Институтская подруга пригласила к себе в дом, где нас встретила её мама. Она была выше среднего роста, с удивительно добрым выражением лица, но глаза и волосы показались мне какими-то бесцветными. Её фигуру я назвала бы монументальной. Двигалась мама подружки неспешно и царственно, с чувством собственного достоинства.

Я гадала, сколько лет Наталье Матвеевне. Манера разговора выдавала зрелую женщину, но лёгкое отношение к жизни говорило о молодости. Её умные глаза светились то ли тихой радостью, то ли обещанием чего-то хорошего. Голос просто завораживал. Наталья Матвеевна говорила тихо, медленно, никогда не сбиваясь.

Обстановка в квартире была очень скромной, вещи выглядели старше хозяев, но в них содержалось благородное изящество. Наталья Матвеевна усадила нас за стол, поставила тарелки с тонкими ломтиками сала и луком. Я с ужасом рассматривала красивые ножи и вилки, лежавшие рядом с сервировочными тарелками, и представляла, какой голодной уйду из-за стола. К величайшему удивлению, этой еды оказалось достаточно.

С первой встречи я буквально приросла к этой женщине и неосознанно старалась подражать ей во всём – в речи, походке, образе мыслей. Она обладала главным, чему хотелось научиться, – самодостаточностью. Гардероб Натальи Матвеевны был очень скромным, но любая одежда сидела на этой даме элегантно. Даже шокирующая белая нейлоновая кофточка с вычурным рисунком превращалась в изысканный наряд. Все вещи Наталья Матвеевна носила по-королевски. А показывая очередную скромную обновку, так элегантно встряхивала её руками, что вещь становилась роскошной. Она шила на старенькой машинке «Зингер», стоявшей рядом с огромным старинным зеркалом – свидетелем всех тщательных примерок.

Мама подруги работала кассиром в парикмахерской. Выглядела всегда безупречно: ухоженные руки, неяркая помада и аккуратная причёска.

А вот муж Натальи Матвеевны по темпераменту являлся её полной противоположностью. Фёдор Васильевич всегда был чем-то недоволен. Гнев его вспыхивал по любому пустяку и проявлялся сразу. Казалось, что мужчина и сам не понимал его причину. В эти минуты глаза Фёдора Васильевича напоминали рачьи, лицо становилось пунцовым, а голос грозным. Но жена не обращала на это никакого внимания.

Временами, когда муж чаще обычного прикладывался к рюмке, Наталья Матвеевна спокойно отлучала его от налаженного быта, сообщив, что борщ он будет варить сам, а также стирать и убирать свою половину комнаты. Однажды, придя в гости, я онемела от увиденного: половина комнаты в их однокомнатной квартире была чисто вымыта, а другая, где стояла кровать Фёдора Васильевича, покрылась ровным слоем серой пыли. Наталья Матвеевна, указав на это, гордо сказала:
– Только посмотри, какую грязь Фёдор развёл! Сейчас он себе обед доварит, тогда пойдём на кухню чай пить.

Я так его жалела! Фёдор Васильевич стоял у плиты неприкаянный, опустив голову и непрерывно помешивая ложкой в кастрюле.

Позже у Натальи Матвеевны появился ещё один рычаг воздействия на мужа – его развивающаяся тугоухость. Она мечтала отомстить мужу за вечные грубость и хамство. Оставалось лишь дождаться отъезда внучки, которая тогда жила с ними.

Наталья Матвеевна говорила:
– Вот уедет Вероника, месяц с Фёдором разговаривать не буду. Так ему и надо, глухой тетере.

Вскоре я стала свидетельницей мести.

Наталья Матвеевна, демонстративно не замечая мужа, непринуждённо общалась со мной. Фёдор Васильевич с несчастным видом слонялся рядом. Потом включил телевизор и сел очень близко к нему, но тут же получил категорическое требование убавить громкость. Фёдор Васильевич обречённо отошёл в угол. Дождавшись, когда жена пойдёт на кухню, подсел ко мне и начал, улыбаясь, что-то рассказывать. Пытаясь расположить к себе, предложил что-то сладкое из своих запасов, о которых жена не ведала. Я впервые увидела Фёдора Васильевича таким заботливым и почувствовала, как тоскливо ему живётся. Наталья Матвеевна из страха перед диабетом не давала мужу конфет.

– Зачем тебе конфета, если ты уже положил сахар в чай?

Фёдор Васильевич удручённо вздыхал и возвращал лакомство в вазочку. А сама жена грациозно разворачивала конфету, которой ей хватало на целое чаепитие.

У Натальи Матвеевны имелся ещё один способ влияния на мужа. Она легко могла обезоружить его спокойным величественным молчанием. Гнев Фёдора Васильевича улетучивался, и выяснение отношений прекращалось от одного поворота головы жены, чьё молчание было красноречивей слов. А когда ей просто не хотелось видеть мужа, она заявляла, что устала от грубостей, и звонила подруге с приглашением погулять.

Она спокойно отстраняла мужа от дел, если он ей мешал. Однажды я оказалась у них дома во время приготовления к отъезду мужа старшей дочери. Тёща передавала гостинцы для внуков, зять укладывал их в чемодан. Фёдор Васильевич попытался контролировать процесс.

– А колбасу не забыли? А яйца?

Наталья Матвеевна спокойно повернулась к мужу.

– Фёдор, сходи куда-нибудь. Ты же всё равно ничего путного не посоветуешь.

Муж проглотил это и спросил:
– А куда?
– Ну, хотя бы в булочную.
– Так хлеб же есть.
– Всё равно сходи.

И всё-таки было у Фёдора Васильевича любимое место, где он чувствовал себя хозяином. В 60-е годы он получил от предприятия дачный участок. В это время Наталья Матвеевна не работала и сняла на лето для себя и дочек домик в сосновом бору на берегу озера, а Фёдор Васильевич с энтузиазмом начал заниматься дачными делами.

Наталья Матвеевна на участок не приезжала, но периодически требовала отчёта о проделанной работе: посадил ли муж деревья, строит ли домик, вскопал ли землю под картошку. И только когда появились и домик, и сад, и грядки, она впервые посетила дачу, чтобы дать дальнейшие поручения. Фёдор Васильевич ездил на дачу с удовольствием, а жена лишь следила за посадкой и приезжала собирать урожай. Когда супругам было уже за восемьдесят, Фёдор Васильевич наведывался туда так же часто, а Наталья Матвеевна с неудовольствием замечала:
– Надо, наверное, поехать, посмотреть хозяйским глазом, что там Фёдор делает.

Она всегда была выше быта. Занималась домом, шила и вязала только по необходимости. Когда младшая дочь приехала в гости в новом, самостоятельно связанном свитере, мать долго возмущалась:
– Ты совсем в старуху превратилась, вязать вздумала. Этим только в старости занимаются. Для чего я тебя учила? Чтобы ты сделала причёску, маникюр и пошла гулять в парк.

Меня поражало отношение Натальи Матвеевны к внукам. Её не огорчали непослушание и двойки в дневнике. Она их просто бесконечно любила, хотя на ласки была скуповата.

Наталья Матвеевна никогда не роптала. Категорически не поддерживала в 90-е разговоры о голоде и нищете. Искреннее недоумевала:
– Какой голод, если в магазине есть хлеб и молоко? Без остального можно прожить.

И вспоминала, как в войну ехала с детьми в эвакуацию. В дороге умер её крошечный сын. Где похоронен – не знает: умерших снимали с поезда и хоронили на ближайших станциях. Слушая спокойный рассказ Натальи Матвеевны, я понимала: всё страшное в жизни для неё осталось там. Её уверенность, что жизнь удивительно прекрасна несмотря ни на что, всегда успокаивала меня.

После окончания института подруга уехала по распределению очень далеко, а я, бывая в центре города, всегда спешила к Наталье Матвеевне. Очень любила её солёные огурцы – в любое время года они казались мне малосольными. Никогда и ни у кого я не ела таких огурцов.

Потом мы пили чай. Заварка хранилась в древней металлической коробочке, которая казалась волшебной шкатулкой.

Когда у меня родилась дочь, Наталья Матвеевна всегда была на связи, помогала простыми, но мудрыми советами. Визит к нам она постоянно откладывала по причине своего непрезентабельного вида – то не успела постричься, то не сделала маникюр. Когда наконец пришла в гости, я очень обрадовалась.

У нас как раз находилась патронажная медсестра, и Наталья Матвеевна обстоятельно расспросила её о здоровье моей дочери, сказав, что это долгожданный ребёнок и потому к нему должно быть особое отношение. В подарок от неё я получила страшный дефицит по тем временам – огромный кусок марли и махровое полотенце. Прошло двадцать четыре года, а оно до сих пор у меня.

Наталья Матвеевна была довольна своей жизнью. Только одно её огорчало – давнее предсказание цыганки, что умрёт раньше мужа. Поэтому мечтала похоронить Фёдора и лет шесть пожить в покое без него.

Когда Фёдор Васильевич ушёл из жизни, Наталья Матвеевна явилась в военкомат, где я работала, и сказала:
– Уже месяц прошёл, как Фёдора нет. Хватит горевать. Пришла заказать ему памятник через военкомат, как участнику войны.

Она умерла через шесть лет после него, день в день.

Никогда я не встречала такого самодостаточного человека, глубоко любившего и ценившего жизнь и все её дары. Она часто повторяла:
– Я прекрасно прожила. Правда, Фёдор временами пил, но я не обращала внимания.

Наталья Матвеевна была удивительной женщиной, открытой всем радостям мира. Она считала совершенно ненужным переживать из-за второстепенных вещей. У неё я училась оптимизму и лёгкости в общении и никогда не забуду эти уроки.