Была у нас соседка баба Стеша. Одинокая. Возможно, когда-то замужняя, но очень давно – потом то ли развелась, то ли муж умер, я, будучи подростком, не особо вникала. Детей у неё не случилось. Мне, тогда одиннадцатилетней, она однажды поведала о какой-то женской операции.

Говорили, будто в молодости Стеша была весёлой и озорной, но жизнь её перетёрла, и, когда «девки» – так моя бабушка называла своих подруг по лавочке – выходили во двор, всегда выступала в роли недовольной всем и вся. С ней спорили, убеждали, чуть ли не дрались, но она неизменно стояла на своём. Правда, со мной всегда говорила спокойно, по-доброму.

Жила она с сиамским котом по имени Серёжа – здоровенным, морда еле в форточку влезала. На улицу не выходил, известных мужских достоинств не имел.

Надо заметить, что кошачья кухня изысками в те времена не отличалась: хозяева кормили своих мурлык килькой, спинкой минтая и тем, что сами не доели. Иногда давали немного молока или сметаны. Так питалась и наша Барбоска.

Бабушка Стеша частенько ворчала:
– Купила этому крокодилу кильки. Как же я от него устала! Почти каждое утро топаю в магазин за килькой этому бегемоту – сил уже нет никаких! Ливерку ему купи, рыбку не абы какую, сметанку свежую. Мне вот её даром не надо, изжога замучает, но ради Сергея прусь в магазин! Вчера Чумака из-за него пропустила, а хотела воду зарядить. Почки у меня больные.

Через несколько дней тема особо не менялась:
– Выбросили на рынке минтай, вот ползу. Серёжа кильку перестал есть, издевается надо мной. Старая я уже для котов, из жалости завела – на помойку кто-то отнёс. Выхожу как-то мусор выбросить и вижу коробку из-под обуви. Изолентой перемотана, а внутри кто-то шевелится, – тут баба Стеша входит в привычную роль: – И какое, спрашивается, мне до этого дело? Но мне же больше всех надо! Залезла в коробку, а там котёнок – месяца два ему. Будь я в уме, плюнула бы – но нет, взяла себе на шею проглота этого! Имя нормальное дала, операцию сделала, и никакой благодарности! Таскаюсь вот на старости лет ему за деликатесами. Семнадцать лет терплю!

Стояла осень. До сих пор перед глазами дождь, бабушка Стеша в тёмно-коричневом пальто и красном платке, в руках чёрная коробка из-под обуви. Следом весёлой ватагой идут пацаны. А её шатает. Вдруг в руках оказывается клюка, у одного из ребят – лопата…

Долго её во дворе не видели. Однако через некоторое время вышла. Села на лавочку, говорит, а слёзы текут и текут.

– Умер, умер Серёженька, мой комочек, блинчик мой. Какой умный кот был! Лечил меня лучше всяких Кашпировских и Чумаков. Голова заболит, а он ляжет рядом, лапкой обнимет, и таблеток никаких не надо. И ел мало совсем – килечка там, геркулес, сметанки немножко… Очень уж он сметанку-то уважал, а мне и в радость побаловать, – горестно вздыхала: – Нашла его в коробке из-под обуви, гномом таким. Изверги, выкинули! И зачем я сохранила коробку эту проклятую? Зачем? Она ему всё равно гробом стала. Гробом!

С тех пор сидела баба Стеша на лавочке, абсолютно ко всем разговорам безучастная. Покупала себе полбуханки чёрного хлеба и тут же на улице съедала, только с голубями делилась.

– Стеша! Холод такой! Иди домой! – говорила ей моя бабушка.
– Зачем? Серёжи нет.
– Стеша, но Серёжа старый уже был. Славно пожил.
– Девятнадцать лет.
– Ну вот.

Я слушала их, пытаясь понять нечто важное. Спрашивала бабушку:
– То есть чем старше живое существо, тем меньше по нему скучаешь?

Бабушка отвечала невразумительно:

– Вот помрём мы, нас и жаль никому не будет. Старые.

Порой покупала баба Стеша кильку. Протягивала мне кулёк.

– Вот, купила по привычке. Возьми своей Барбоске.
– Стеша совсем рехнулась, – судачили соседи. – Кильку мёртвому коту покупает, а потом либо отдаёт кому, либо выкидывает.
– Всю жизнь Серёжу своего песочила, а тут умом поехала, – не отставала от них бабушка.
– Но мы точно так же ведём себя с людьми, пока не теряем их, – возражала я. – Нормальная она. Просто ей надо быть кому-то нужной. Она и кильку покупает по привычке, чтобы отдать кому-нибудь, только прямо сказать об этом не может.

Через год или чуть больше после ухода Серёжи тихо скончалась и его хозяйка.

Перед смертью бабушка сильно болела. Мы с ней много тогда разговаривали. И как-то раз она сказала:
– Наталья, а ведь Бог мне показал, что не надо никого осуждать, смеяться над другими. Я вот над Стешей подсмеивалась – что уж скрывать, мы, семейные, свысока на неё смотрели. Мол, от одиночества и ворчит, и не любит никого, с котом своим возится, да и он ей в тягость. А под конец, после его смерти, ещё и умом тронулась, – она помолчала, вспоминая что-то. – А ведь когда у нас Аркадий пропал – совсем молодой котик был, – я и сама чуть разума не лишилась. Ревела ночами, дворовых кошек кормила: тайком, чтобы никто меня сумасшедшей не назвал. Такая у меня тоска была! Прикипела к нему.

Видно было, что её что-то мучает. Я терпеливо ждала. Бабушка перевела дух и продолжила:
– А потом Стешу вспомнила – и каялась, каялась, молилась. У меня ведь и дети, и внуки, а я из-за кота места себе не нахожу, что уж про неё-то говорить? – и вдруг улыбнулась: – И как только покаялась, у нас Ляля появилась. Вот ведь как в жизни бывает: за что судите, тем сами искушаемы будете, так святые говорят. И ведь верно это, – она вздохнула и закончила: – И на тебя напрасно злилась, что ты спокойно у неё кильку берёшь, не пытаешься вразумить…

А у меня перед глазами – старушка с коробкой и ватага ребятни.

г. Пермь