Из раннего детства, что он провёл у бабушки в райцентре, Сева ясно запомнил две картины. Вот он, маленький мальчик, вышел с бабушкой из дома и смотрит, как закатывается в конце прямой улицы солнце. Свет слепит глаза, и ему видна лишь висящая вдали красная туча пыли, внутри которой что-то неясно мелькает, происходит какое-то движение, рождая тревожное чувство, как при наступлении вражеской орды. И только потом он понимает, что это возвращается с пастбища, с заливных заболоченных лугов коровье стадо, и тревога сменяется радостным ожиданием. Завидев родную улицу, коровы приветственно и требовательно голосят.

– Варька, Варька, – держа для приманки кусок хлеба, зовёт бабушка молоденькую, только что отгулявшуюся нетель, с крошечным, размером с ладонь, выменем.

Остальные хозяйки тоже зовут коров, и те разбредаются по дворам, оставляя на опустевшей улице запах зелёной травяной жвачки и парного молока.

Другое воспоминание уже совсем сказочное. Он стоит на заливных лугах, куда пришёл с бабушкой на дневную дойку, у самого берега сияющей на солнце реки. У него праздничное, радостное настроение, может быть оттого, что на невидимой отсюда лодочной станции играет музыка. И вдруг из этого солнечного сияния в ореоле лучей появляется лодка и плывёт среди вспыхивающих огнями волн, как по затухающему пожарищу. В лодке сидит женщина в белой шляпке и белом ажурном платье и, наклоняясь, со смехом плещет водой на неумело гребущего мужчину.

Из какой нарядной нездешней жизни появились они, чтобы проплыть мимо очарованного мальчика к лодочной станции и навсегда исчезнуть за речным поворотом?

Сегодня Сева почти взрослый, перешёл в десятый класс и приехал к бабушке на свои предпоследние школьные каникулы. Весной в газете опубликовали его стихотворение, и он уже решил стать поэтом. Живёт, радостно-возбуждённый, в постоянном поиске рифм и метафор для новых стихов. По бабушкиному дому ходит с загадочным видом, надувается от важности, от распираемого желания показать напечатанное стихотворение. Но не показывает, потому что знает: никакого восторга не будет, бабушка не поймёт, какое значительное, знаменательное событие случилось в его жизни. Поглядит на стихотворение, даже не прочтёт, скажет: «Молодец, а чем ты после школы заниматься будешь?»

Но бабушке, хотя она и рада приезду внука, сейчас не до Севы: вот-вот должна отелиться Варька. Сегодня на их улице почти не осталось коров: прежних сдали, новых не завели, потому что не под силу держать. И бабушка понимает, что и её запаса хватит только на Варьку – она последняя, – и жалеет, заботится о Варьке, как ни о какой другой корове до неё. Она уже неделю не пускает её на пастбище, дважды в день меняет подстилку, стелет под ноги, точно простыню, свежее сено.

По срокам сегодня ночью должно свершиться. Бабушка заправила керосином лампу, отнесла в хлев, потому что света там нет, и строго говорит Севе:
– Ты не ходи, не беспокой Варьку. Не нервируй её.

Видно, что бабушка и сама нервничает, всё время, как часовой, прислушивается к любому шороху, чтобы не пропустить тревожного Варькиного мычания и сразу броситься на помощь.

– Само собой, я же понимаю, – отвечает Сева, но всё-таки заглядывает в хлев.

Варька стоит у маленького оконца, но даже такого тусклого света хватает, чтобы разглядеть раздувшуюся, как бочка, корову. Когда Сева появляется, у неё на животе мгновенно выпячивается и пропадает живой бугорок. «Это, наверное, телёнок копытцами сучит, просится наружу», – думает мальчик, стыдливо ошеломлённый открывшейся ему тайной, и тихонько, на цыпочках, выбирается за дверь.

Потом, томясь, опять идёт в дом, решив написать грустное стихотворение, ещё не зная о чём. Вспоминается ему памятное место у реки, где он впервые увидел загадочную женщину. Там же позднее он дал себе клятву добиться того, чтобы его жизнь стала такой же нарядной, нездешней, – как та незнакомка. Теперь-то Сева знает, как это сделать – стать поэтом, потому что только у поэтов бывает красивая жизнь.

Он садится за стол и ждёт, когда в голову стремительно стукнет и горячо вспыхнет под сердцем, – так всегда случается вначале. И хотя ничего не стукает и не вспыхивает, он пишет на листе бумаги, зачёркивает, снова пишет и зачёркивает, затем комкает и бросает лист на пол и начинает ходить по комнате перед изумлённой бабушкой, опустив голову в пол.

– Ты чего потерял, внучок? – спрашивает она.
– Рифму, рифму, – раздражённо отвечает он. – Я стихи пишу.
– Ну, пиши, пиши.

Окно открыто на улицу, где как бы на ожившей берёзе перепархивают с ветки на ветку, гомонят, чивикают и ссорятся по-ярмарочному задиристые воробьи. Они тоже мешают Севе, который никак не может подобрать рифму к слову «сон».

– Сон-ОМОН, сон-охламон, – шепчет он в отчаянии. – Сон-батон. Тьфу ты!

Поздно вечером бабушка уходит в хлев, прихватив бельевую верёвку на тот случай, если придётся вытаскивать телёнка за ноги.

– Что-то будет, что-то будет, господи спаси. Господи убереги, господи помилуй, – твердит она. И в голосе у неё такое отчаяние и тревога, как у птицы, летающей над выпавшим птенцом.

Сева остаётся один и, кажется, впервые сознаёт, что происходит нечто важное, скорее всего, трагическое, и волнуется. Он представляет, как Варька в мучениях умирает, телёнок тоже гибнет, не родившись. Не зная, куда приткнуться, он мечется по дому, выглядывает в окна, садится на диван, вскакивает. Несколько раз пробирается к хлеву, прислушивается, склоняясь к двери в неудобной, напряжённой позе бегуна на старте, готового сорваться с места. Но за дверью тихо.

Чтобы успокоиться, Сева отправляется на улицу. И пока бабушка сидит, закрыв себя в хлеву перед керосиновой лампой, в жёлтом свете похожая на какого-то древнего идола, Сева быстро ходит по райцентру из конца в конец. «Надо подождать, – трусливо думает он. – Вот погуляю, вернусь, и всё к этому времени образуется».

Ночь была тихая, село спало, только в поле горел костёр. На небе сначала светили звёзды, такие крупные, словно раздувались на глазах, как пузыри на воде. Потом взошла луна, притушила звёзды, залила землю призрачным светом, точно дохнула на неё, и всё вокруг, даже дома, показались полупрозрачными, как бы сложенными из синего стекла.

Неожиданно Сева останавливается посреди улицы, будто от внезапной мысли. С удивлением, замерев, смотрит по сторонам, и всё, что видит, кажется ему новым, всё находит в нём отклик. Мальчик как-то сразу забывает о бабушке и корове Варьке, переживая одновременно и восторг, и тревогу, и веру в то, что однажды сумеет выразить в стихах эту ночь, эту росу на траве, горящий в поле костёр, слоистый дым от которого изогнулся над селом коромыслом…

Скоро в воздухе сгущается туман. Звёзды сразу гаснут, не в силах пробиться сквозь его ватную толщу, какое-то время видится мутный кружок луны, но и он пропадает.

Засыпает Сева сразу, как только приходит домой. А когда просыпается в полдень, солнце льётся в окна, пахнет от пола нагретым деревом. Он сразу всё вспоминает, бежит в хлев. Варька стоит на месте, телёнок с кудряшками на лбу сосёт из вымени молоко, задние ноги у него от усердия дрожат. При виде телёнка в голове у Севы стучит, под сердцем горячо вспыхивает огонь. Корова, телёнок, бабушка, лунная ночь, костёр в поле, дым костра, туман – всё загадочным образом соединяется в одно целое, и это настолько неожиданно и чудно, что само просится в стихи.

Когда бабушка к обеду возвращается из магазина, Сева сидит за столом, пишет, перечёркивает написанное и бросает скомканные листы.