Люблю поезда. Наверное, потому что они – часть моего детства. Когда мне исполнилось четыре, папу откомандировали в дружественную Монголию с целью создания в монгольской армии боеспособных танковых подразделений. В течение трёх лет каждый год вместе с родителями я пересекал всю Россию от Москвы через Урал и далее на Иркутск. Потом поезд очень долго следовал вдоль Байкала. Я лежал на верхней полке и смотрел на безбрежную воду, затем снова начинались бесконечные леса, и если бы не граница, то и не замечаешь, когда начинается Монголия.

Да и помимо Монголии пришлось много поездить, но большая часть детства прошла в дорогой моему сердцу Белоруссии. Жили мы и в Боровухе, что под Полоцком, и в Бобруйске, но малой родиной для меня стал Гродно. Это, безусловно, мой город, хотя я покинул его в 1982 году и с тех пор лишь иногда заскакиваю домой навестить близких.

Уже не помню, когда имел полноценный отпуск, как у всех нормальных людей. Сначала учёба в Свято-Тихоновском богословском институте съедала всё время, ведь тогда я работал на железной дороге. А став священником, и вовсе забыл об отпуске. Если собираюсь навестить родню, никогда не беру билет заранее. Не знаешь, как повернутся события на предстоящей неделе, так что собираешься в путь за сутки-двое до отъезда.

Бывало, служишь воскресную литургию, потом друзья сажают тебя в электричку. Москва, метро, Белорусский вокзал. Разумеется, весь этот маршрут проходишь практически бегом. Да ещё нужно ухитриться привезти домой какие-нибудь гостинцы. Билеты покупаешь в кассе за два часа до отправления, там же и обратные билеты, обычно на четверг. Перед посадкой в поезд набираешь газетной чепухи, чтобы прочесть её в дороге и оставить в вагоне. Понятное дело, едешь в том вагоне, в который удаётся взять билет в последний час до отправления. Потом поезд трогается, и ты уже предвкушаешь, что завтра утром увидишь свой город.

Как я мечтал пройтись по его улицам в годы срочной службы в армии! После команды «отбой» ложишься на койку, закрываешь глаза, и вот ты уже на вокзале, а затем пешком отправляешься в центр по улице Элизы Ожешко. Покровский храм, потом универмаг, кинотеатр и Советская площадь с Фарным костёлом. Здесь садишься в троллейбус, а если повезёт – в автобус 3-го маршрута. Проезжая по улице Гагарина, долго провожаешь взглядом свою школу, сегодня столь любезную твоему сердцу, и не можешь понять, почему в детстве терпеть её не мог. Ещё немного, и вот твоя остановка. Ты дома.

Однажды в одну из таких поездок по выверенному до мелочей маршруту я угодил в плацкартный вагон. Моя нижняя боковая полка, словно линия экватора, делила пространство вагона на две одинаковые половины. Всё вокруг было заполнено молодёжью в спортивных костюмах. Купе наискосок, в котором я не мог никого видеть, зато мог отлично слышать, буквально на последней минуте с шумом заняли двое пожилых мужчин.

Поезд тронулся, и буквально через несколько минут я услышал из купе бессмертный белорусский тост. Попробую произнести его близко к оригиналу: «Хай живе и пасецца бяларуская птушка бусел». В очень вольном переводе на русский эта шутливая фраза может означать приблизительно следующее: «Да процветает в веках Белоруссия со всей её флорой и фауной». Я засмеялся, захохотали и другие пассажиры. Засмеялся и тот, кто произнёс тост.

Потом тосты зазвучали бесконечным потоком, но содержание оставалось тем же. У меня уже в печёнках сидели фауна Белоруссии с её жизнерадостной птичкой и этот резкий стариковский смех. Я удивлялся: неужели после каждого тоста следует приём водки? Как можно столько выпить?

В конце концов я уснул и проснулся вечером уже в Минске, хотя спал очень тревожным сном – в него время от времени врывался идиотский жизнерадостный тост и изматывающий смех. Проснувшись, огляделся. От яркого электрического освещения перрона в вагоне было пусто и светло как днём. Видимо, молодёжь ехала в составе какой-то спортивной команды, и все сошли в Минске. Остались только я и эти двое пьяниц.

Вновь услышал удушающую здравицу в честь славной «птушки бусела». И опять смех, непривычно гулкий в тишине пустого вагона.

Всё, моё терпение иссякло! Впереди у нас целая ночь, и это издевательство нужно как-то прекращать. Я поднялся и направился в купе наискосок. Один из стариков, мертвецки пьяный, валялся на полке, не подавая признаков жизни. Второй не пил, а сидел, уставившись в стол невидящим взглядом, и, как заезженная пластинка, повторял одну и ту же фразу про «птушку», а потом смеялся.

– Отец, – потряс я его за плечо, – ложись спать.

Но он меня словно не слышал. Ну, думаю, сейчас я тебя напугаю, старик. Занёс кулак над его головой и с угрозой произнёс:
– Ну всё, дед, сейчас я тебя прибью!

Наконец, перестав хихикать и бормотать, он поднял голову. На меня смотрели два кроваво-красных глаза. Человек неожиданно спокойным трезвым голосом, без всяких старческих хрипов, ответил:
– Ты не ударишь меня.
– Почему, дед?
– Потому что ты человек свентый.

То есть «святой», так в Белоруссии называют батюшек.

Его слова заставили меня вздрогнуть от неожиданности. Я ехал в обычной гражданской одежде, ничто не выдавало моего сана, но старик почему-то знал, что я священник. И вновь его голова опустилась на грудь, и я услышал тот же смех, который всю дорогу от Москвы до Минска сводил меня с ума. Только тогда я понял, кто смотрел на меня этими воспалёнными от водки глазами и кто разговаривал со мной в эту минуту. Мне стало не по себе.

Мы были с ним в вагоне вдвоём, другой пьянчужка – не в счёт. Дед провоцировал меня, чтобы заглянуть мне в глаза. А когда я занёс кулак, бездна открылась, и он своего добился.

Я перекрестился и вышел из отсека. Собрал вещи, постель и, читая 90-й псалом, перебрался в начало вагона, ближе к проводникам. Лёг, не раздеваясь, и даже не заметил, как забылся под мерное перестукивание колёс.

Проснулся, подъезжая к Гродно. В вагоне ехало несколько человек, севших в Лиде. Моих ночных спутников уже не было, когда они сошли, не знаю. Из тех, кто подсел позже, пьянчуг никто не видел.

Время идёт, и я уже забыл, какой это был год и какой месяц, но тот ледяной взгляд кроваво-красных глаз из иного мира, который не знает пощады, не забуду вовек.