От новой квартиры в старом доме Наташа ожидала всего чего угодно – от беспокойных соседей до беспокойных приведений, не говоря уже о перепадах напряжения в электросети, капризах водопроводных труб и историческом подъездном запахе, стойко пережившем множество ремонтов. Но вот соловья она никак не ожидала, причём не просто соловья за окном – такое случается по весне, а «Соловья» Алябьева, проживающего в квартире этажом выше.

На прежнем месте жительства Наташа слышала и видела много удивительного, на что человек с годами перестаёт реагировать. Там в её подъезде вообще ведун жил, Борис Абрамович. Слово «экстрасенс» он не признавал, считал его бездуховным. Колдунов и сам побаивался, а потому звался ведуном, как приверженец русской культуры. Очередь тянулась к нему с улицы, через семь этажей, семь дней в неделю. При этом в подъезде поддерживалась не только чистота, но и тишина. Для управления чистотой и тишиной Борис Абрамович держал Параскеву, крепкую рослую женщину с большими печальными глазами, в прошлом волейболистку какой-то сборной. Она и следила за гигиеной, собственноручно промывая с хлоркой лестницы, протирая перила, да ещё и святой водой углы в завершение обрызгивала.

Децибелы она тоже умело регулировала. Правда, клиент шёл по большей части пришибленный, женщины в основном, так себе – стояли шушукались. Истерики редко случались, но если случались, Параскева волокла ревунью на приём без очереди, во избежание массовых припадков.

Со временем очередь стала редеть, а потом и вовсе исчезла, перебравшись в интернет. Но Параскева продолжала мыть подъезд: «А вдруг кто живой придёт», – говорила она с надеждой. На Бориса Абрамовича она молилась, и было похоже, что он тоже на неё молится. Наташа почему-то считала их идеальной парой, приятно ей было смотреть на них в окно, когда они просто выходили вместе из подъезда, ничем не выдавая своих взаимоотношений. И даже разница в росте, а лысина Бориса Абрамовича отсвечивала на груди Параскевы, казалась Наташе трогательной.

Вот когда её собственные родители вдруг чудом оказывались рядом, Наташе тут же хотелось исчезнуть. Да они и сами старались лишний раз не сталкиваться. Отец приходил с работы поздно, когда мама уже спала, а в пятницу вечером уезжал на дачу, не заходя домой. Когда он однажды сломал ногу и сидел дома, Наташа сама готова была уехать на дачу, только бы не слышать всех тех слов, которые родители не сказали друг другу, но Наташа их каким-то образом слышала даже в наушниках и под душем в ванной. Она и мыться стала по нескольку раз в день, подсознательно стремясь что-то смыть, беззвучные родительские диалоги, что ли, но они не смывались, пока не сняли гипс и отец не уехал на дачу разрабатывать ногу.

Сказать, что Наташа не любила родителей, никак нельзя. Конечно, она их любила, только не вместе, а каждого в отдельности. Она и на дачу с отцом тогда поехала для надёжности, не доверяя его костылям, даже отпуск взяла на две недели. Наушниками ни разу не воспользовалась, а с «дачным» папой о чём только не говорили, как будто сто лет не виделись. Она и по маме соскучилась за две недели. Вернулась, тоже наговориться не могли, как две подружки.

Наташина бабушка считала, что если мать с отцом не ругаются при детях, да ещё и спят в одной комнате – это уже достижение. А то начнут свои разногласия проявлять – не обрадуешься, до инвалидности дойти может или ещё куда дальше. Тут обычно бабушка приводила исторические примеры из жизни в коммуналке.

Наташа и сама ещё школьницей застала бабушкину коммуналку – на каникулах гостила. До сих пор вспоминает, как пожилой сосед дядя Серёжа угостил её конфетой в коридоре и позвал к себе в комнату, пока жена его, тётя Вера, в магазин ходила. Говорит – посиди, девочка, хоть пять минут, хочу дедом себя почувствовать, а то ни детей, ни внуков нет у меня, одна бабка злая. Вот смотри – дядя Серёжа зловеще разинул пасть, как волк в известной сказке, но ни огромных клыков, ни обыкновенных зубов во рту не оказалось. Бабка выбила – объяснил дядя Серёжа.

Наташа знала, что люди иногда дерутся, обычно в кино это происходило, где всё не по-настоящему. Мальчишки иногда на переменках дрались, но чтобы бабушка напала в комнате на родного дедушку – такого Наташа представить себе не могла. А потом дядя Серёжа распахнул рубаху – а вот это видела? На груди розовели пятна, по форме напомнившие Наташе материки, которые они недавно проходили на уроке. Бабка кипятком обварила – объяснил дядя Серёжа происхождение материков.

И когда тётя Вера внезапно появилась в дверях комнаты, Наташа со словами «простите меня, я больше так не буду» бросилась бежать, но протиснуться к двери через тётю Веру ей не удалось. Оставайся, девочка, сейчас чай пить будем с бутербродами, я колбасы купила – сообщила тётя Вера как ни в чём не бывало. Хоть с ребёнком посидеть, чаю попить, нет ведь у меня деток, один чёрт старый.

Чаепитие тогда оказалось со счастливым концом, то есть никто никого не обварил кипятком и не зарезал вместо колбасы, но, сидя за столом, Наташа так и не смогла избавиться от мысли о внезапном нападении. К чаю она не притронулась – побоялась сама себя обварить, и бутерброд не откусила – варёная колбаса по цвету совпадала с пятнами на груди дяди Серёжи.

Вскоре Наташу позвала бабушка, а тётя Вера на прощание сказала, что дети, которые плохо кушают, ей не нужны. Наташа к ним и не заходила больше никогда, только в замочную скважину подглядывала. Ничего особенно так и не увидела, кроме куклы. Она сначала подумала, что тётя Вера ребёнка качает на руках, но она его на стол посадила и стала с ложечки кормить понарошку. Дядя Серёжа в тот момент просто сидел молча, а потом погладил куклу по голове. И тётю Веру погладил. Тогда Наташе захотелось зайти и тоже погладить тётю Веру, но она постеснялась.

Зато она никогда не стеснялась гладить родителей Тани, своей однокурсницы. Это может показаться странным, но ничего странного в этом не было, потому как Танины родители смотрели не глазами, а руками. Оба они были слепые, а Таня родилась у них со стопроцентным зрением. Когда Наташа пришла к ним первый раз, всё происходило, как обычно в гостях. Поздоровались, представились, пригласили к столу. Родители Тани любили классическую музыку, а Наташа, имея за спиной музыкальную школу, легко смогла поддержать разговор.

А потом Танина мама сказала, что у Наташи очень красивый голос, и попросила разрешения посмотреть на неё. Чуть касаясь пальцами, она провела по контуру лица, прорисовала брови, нос, губы. В конце она погладила Наташу по голове, как будто похвалила, а Наташа взяла её руку, погладила и сказала, что папа Танин тоже может посмотреть.

Наташа стала часто бывать у них и каждый раз в шутку просила, чтобы они посмотрели, как она выглядит, и они смотрели, а Наташа смотрела на них точно так же, тем же способом. Но особенно приятно было наблюдать, как они смотрят друг на друга. Однажды они собирались в гости. Танина мама выбирала платье, как это делают женщины, когда не знают, что надеть. Папа не оставался равнодушным, а настаивал на бежевом с широкой юбкой и был категорически против голубого с прямым силуэтом. Различал он всё это на ощупь и говорил, что в голубом Танина мама становится холодной, и она согласилась на бежевое.

А потом они подбирали к его костюму рубашку и галстук. Решающим словом стало мамино, и она ловко завязала ему выбранный галстук. Перед выходом они осмотрели друг друга с головы до ног, папа похвалил мамину причёску, а она заметила, что ему пора бы постричься.

Таня объяснила Наташе, что у них каждый день такая церемония, даже когда просто на улицу выходят. Они и музыку, и телевизор слушают, держась за руки. Даже моются вместе, но это секрет. А ещё Таня призналась, что иногда представляет, будто умрут они в один день, и успокаивает себя этим, потому что сердце её не выдержит их разлуки.

Наташе вспомнился обычай некоторых древних народов, когда вслед за умершим мужем отправлялось всё его имущество, включая живую здоровую жену. Она стала отговаривать Таню от такого сценария, но Таня стояла на своём – лучше вместе. А потом зашёл в комнату папа и сказал, что они с мамой давно обо всём договорились: он умрёт первым, потому что мама никому не доверит организацию его похорон – хочет, чтобы выглядел он идеально.

Мама и Танину свадьбу никому не доверила. Вкус у неё был прекрасный, ничего не скажешь, и невеста получилась самая красивая, и жених самый лучший. Танина мама ещё «с первого взгляда», при знакомстве с женихом, сказала, одобряя Танин выбор, что светлое с тёмным идеально сочетается. А «выбор» был хоть и по имени Максим, но африканского происхождения, о чём Таня не предупреждала родителей. Но их не проведёшь – не только бежевое от голубого отличают, но и от коричневого.

Отец Максима учился у нас, а заодно и женился на русской девушке. Родители его потом организовали туристический бизнес и стали жить на две страны. На свадьбе они общались на двух языках, причём мама говорила исключительно по-русски, а отец – исключительно на своём экзотическом. Максим объяснил, что это у них так исторически сложилось. Мама всё понимает на экзотическом, только говорит плохо, и папа всё понимает на русском, учился всё-таки здесь. А не говорит из принципа, потому как глава семьи должен пользоваться своим родным языком.

В совместной работе им это очень даже удобно. Отец с местными общается, а мама – с русскоговорящими туристами. Отец только ругается с ней по-русски, и то, с использованием всего нескольких слов и выражений, отсутствующих в его языке. Ругается он редко, но, когда случается такое, мама сразу с ним во всём соглашается и идёт заваривать чай с мятой.

Спустя несколько лет после свадьбы Таня рассказывала, как однажды мама не успела заварить чай до того, как разъярённый отец выбежал из дома, сел за руль и умчался в неизвестном направлении. А дальше, как в кино, где расстроенный герой попадает в аварию и чудом остаётся жив. Пока он находился в коме, мама разговаривала с ним только на его экзотическом языке. Она считает, что именно это спасло ему жизнь и подсказало дорогу с того света обратно в наш мир. Врачи, конечно, тоже постарались, но заведующий отделением реанимации подтвердил, что звать человека с того света надо на его родном языке. С тех пор мама разговаривает с отцом на экзотическом – от греха подальше, чтобы снова не убежал.

Наташа тоже первое время после переезда боялась, что Соловей, проживающий этажом выше, перестанет петь и улетит. Смешно сказать, боялась спугнуть его шумовыми эффектами недавно заселившегося жильца – так ей нравился нежный женский голос, ежедневно исполнявший песню. Обычно это происходило по утрам. Наташа замирала на месте и не двигалась, пока песня не закончится. Она даже на работу стала опаздывать. Коллеги удивлялись, что живёт она теперь ближе всех, а заявляется последняя. Но Наташа никак не могла выйти из дома, «не помолившись», отождествляя соловьиную песню с молитвой.

В один из дней она вдруг решила подняться и хотя бы посмотреть, как выглядит дверь, за которой живёт Соловей. Оказалась дверь как дверь, обитая коричневым дерматином. Наташа подошла вплотную и прислушалась. Замок неожиданно щёлкнул, дверь открылась – Наташа еле отскочить успела. Из квартиры вышла женщина лет шестидесяти.

– Вы из собеса? За рецептами к нам, наверное? – спросила она.

Наташа забормотала, что она соседка, живёт под ними, и ещё какую-то ерунду, сама не понимая причину своего визита. А в конце выпалила:
– Я так просто поднялась, песенку послушать.
– Ой, простите нас, мешаем мы вам, наверное, но я ничего поделать не могу, это у них единственный способ общения, – запричитала женщина.

Дальше она рассказала о своих стариках, матери с отцом, – у обоих деменция. Ничего не помнят и никого не узнают, даже друг друга – каждое утро знакомятся. «Соловей» – единственное, что помнит мама из прошлой жизни. Они и в молодости познакомились, когда мама пела «Соловья» на конкурсе самодеятельности. Отец как услышал, так и влюбился с первого звука.

У него и теперь такая же реакция. Как мама запоёт с утра, он сразу же в неё влюбляется, и она отвечает ему взаимностью со всеми вытекающими последствиями. Врач говорит, что на таком гормональном фоне они ещё долго протянут.

После этого Наташа стала молиться и по вечерам, напевая «Соловья», чтобы не улетел.