– Ещё раз повторяю для тугоухих: чтобы снять крышку ствольной коробки, нужно большим пальцем левой руки надавить на выступ направляющего стержня возвратного механизма, а правой рукой приподнять вверх заднюю часть крышки и отделить её. Всё понятно?
– Да! – откликнулся хор молодых, едва прорезавшихся басков.
– Тогда приступаем.

Секундомер щёлкнул словно затвор, и по сигналу военрука мы бросились разбирать автоматы Калашникова.

В кабинете начальной военной подготовки было два АК-47 со спиленными бойками. Тяжеленные, с огромными деревянными прикладами и цевьём, с поцарапанной ствольной коробкой, о которую поломалось немереное количество ноготков – как девичьих, так и юношеских.

Самым быстрым оказался Коля Протасов – он разобрал автомат за 43 секунды, а по нормативу следовало уложиться в 30 секунд. Я же страдал с «калашом» почти полторы минуты.

– Ну что ты там возишься? – рявкнул Патрон над моим ухом. – Хоть в очках, а не видишь ничего! Тебя уже убили, Белов! Враг не будет ждать минуту и двадцать семь секунд. Автомат Калашникова разбирают за тридцать секунд. А в спецподразделениях – вообще за двадцать четыре. Ну что ты дёргаешь за шомпол, что ты с ним танцуешь, как с Майей Плисецкой? В задницу бы тебе этот шомпол воткнуть!

Пожилой военрук Юрий Сергеевич не зря носил своё прозвище. Это был огромный ветеран, сохранивший и силу, и выправку старого солдата. Патрон никогда не лез за словом в карман, а указывал всякой вещи и явлению в подлунном мире её место, звание, военно-учётную специальность и размер противогаза. Горе тому нарушителю дисциплины, который попадал под горячую руку Юрия Сергеевича. Он мог схватить своей медвежьей лапищей за шкирку и отправить убирать класс после уроков. Мы боялись Патрона как огня, хотя он никому не отвесил даже подзатыльника, лишь рычал глухим утробным рыком, словно сытый лев, которому надоело драть на арене перепуганных неопытных гладиаторов.

– Олухи! Разгильдяи! – орал Юрий Сергеевич. – Дождётесь, я вас поженю с сапёрной лопатой!

Мы давно перестали обижаться на угрозы старого солдафона. Вскоре даже законченным оболтусам стало понятно, что это обычная форма общения Патрона с окружающей школьной действительностью. Такая же, как и фраза «Здравствуйте, дорогие дети, садитесь» из уст красавицы-математички, только сказанная на другом, не менее красивом языке.

Как на самом деле к нам относился Юрий Сергеевич, оставалось великой загадкой. Патрон воевал в составе 1-го Белорусского фронта, и классная руководительница по секрету нам рассказывала, что старенький военрук любит, когда его приглашают в школы или училища рассказать о войне, вот только этого уже очень давно не происходило. В те годы хватало «официальных» ветеранов, а звать коллегу-педагога, да ещё школьного военрука, администрации школ и «путяг» считали не совсем уместным. Это обижало Юрия Сергеевича, хотя он не подавал виду.

После линейки и прочих официальных торжеств, посвящённых 9 Мая, Патрон неизменно заходил в кабинет директора Андрея Романовича, тоже фронтовика, и они запирались на полчаса, выпивали фронтовые сто грамм. Все в школе знали, что в эти минуты беспокоить директора нельзя. Потом оба ветерана выходили и превращались в обычных мальчишек: стараясь не дышать лишний раз на окружающих, покидали школу.

Мы знали, что заслужить расположение Патрона, кроме отличного знания боевой и политической подготовки, можно было просьбой рассказать о 1-м Белорусском фронте. Если Юрий Сергеевич был в хорошем настроении, он сразу добрел, вспоминал что-нибудь из суровых фронтовых будней.

О себе военрук почти никогда не говорил. Все его воспоминания обычно касались бытовых условий на войне: удобства скруток и плащ-палаток, надёжности и универсальности ППШ, вкуса самой лучшей солдатской каши, ценности трофеев, но не столько оружия, сколько немецких ложек и вилок из нержавейки.

Истории о подвигах Патрон тоже рассказывал как-то выборочно и всегда в коллективном ключе: наш полк взял такую-то переправу, наша рота отличилась при штурме такого-то населённого пункта. В этом плане его воспоминания выглядели скучноватыми, но мы терпели, понимая, что человека выслушать больше некому. Юрий Сергеевич словно проговаривал то, что должен был сказать на всех этих официальных встречах с учащимися, куда его не приглашали. И глаза военрука-фронтовика в эти редкие моменты всегда вспыхивали и светились тёплым огоньком.

Тот день был не похож на другие хотя бы потому, что мы его очень ждали. Патрон за две недели объявил, что предстоят стрельбы из мелкокалиберной винтовки ТОЗ-8, причём не где-нибудь, а в нашем родном школьном подвальном тире. Пострелять из настоящего огнестрельного оружия в домашней обстановке – что может быть прекраснее?

Но в грядущем мальчишеском празднике души имелась и своя крохотная ложка дёгтя – девчонок на стрельбы не допустили, так что пришлось забыть о мечте покрасоваться с винтовкой перед барышнями. Нам это казалось странным – ведь когда-то, в младших классах, мы все вместе стреляли из пневматического ружья, мальчики и девочки. Хотя эту «пукалку» даже сравнивать нельзя с ощущением, когда чувствуешь в ладони тёмно-серый металл маленького патрона, затем отправляешь его в патронник, запираешь затвор и представляешь себя героем Шварценеггера в фильме «Коммандо». Ух, круто!

Раньше я ходил с отцом в стрелковую секцию и знал, как правильно стрелять из ТОЗ-8, а также – как разбирать винтовку. Тренер всегда заставлял нас чистить и смазывать оружие после ухода с огневого рубежа. Но в моём классе учились ребята, которые изучали культуру обращения с оружием по боевикам, что крутились в видеосалонах.

– Савин, твою мать! – орал Патрон. – Что ты лежишь на мате, как на женщине?

– А как ещё на нём лежать? – улыбнулся Лёха Савин – добродушный приколист и неисправимый тюфяк, единственный из нас, кто уже тогда мог похвастать небольшим мужским животиком.
Мы прыснули.

– Я кому объяснял, стенам? – рычал военрук. – Правая нога – продолжение линии ствола. Левую ногу отводишь в сторону, локти разведи! Слишком крепко винтовку не сжимай. Вот так. Теперь давай!

Бах!

– Перезаряжай.

Бух!

– И последний.

Лёха выстрелил, отложил винтовку, а Патрон удалился к стенду с мишенями. Завис на секунду, изучая результаты.

– Одно молоко, два по шесть и три, – покачал он головой. – Девять очков. Баба, лёжа под мужиком, и та бы больше собрала. Теперь Белов. Заряжай!

Я правильно занял позицию, поправил очки, зарядил винтовку. Патрон хмыкнул, но ничего не сказал.

Бах! Бах! Бах!

Военрук удалился к стендам, нагнулся, осматривая мои результаты. Затем крикнул издалека:
– Ничего себе, а ещё слепой… Белов, двадцать девять очков из тридцати! Отличный результат!

Помню изумлённые взгляды одноклассников – эти мгновения показались мне невероятно долгими. Тогда я получил нечаянную минуту первой, по-настоящему мужской славы.

Что произошло в следующую минуту, мы поняли не сразу. Максим Григорьев зарядил винтовку, занял исходную позицию. Патрон привычно рычал, указывая на неправильно расставленные ноги, когда Макс обернулся с винтовкой в руках к военруку.

– А сейчас нормально?

В этот момент прозвучал непроизвольный выстрел.

На несколько секунд в подвале повисла чудовищная тишина. Максим вскочил, я увидел, как он побелел от ужаса, ведь винтовка была направлена в сторону учителя.

– Выпорю тебя, как последнего паршивца! – раздался рык Патрона. – Вот из-за таких, как ты…

И тут мы все заметили, что Макс зашатался и вот-вот грохнется в обморок.

– Григорьев, как себя чувствуешь? – забеспокоился военрук.

Но одноклассник уже валился на пол – Юрий Сергеевич успел его подхватить в последний момент.

– Вот ведь горе моё… Держись, парень! Всё будет хорошо. Сейчас вынесу тебя на воздух.

Патрон с Максом на руках направился к выходу.

– Так, пацаны, я сейчас отнесу его в медпункт, ждите меня здесь, – распорядился военрук. – Никуда не уходить! Белов за старшего.

Мы остались и ещё несколько секунд после ухода учителя молча переваривали только что произошедшее.

– Слава богу, что он в Патрона не попал, – наконец заметил кто-то.
– А я сначала подумал, что точняк застрелил.
– Интересно, что теперь будет? Макса стопудово выгонят из школы.
– Скорее Патрона выгонят. И посадят – он же ответственный.

Вскоре Патрон вернулся. Один.

– С Григорьевым всё хорошо, – сообщил военрук. – Подышал нашатырём, его отпустили домой. Вот что, ребята, происходит, когда человек относится к оружию по-разгильдяйски. Все усвоили урок?
– Да.
– Тогда занятия по огневой подготовке закончены.

Мы отправились к выходу, а Патрон остался в подвале. Я ступил на лестницу предпоследним, когда одноклассник Артём Павлов дёрнул меня за рукав.

– Смотри.

Я оглянулся и увидел, как старенький Патрон сидит на стуле и держит руку на правом боку.

– Блин, да он же ранен! – догадался Артём. – Ему надо срочно в больницу!

Мы вернулись.

– Юрий Сергеевич, вы ранены?
– Можно и так сказать, – опустил голову военрук. В его сером пиджаке темнела круглая дырочка. Но крови почему-то не было видно.
– Потерпите немного, мы вызовем скорую, – засуетился Артём, но Патрон остановил его жестом.

Он выудил из бокового кармана рифлёный портсигар из белого металла. На нём были видны две вмятины – большая, тёмная и совсем крохотная, светлая.

– Вот, опять спас мне жизнь, – устало произнёс Юрий Сергеевич. – Первый раз – под Вислой, а сейчас второй. Видите большую вмятину?
– Ага.
– Это от пули из немецкой винтовки «Маузер». Хорошая винтовка, но «мосинка» лучше. А это сегодня Григорьев постарался…

Раньше мы никогда не видели, чтобы военрук курил при школьниках, обычно он уходил подальше от людских глаз, во дворик за школьные мастерские. Но сейчас Патрон вытащил сигарету, вставил в мундштук.

– Этот портсигар подарил Саня Куликов, мой боевой товарищ, – пояснил учитель. – Сказал, что счастливый, в бою, мол, сбережёт. Так оно и вышло.
– А почему себе не оставил? – удивились мы.
– Он подобрал другой, трофейный, серебряный. Очень красивый. А через неделю погиб по-глупому. Ночью вышел из душного блиндажа в окоп – покурить захотелось на свежем воздухе. Хотя знал, что так делать нельзя, враг обнаружит. Повернулся Саня спиной к немецким позициям, нагнулся, чтобы огня было не видно, чиркнул спичкой. А когда выпрямился, пуля прилетела в затылок. Снайпер всё равно заметил отсвет. Вот такие, братцы, дела… Ну ладно, дуйте наверх. А я ещё посижу немножко, покурю.

Спустя год Патрон ушёл на пенсию, его сменил другой учитель – энергичный, нахрапистый. Но в нём не имелось той стати, которую мы всегда уважали в старом военруке. Патрон был последним учителем-фронтовиком, который вёл у нас уроки.

Он уже не застал августовского путча. В сентябре 91-го два АК-47 исчезли из кабинета НВП. Говорят, за ними приходили серьёзные люди из органов, временно изъяли – на всякий случай. Наверное, боялись, что старшеклассники присоединятся с неработающими автоматами к путчистам.

А я до сих пор вспоминаю, как мы с Артёмом поднимались по подвальной лестнице и ещё раз оглянулись. Старый военрук курил в глубине подвала. Его окутывал сизый дым, клубившийся у низенького потолка, – то ли от сигареты, то ли от последних выстрелов той войны. Дым долго не рассеивался.

Мы поспешили на литературу, а больше занятий в тот день не было. За окном шумел май.