Выходи, мародёр!

Возвращаясь в располагу, я заметил в соседнем дворе местных жителей. Мужчина средних лет раскручивал электрический провод. На лавочке сидела женщина и грелась в лучах тщедушного осеннего солнца. Возле крыльца был устроен небольшой огород с кустами смородины.

Я подошёл к гражданским, надеясь, что не напугаю их. Вид у меня был устрашающий: автомат, разгрузка с кучей магазинов, всклокоченная борода – корпоративный стиль «Ахмата».

– Здравствуйте. Что вы делаете?
– Так это… ваши согласились нас к генератору подключить. Теперь у нас тоже свет будет, – ответил мужчина.

Я подумал: электрический свет! А как же маскировка? Но стёкла в доме отсутствовали. Вместо них оконные рамы были затянуты коврами: и тепло, и свет не пробьётся.

– Что-нибудь ещё вам нужно? Продукты, вода?
– Продукты есть. Гуманитарку на той неделе раздавали. Воду нам военные привозят.

Я пообещал принести ещё продуктов. Люди не возражали. Но разговор не клеился. Я стеснялся гражданских, а они меня побаивались. Хотелось расспросить их о жизни, об отношении к войне, к приходу России, о том, как пережили штурм города. Но когда вооружённый человек задаёт вопросы, это не интервью, а допрос.

Я вспомнил, как на курсы известного российского фотографа, проводившего мастер-класс в Африке, пришёл обеспеченный студент. Он слишком буквально воспринял совет найти «фиксера», то есть местного авторитета, способного помочь зайти в деревню и договориться с местными жителями о съёмке, иначе селяне могли оказаться не слишком приветливыми. В качестве фиксера студент (деньги позволяли) случайно нанял местного криминального авторитета, чуть ли не полевого командира. В общем, съёмка аборигенов выглядела так: вооружённые люди выбивали дверь хижины, вытаскивали шокированного жильца во двор и кричали: «Снимайте, сэр! А ты не шевелись, гад, завалим!» Студент сам был не рад тому, во что ввязался, но было поздно, приходилось фотографировать.

Такого интервью я не хотел. Но оказалось, что женщина не против поговорить с солдатом.

– Живём неплохо. Нас в доме четверо. Мы вдвоём, ещё мужчина этажом выше и дед в соседнем подъезде.
– А обстрелы?
– Мы привыкли. Когда штурм был, хоронили людей из нашего подъезда прямо здесь, в огороде. Ну, так… слегка засыпали землёй. Когда лето началось, запах пошёл, пришлось перезахоранивать. А сейчас ничего, спокойнее.

Находиться на линии фронта даже военному тяжело, а для мирных жителей это настоящая трагедия. И всё же некоторые отказались уезжать. В городе оставалось около четырёхсот человек. Ещё двести жило вокруг – в ближайших деревнях. Ни магазинов, ни транспорта, ни электричества, ни связи. И диктат военных: в том смысле, что ты для них досадная помеха. Тут носятся танки и тяжёлые самоходные установки, а ты крутишься на своём велосипедике с сумками, рискуя попасть под гусеницы.

– Многие в Луганск уехали или даже в Россию. Но мы не можем. Если уедешь, назад не пустят. Особая зона. И квартиры наши пропадут. А пока здесь живём, нас не трогают.

Отчасти их можно понять. Уедешь – останешься без жилья, имущества, работы.

На воротах домов и дверях квартир, где остались жильцы, пишут большими буквами: «Здесь живут люди». Это для солдат, которые ходят по домам, ищут материалы для обеспечения быта: полиэтиленовую плёнку для блиндажей, ковры для утепления подвалов, доски, дрова для печи. Мародёрство запрещено законом. Был случай, когда один солдат решил прихватить в подарок жене шубу. Чуть подержанную, зато норковую. Сунул в рюкзак. А на границе с Россией его остановили сотрудники ФСБ, и солдат поехал не домой, а в тюрьму.

Ещё строже относятся к мародёрству среди гражданских – могут застрелить на месте. Потому что непонятно, кто рыскает по чужим квартирам – вор, диверсант, шпион? В любом случае – враг, на выяснение подробностей ни времени, ни желания.

– Когда зачистка была, вот я напугалась! – вспомнила женщина. – У нас чеченцы по подъездам ходили. Я тогда на кухне готовила, вдруг входная дверь вылетает от удара, а на пороге огромный бородатый чеченец. Затвор передёргивает и кричит: «Выходи, мародёр!» Я в переднике с кастрюлькой из кухни выглядываю, плачу: «Я не мародёр. Я здесь живу». А он: «Ой, извините, пожалуйста. Я сейчас всё починю». На место дверь поставил. Больше в квартиру к нам никто не заходил.

Надписи «Живут люди» украшали входные двери сразу двух подъездов – их и соседнего, где жил дед. Никто из солдат в эти подъезды не заходил, чтобы не беспокоить людей.

Я побывал в таких квартирах – жуткое зрелище. Выбитые окна, кирпичи, перемешанные с обломками мебели. Кое-где сохранились остатки прежней жизни: фотоальбомы, книги, старые удостоверения. В одной из квартир я заметил на полу диск с видеоуроками танцев живота. Почему-то этот диск тронул меня больше, чем старые фотоальбомы. Здесь жила молодая девушка, мечтала танцевать восточный эротический танец, училась этому. А теперь в квартире только пыль, мусор, болтающаяся на одной петле дверь и провал вместо окна. Мне хотелось верить, что девушка успела уехать, а не закопана в огороде.

– Да что говорить! – продолжила женщина. – Тяжело живётся. Когда штурм был, еле выжили. Сейчас ещё холода начнутся. Утепляемся: печку в квартире поставили, дровами запасаемся. А об имуществе чего жалеть? Живы, и слава богу! Уезжать всё равно никуда не будем. Некуда нам. Да и не хотим.

Я сходил в располагу, взял из нашего пайка волшебный чёрствый хлеб, тушёнку-петушёнку, доширак, растворимое пюре и отнёс гражданским коробку с продуктами. Они сдержанно улыбнулись:
– Давайте. Зима будет долгой. Пригодится.

Идите и умрите

Мы снова на боевом задании. За последнюю неделю окопов вырыли больше, поэтому сразу десять человек из нашей группы ушли на позицию в лесопосадку. Нас пятеро осталось в резерве. Вскоре мы планировали сменить тех, кто простудился, промок, устал и хочет отдохнуть в подвале. Остальные должны были оставаться в окопах всю неделю. Не так плохо: свежий воздух, красивый пейзаж. Лишь бы с собой были тёплые вещи, ведь по ночам температура опускалась ниже нуля.

В подвале бубнили рации, было нервно и многолюдно. Говорили: противник пошёл на прорыв. Но не с нашей стороны, а у соседей. К дому подъехал БТР.

– Быстро все собрались, поехали! – крикнул Медведь, и уже нам: – И вы тоже!

Мы выскочили во двор, но места внутри машины или на броне не было. Пришлось вернуться в подвал. На «Урале» приехала ещё одна группа в 15 человек – взвод Гордея. Парни забились в подвал и в недоумении смотрели, куда можно сесть. Свободного места не осталось, садились на собственные рюкзаки. Было тесно, как в тамбуре электрички.

Подъехали ещё два бэтээра.

– Все на выход! Личные вещи оставьте здесь, – скомандовал Медведь. – Парни, не отступать! Если понадобится, умрите! Но держите позицию.

Я забрался на броню, ухватившись за железную скобу. Пока устраивался удобнее, БТР резко сдал назад. Я едва успел отдёрнуть ногу, железным бортом машина чиркнула по столбу. Ещё бы чуть-чуть, и ногу оторвало. Вряд ли у водителя были зеркала заднего вида или он вообще задумывался о такой мелочи, как бетонные столбы. Особенность езды на бронемашине в том, что на ней можешь ездить без правил и ломать что хочешь.

Я выдохнул. Отправляемся в битву. Нужно сосредоточиться и быть внимательнее. БТР выпустил клуб чёрного дыма и рванул вперёд. Медведь помахал нам вслед рацией и вернулся в подвал.

Мы ехали на броне, одетые в штурмовой камуфляж и оливковые балаклавы. Машина бойко неслась по выбоинам. Куда именно едем, сколько времени там проведём, что будем есть и пить, как ночевать без спальников – эти вопросы казались второстепенными. Разберёмся на месте.

БТР пересёк поле и остановился недалеко от лесопосадки. Здесь шёл настоящий бой. На поле вокруг нас взлетали фонтаны земляных брызг. Артиллерия и миномёты противника стреляли прицельно по нам.

– Приехали! Прыгайте и бегите туда! – махнул кто-то рукой в сторону лесопосадки.
– Куда? – в ошеломлении кричали мы, прыгая на землю под рёв снарядов.
– Туда!

Парни схватили оружие и побежали. Часть вещей попадала на землю, в том числе труба ПТУРа. У меня мелькнула мысль подобрать, но рядом бахнул ещё один взрыв, и я решил, что вернусь позже. Помчался вместе со всеми в сторону лесопосадки и спасительных окопов.

Бэтээры развернулись и поехали в обратную сторону. Из посадки выскочил офицер с рацией, он махал руками и вопил им вслед:
– Сто-о-ой! Куда, с-с-суки?! Назад! На войну!!!

Но бронемашины торопились прочь от обстрелов, предполагая, что приказ они выполнили, бойцов доставили и можно ехать на базу. Офицер яростно кричал в рацию, угрожая невидимому собеседнику и требуя, чтобы техника вернулась в бой.


Мы добежали до посадки. Вокруг свистело и взрывалось.
– Куда дальше? – спросил я у бежавшего рядом ахматовца.
– Вроде туда! Направо и вперёд до края посадки, – крикнул он, а сам прыгнул в окоп.

Я понёсся вперёд, пригнувшись и продираясь через ветки. Надеялся, что бегу в нужную сторону.

Система окопов была не сплошная, а рваная, как азбука Морзе. Окоп подлиннее, окоп покороче. Добежал до глубокого капонира, в котором поместились бы пушка или танк.

– Давай к нам, брат! – крикнули оттуда. Я прыгнул в глубокую яму. В ней уже сидело несколько человек, прижавшись к земляной стене. Они потеснились, и я тоже вжался в землю. Прилёты были оглушительными и так близко, что после каждого разрыва на нас сверху сыпалась глина.
– А говорили, что у них снаряды заканчиваются… – вздохнул один из бойцов.
– Это разве снаряды. Так, суета одна, – хмыкнул другой. – Неделю назад в окоп прилетела граната. Даже не взорвалась. Ударила парню по ноге, он потом с забинтованным большим пальцем ходил. Берцы не мог надеть.

Мимо пробежал ещё один солдат с выпученными глазами.

– Сюда, сюда! – замахали ему.
– Мужики, водички попить нет? – смущённо оглядывался он, вытирая пот.
– Бутылку в углу возьми, – ответили ему. На земле лежала измазанная в глине пластиковая пятилитровка, на дне которой плескалась вода. Боец благодарно отхлебнул воды, намочил руки и протёр грязное лицо.
– О! И ты здесь! – в капонир запрыгнул Алекс. – Отлично! Нам дальше нужно бежать, до самого конца.

Парни недоверчиво посмотрели на Алекса: неужели найдётся сумасшедший, готовый выпрыгнуть из укрытия и бежать дальше. Но Алекс высунул наружу голову в каске и пополз вперёд. В нём не было ни страха, ни мальчишеского восторга. Скорее – оживлённая деловитость. Наконец-то пошла нормальная работа!

– Удачи вам, парни, – сказал я и направился вслед за Алексом.
– Береги себя, – с сочувствием хмыкнули из окопа.

Мой товарищ уже скрылся. Часть пути я прополз на четвереньках по неглубокому окопу, который был мне примерно по пояс. Когда окоп закончился, пришлось нестись по посадке бегом. Я старался глядеть под ноги, чтобы не наступить на «лепесток».

Буф-ф! Буф-ф! Буф-ф!

Нырнул лицом в землю. Вроде мимо. Поднялся, стряхнул грязь, побежал дальше.

Снова начались окопы. Они были вырыты зигзагом. Если внутрь залетит мина, то осколки разлетятся не по всему окопу, а только по одному «коленцу».

На одном из поворотов заметил группу людей. В земляной нише сидели Гога и Снежок. Хорошо, что вместе. Значит, пулемёт и боекомплект к нему не разбежались на разные участки фронта. Здесь же был Алекс.

– Ранило меня! – со смехом сказал он. – Один осколок в банку с энергетиком попал. Она в кармане куртки лежала, весь энергетик вытек. И ещё мелкий осколок в поясницу воткнулся. За ранение теперь деньги дадут.

Сзади на его штанах расплылось небольшое красное пятно.

– За такое не дадут, – скептически сказал Гога. – Слишком лёгкое.
– Дадут. Судиться буду, – пошутил Алекс. – Ладно, я пошёл дальше.
– Иди, если хочешь. Мы пока здесь посидим, – ответил Гога и почесал бороду. Пулемётчику не солидно под обстрелами бегать. Лучше укрепиться и ждать.
– Надо же, в энергетик попала! – фыркнул один из вжавшихся в песок солдат. – Тут всякое бывает. Одному из наших пуля в приклад автомата воткнулась и в щепу его расколола. Пацан всё склеил, замотал изолентой. А на следующий день пуля опять туда же прилетела, и опять приклад в щепу.

Алекс умчался вперёд, я отправился за ним. Ползти и бежать в броне тяжело, поэтому немного отстал. Страха не было. Я действовал на автомате, как по заложенной программе. Вот сейчас нужно нестись бегом, а сейчас – падать на землю и лежать. Есть задача – дойти до позиции и там укрепиться. Есть цель – не допустить прорыва врага. Всё понятно.

Запрыгнул ещё в один капонир. В нём тоже прятались люди. Взрослые дядьки в камуфляже, касках и брониках жались друг к другу и были похожи на грустных котят.

– Привет, мужики! Вы здесь Алекса не видели? Крупный ахматовец в каске! – крикнул я.
– Видели. Дальше побежал.
– А сами откуда? Из какой части?
– Мы от Министерства обороны, – уклончиво ответили люди.
– А-а-а… понятно, – сказал я, хотя было непонятно.
– Зэки мы, – ответил дядька постарше. – Траншеи копаем. Сказали, что освободят через шесть месяцев. Обещали, что только хозработы будут…
– Не бойтесь, мужики. Всё нормально! – попытался я подбодрить зэков.
– Вам легко говорить, вы профессиональный военный, – сказал зэк помоложе.

Я даже обрадовался. Ну а что? На самом деле военный. Чеченский спецназовец, штурмовик. Со мной не пропадёшь.

– …А нам даже поссать отсюда не выйти, – добавил ещё один зэк. – С той стороны поля снайпер работает.
– Во весь рост не вставайте. Лучше вот так, поближе к земляному валу, коленями на песок. Вас из-за куста будет не видно, – показал я.

Зэков было жалко. С одной стороны артиллерия и миномёты лупят, с другой – невидимые снайперы. А в тюрьме сейчас обед…

– Это ещё ничего. Несколько дней назад мясорубка была, и то выжили! И сегодня продержимся, – сказал пожилой зэк. – Я вашего погибшего помогал выносить, татарина.
– Киллера? – спросил я.
– Да, вроде. В тюбетейке был.

Мы помолчали.

– Правда, что хохлам американцы помогают? – спросил молодой зэк. – На фига?
– Мир перекраивают, – ответил я. – Чтобы ни населения здесь не было, ни правительства. Одна газовая труба.
– Хрен им, а не труба, – ответили зэки.
– Вот и я так думаю… Всё, парни, я побежал. Держитесь!

Зэки одобрительно посмотрели мне вслед. Ну, или мне так показалось.

Я шёл вперёд и чувствовал себя благословлённым на бой бывшими заключёнными. В России так просто пересечь границу между грехом и праведностью. Что в одну, что в другую сторону. Когда-то эти парни оступились и теперь искупали прошлые ошибки кровью. Хотели они или нет, но сейчас жили в окопной аскезе, в труде, посте и молитве. Что ещё остаётся, когда по окопу стреляет танк! И в любой момент могли погибнуть. Русские люди, не идеальные, а всё же свои. И вот я, «профессиональный военный», иду вперёд, чтобы защитить и их тоже.