиночка, откуда ты это взяла, рыбонька?
– Папа с друзьями на Новый год пели. Плакали даже, а сильнее всех – дядя Самвел. У него все руки, как мультики, разрисованы. Он мне сказал: «Зови меня, Алевтина Сергеевна, «Мистер Третьяковская галерея». Он вообще крутой, стихи пишет. Ща… Читал папе: «На зоне, в бушлате безродном, в озоне, в раю кислородном». А что это такое – «бушлате»?
– Что-то вроде тёплого пиджака для лесных прогулок. Давай дальше.

Алевтина отчаянно зевнула, подвывая:
– «Воздух так чист, точно его совсем нет». А как же они дышат? О господи! «По всему саду раздаются голоса и скрип телег. Это тархане…» Тархун – знаю, тархане – не знаю. Опять бу-бу-бу… «Мещане-садовники наняли мужиков и насыпают яблоки…»
– Насыпают.
– «…и насыпают яблоки, чтобы в ночь отправлять их в город». Чего-то я уже всё. Устала я. Чего этому ослику от меня надо? Получил свои Нодельские премиальные выплаты – и отдыхай. Ладно, я, Алевтина Антонова, Южный административный округ, в следующий раз это всё прочитаю и задания выполню. Может быть. Вы мне верите, Анна Юрьевна?
– Верю. Может быть.
– Тогда я пойду, а то у меня ещё сегодня гимнастика. Цирковая, ап!
– Иди, Алевтинушка.

Недавно я перечитал кое-что из Ивана Алексеевича Бунина. Замечательный писатель. Яркий, умный, образный. Но до завтрака его читать не буду. Потому что он действительно Иа-Иа и Бубу. И вообще, устами школьника… Не надо Бунина читать человеку, которому нет и пятнадцати. Вот мне сейчас можно. И то – дозированно.

Чтобы не повеситься от безысходности сразу после завтрака.