Говорят, старость наступает, когда человек начинает складировать пакеты в пакет. И ещё – когда спарывает пуговицы с одежды, которую собрался выкинуть. И аккуратно ссыпает их в шкатулку: пригодятся.

В таком случае экономную Ирину можно было смело зачислять в старухи с сорока лет.

Маленькая поправочка: у женщин, чей адрес Советский Союз, старая одежда не выкидывается, а служит последнюю службу в качестве половой тряпки. Как можно выбрасывать добро? Советский образ жизни приучил выжимать из вещи пользу до последнего вздоха. И правильно, ведь это – кропотливый труд чьих-то рук.

Кстати, Ирина стала бабкой в сорок лет в прямом смысле: дочка родила накануне выпускных школьных экзаменов. А в шестьдесят Ирина – уже и прабабушка. Это у них такая молодая да ранняя династия по женской линии. По мужской – неизвестно. Мужчины в их бабьем царстве не задерживались. Делали своё чёрное дело и исчезали навсегда. Хотя разве зарождение человека – чёрное дело?

Как баба Ира до сих пор жила без правнучки, чьи волосики белее и легче новогоднего снега? Это она, ластясь и гладя морщинистое бабушкино лицо, прозвала её Иринушкой-рябинушкой. Потому что красиво, потому что в рифму и потому что баба Ира была действительно ряба – перенесла в детстве оспу. Что не помешало ей, как видите, быть любимой (пусть и недолго) и произвести на свет целых три прекрасных женских поколения. И внучка трогала мягким пальчиком и целовала розовые оспинки-рябинки на добром прабабушкином лице.

Ирина одна поднимала дочь. Потом нянчилась с внучкой – звание бабушки обязывало. А уж когда народилась правнучка… Да если бы бабе Ире запретили с ней возиться, она бы на коленях под дверями стояла, лишь бы видеть и держать на руках этого ангельчика.

Юная баба Ира после школы пришла в районную поликлинику на медосмотр – готовилась поступать в училище. Увидела на дверях листок: требуется уборщица. Почему бы не повозить тряпкой месяц-другой, денежку заработать? И… прижилась здесь навсегда.

В первое время её удивляли и немного раздражали пожилые пациентки. Они здесь буквально прописались. Торчали в очередях, наверно, со дня закладки первого камня в больничный фундамент. Старушки оживлённо общались, обменивались диагнозами. Было объявлено соревнование: у кого выше давление, сахар, холестерин, билирубин в печёночных пробах… Но пришли двухтысячные, и по их уютному больничному клубу нанесла сокрушительный удар оптимизация.

Есть такой анекдот. Заявляется к Малышевой на передачу новый русский. Она ему прописывает «фрукты, фрукты, фрукты». Зрителю рангом ниже – «овощи, овощи, овощи». Вышла бабка: «Воздух, воздух, воздух».

Нет худа без добра. Государство втайне мечтало избавиться от балласта, а вышло наоборот: продлило бабушкам жизнь. Вместо таблеток – волшебная кружка тёплой воды по утрам, мелкими глотками – и утренний стул как по часикам.

Вместо хлорного, душного, микробного воздуха больниц их старушечий клуб переместился в сосновые, насыщенные кислородом и целебной хвоей лесные ароматы – и хвори как рукой. Бабули встали на лыжи и потопали гуськом, воинственно размахивая палками. Ты этого достойна!

Быстро летит время. Ирина будто вчера была голенастой девчонкой со шваброй, и её отчитывала старшая медсестра за плохо помытую лестницу, – а сегодня сама пополнила ряды старушек. Её не хотели отпускать с работы, но дочка и внучка возмутились её зарплатой в три с половиной… ой, это они загнули – в две с половиной копейки. Сиди дома, нянчись с малышкой.

Дети имеют свойство вырастать, вот и правнучка пошла в школу. Баба Ира осталась невостребованной. Пыталась помочь семье материально, но всё как-то неудачно.

Нанялась в сезон торговать чужой клубникой. На вид ягоды были как игрушки, а на вкус вата ватой. Рассерженные покупатели стремились вернуть денежные средства и некачественный товар обратно. А заодно норовили отметелить старую перечницу. Приходилось менять дислокацию: сегодня у супермаркета, завтра – на рынке, послезавтра – на кольцевой. Последнее безопаснее всего: водители точно не вернутся из-за кулька ягод.

Обманывать людей было противно. Баба Ира решила открыть свой маленький бизнес – вязала капроновые мочалки. Бабириным мочалкам, в отличие от китайского ширпотреба, сносу не было. Советская прочность, хоть знак качества присваивай! И какие пышные, нарядные, радуют глаз яркими оттенками. За них и поплатилась.

– Бабка, ты из разноцветных, что ль? Элгэбэтэшница? Радугу тут пропагандируешь?

Пока баба Ира расшифровывала страшную аббревиатуру, её хрупкие витрины ломались. Любовно связанные, радужные, весёленькие мочалки летели на асфальт. Их втаптывали в грязь, в лужи, на них плясали, подпрыгивали, пинали под колёса проезжающих машин.
– Ещё притащишься сюда со своим педерастским товаром – мало не покажется, – пригрозили плечистые молодые люди в чёрных куртках. И ушли, впечатывая в грязный снег рубчатые бульдозерные следы башмаков.

Когда-то бабе Ире приходилось добираться на работу и с работы в маршрутках. И каждый раз в битком набитом салоне непременно находилась пара-тройка древних старушенций. Именно в это время, ни жить ни быть, им приспичивало шлындать куда-то по страшно важным делам. Юная баба Ира в душе досадовала из-за них.

Но вот пришло время, когда она, встав по привычке на рассвете, бестолково топталась в кухне. Перемыть бы советский хрусталь и сервиз – и так уже стерильные. Собирала авосечку и трюхала куда-нибудь за яйцом на окраину города. Надёжная пенсионерская разведка донесла: в тамошних местах на яйцо сегодня скидка.

И вовсе не хотела она вредничать, доставлять пассажирам неудобства… Как вы не понимаете, старикам просто нужна капелька внимания и тепла. Пусть даже это внимание – толчки локтями под микитки, а тепло – от втиснутых в тебя тел пассажиров. Но ведь это – жизнь, движуха (правнучкин лексикон). Всё лучше, чем мыкаться одной на кухоньке.

Сегодня в утренней маршрутке пенсионеров было двое. Баба Ира и незнакомый мужичок с ноготок, мужичок – заскорузлый пиджачок. Он любезно уступил ей место и своим тщедушным тельцем защищал от нависших пассажиров. А при выходе с готовностью подставил руки, и она, прищемлённая дверцами, плюхнулась прямо в его объятия. Как истинный рыцарь, помог отряхнуться и проверить целостность костей и наличие пуговиц и хлястика.
Представился:
– Евгений Петрович.

Дальше пошли за яйцом вместе. Яйца кончились перед носом, ну и не надо. Погуляли в сквере, загребая ногами звонкие листья. Проголодались, зашли в «кулинарию». Переглядывались, улыбались друг другу глазами над чашками кофе – ни дать ни взять шестиклашки, сбежавшие с урока.

Евгений Петрович рассказал, что живёт неподалёку в социальном центре. Вообще, там разрешено жить не дольше двух месяцев кряду. Но он придумал: выписывался на один день, а потом снова покупал путёвку. Соццентр – всё не так безысходно, как в доме престарелых.

Овдовел три года назад. Жену сгубило дремучее наше суеверие. А как ещё можно объяснить, что не стало на ровном месте цветущей женщины?

Началось с того, что заболела и скоропостижно скончалась приятельница жены. Супруга о том не знала, как раз шла проведать больную. В эту самую минуту выносили на покрывале покойную. Жена шарахнулась, прижалась всем телом к косяку, и вялая мёртвая рука взмахнула и зацепила её за тёплое живое бедро.

Жена задумалась, как гоголевская Пульхерия Ивановна: «Это за мной смерть, видимо, пришла». Евгений Петрович успокаивал, как мог. Дескать, встретить в дверях покойника – это, наоборот, к долгой жизни и чуть ли не удача… Жена не слушала, рассеянно собиралась на сороковины.

Сорок дней отмечали в кафе. Её как близкую подругу усадили в торце богатого стола. Она сидела и не могла понять: отчего гости произносили хорошие, душевные слова в адрес покойной, но обращались исключительно к ней! Очень не по себе было. Оглянулась – как раз за её спиной располагалась большая фотография покойной в траурной рамке, вся в огоньках свечей. Какая бестактность со стороны хозяев!

Это был второй нехороший знак. Жена ещё более помрачнела. А уж третий случай… Как в детской считалке: а на третий раз не пропустим больше вас! Пошли проведать ту же приятельницу на кладбище, убраться на могилке. Внезапно памятник пошатнулся и начал падать! Не на кого-нибудь – именно на жену! Не отскочи она – её бы пришибло насмерть: гранит весил не меньше полутора центнеров. Мистика!

Евгений Петрович утешал супругу, что никакой мистики нет. Памятник плохо укреплён, весной цемент отсырел. Жена, тот ещё бегемотик, на него оперлась – не многие сооружения способны выдержать такую нагрузку. Но супруга хирела на глазах и всё твердила, что приятельница зовёт её к себе, тянет, всасывает как воронка. Ну и всосала…

– Какие вы страшные вещи рассказываете, Евгений Петрович. А что детки ваши?

А детки решили, что отцу одному слишком просторно в трёхкомнатной квартире, ему вполне подойдёт однушка на окраине. Её поисками они уже вовсю занимались. И Евгений Петрович полностью был согласен, заторопился, сам паковал вещи. С готовностью выписался и переехал временно – временно! – в знакомый нам социальный центр. Но известно – нет ничего более постоянного, чем временное.

Когда закончился срок пребывания в соццентре, его продлили, а когда закончился и этот срок – выяснилось, что возвращаться некуда. Обещанной однушки нет, родную квартиру продали и дважды перепродали – концов не найти. Впрочем, Евгений Петрович и не искал концов – был он человек покладистый, кроткий. Помнил, что воздастся по делам вашим. Что посеешь, то и пожнёшь. Что посадил, то и выросло, сам виноват.

– Вы не виноваты, Евгений Петрович! – слишком горячо воскликнула баба Ира и покраснела. Подумала с гордостью: «А у нас в семье не так. Мы другие. Мы, как Путин, своих не бросаем».

Она пригласила Евгения Петровича на чай. Напекла мясных и сладких пирожков – небось, соскучился по домашнему. Отпарила его пиджачок, постирала и зашила рубашку. Штопали вдвоём: у бабы Иры зрение в последнее время стало слабеньким, почти ослепла. Он сидел рядом и вдевал нитку в иголку. И снова переглядывались, улыбались, опускали глаза.

Потом набрала ванну. Когда он вышел, помолодевший, румяный, с прилипшими к розовой лысине мокрыми волосиками, его ждали новенькие пушистые тапки и халат с биркой – вернуть в магазин, если не подойдёт. Подошло в самый раз.
– Чай да сахар, хозяюшка.

Сели за стол по-семейному.

– Симпатичный медвежонок, – кивнул Евгений Петрович на мягкую игрушку на полке.

Её подарила правнучка. Однажды баба Ира вслух задумалась: «Этого мишку со мной в гроб положат». С тех пор ловила себя на том, что смотрит на медвежонка с грустью: «Сиди пока в тепле, свете и сухоте». Ей было жалко медвежонка. Правнучка запечалилась:
– Иринушка-рябинушка, а себя тебе не жалко?
– Да ведь меня тогда уже не будет. Я, дай бог, стану облачком и с неба буду тебя любить. А игрушки облачками не становятся… Ну да мы ещё поживём!
– А вас верно назвала правнучка, – прихлёбывал чай Евгений Петрович. – Очень вам идёт сравнение с рябинушкой: вон вы какая стройная, тоненькая.

Баба Ира не была избалована комплиментами. Но знала, что если на её лице черти горох молотили, то фигурка сохранилась как у девчонки. До сих пор парни заигрывали с её гибкой спинкой: «Девушка, вашей маме зять не нужен?» Но, догнав и заглянув в лицо, быстро и беззвучно линяли.

– Та-ак, мамуля. Вот это новость так новость. То есть ты уже бомжей с улицы начала подбирать? Что значит – негде твоему Евгению Петровичу жить? А ничего, что у твоей родной внучки положение аховое: на ипотеку ишачит на трёх работах? А ты какого-то мутного дядьку – милости просим? Этого, мамочка, мы от тебя не ожидали. Слыхала сказку про лубяную и ледяную избушку? Сначала старый лис на приступочке попросился ночевать, потом на печке, а после и весь домик отжал на раз-два. Детки у него, видать, ушлые. Поди, связи и в ментовке, и в суде, и у нотариуса…

– Женя не просился на приступочку.
– Ах, он уже и Женя! Час от часу не легче. Внучка твоя в долгах как в шелках. Набрала микрозаймов, в ночь-полночь звонят страшные мужики, грозятся утопить в канализационном люке. А баба Ира у нас в это время вся в любовях, в розах-мимозах. Седина в бороду, бес в ребро.

– Просто живая душа рядом… Между нами не было ничего, – лепетала она.
– Значит, у твоего Жени материальный, шкурный интерес.

Баба Ира только моргала редкими ресницами. Столь стремительная и пугающая метаморфоза произошла с её девочками. Как если бы на её глазах милые котятки превратились в разъярённых львиц. Уютное бабье царство рассыпалось на глазах, как стеклянное. Вот тебе и «своих не бросаем».

Бабу Иру довели до такого состояния, что она только махала руками: ах, делайте что угодно! Что-то мне нехорошо, стучит в висках, жмёт сердце.

– Вот видишь, мамуля. О душе надо думать, а ты… Какой пример ты подаёшь правнучке? Она уже спрашивает: «Дед Женя с Иринушкой на одной кроватке будут спать?» Стыд-то какой. Вот сюда, на диванчик, таблеточку под язык – и баиньки. На ладан дышим, а туда же.

Когда баба Ира очнулась – Евгений Петрович исчез. Квартира была переписана на дочь и заложена в банке. Она только помнит, что её, сонную и на всё согласную, водили под руки по каким-то кабинетам, белые халаты склонялись к ней и задавали ласковые вопросы. Она что-то подписывала, на всё кивала головой… Лишь бы скорее домой, прикорнуть на родном диване.

Но дивана уже не было. Бабе Ире сказали, что ей нужно в санаторий поправить здоровье. Посадили в такси, куда-то долго везли, за окном мелькали ёлки и берёзы. Сжалось сердце, когда синяя табличка у входа сообщила льдистыми буковками: «Пансионат №…»

– Временно, мамочка, временно.

Где-то она уже слышала про временное… Дочь с внучкой вихрем унеслись оформлять недостающие бумаги. Правнучка сидела в вестибюле на узлах рядом, гладила ладошками прабабушкины мокрые щёки. В складках кожи скапливалась перламутровая водичка, находила бороздки и капала на кофту.

– Не плачь, Иринушка-рябинушка, ты мне просто сердце разрываешь. Так можно слезами истечь и высохнуть. Не надо, пожалуйста. Когда моя бабуля, твоя дочка, состарится, мы с мамой её сюда привезём, чтобы тебе не было скучно. А потом мама станет старенькой, я её тоже сюда привезу. Вам втроём будет весело, а я буду вас навещать.

Подоспевшие дочь с внучкой переглянулись…

Бесчувственная как сомнамбула, поплелась баба Ира на первый в её жизни казённый обед. Тыкала ложкой во что-то пресное, серое, вязкое в металлической тарелочке. Её окликнули: «Рябинушка!» За соседним столом приподнимался Евгений Петрович в своём неизменном пиджачке, сиял морщинами.

В комнате баба Ира поставила букет из красивых жёлтых листьев в банку – Евгений Петрович успел сбегать и набрать. Раздёрнула молнию на чемодане. Её только что церемонно пригласили на свидание в аллейку, не пойдёшь же распустёхой.
Из чемодана вывалился медвежонок – спрятала правнучка. Усадила его на подушку, подмигнула: «Ещё поживём!»