Не знаю, с чего начать. Лучше начну с самого начала. Мои родители поженились совсем молодыми, были красивой парой, жили, как все нормальные семьи, только дети у них не получались. Они уже смирились, когда в 36 лет мама наконец-то забеременела. Роды случились преждевременно – сказалась травма: мама упала на живот, когда была на шестом месяце.

Вскоре после рождения у меня обнаружили порок сердца. Врачи открыто говорили, что я не проживу долго, и даже не выхаживали младенца. Но мама билась за меня как тигрица.

В три года мне сделали операцию. Порок сердца победили, но через год я перестала слышать: лечили отит и переборщили с антибиотиками. Как родители со мной мучились, стараясь оздоровить, развить!

В первый класс я пошла в интернат для слабослышащих, но в нём не жила: мама возила меня туда каждый день, как в обычную школу. Родители очень хотели, чтобы я училась среди здоровых детей. Их мечта исполнилась через два года – я пошла в нормальную школу по рекомендации педагогов интерната – мол, у девочки есть шанс социализироваться. Сейчас думаю, что они очень меня переоценили.

А я с детства была плохим человеком. Страшно капризной, наглой, непослушной. И как это родители, которые из больниц со мной не вылезали, не заметили, что с дочерью не всё в порядке? Следовало бы сразу вести к психиатру, но вот именно к такому врачу меня и не направляли.

Я была хамкой и лентяйкой, обижала бабушку, которая безумно меня любила, как и мама с папой. Будто во мне жил злобный волчонок, испытывающий ненависть к людям. Я делала больно многим родственникам, но особенно – маме и бабушке.

Училась серединка на половинку. Предметами, которые нравились, я занималась с удовольствием, а те, что не нравились, игнорировала. Полностью! Слышать не хотела, что есть такое слово – «надо». Не буду тут приводить слова, которые я произносила родителям, когда они пытались справиться с моим упрямством. Они ужасны.

Хотя не всегда, конечно, я была такой дурной. Хватало и счастливых дней, когда мы не ругались. Помню, когда маленькой уходила гулять во двор, пела маме песню на пороге квартиры. Придумывала каждый раз новую. Радовалась маминому приезду из Москвы, когда она работала «челноком». И мама радовалась мне. В детстве я засыпала вечером, пока родители смотрели какой-нибудь фильм, и папа потом относил меня спать. Я сквозь сон чувствовала, что меня несут, и мне было так уютно!

Но иногда у меня в голове будто переключался тумблер – и начинался очередной приступ беспричинной агрессии. А все считали, что я просто дурно воспитана. Хотя мне действительно очень дули в попу. Лишь в 13 лет я оказалась на приёме у психотерапевта, а потом и у психиатра. Но что это за диагноз такой – невроз? Видимо, не повезло нам с врачом. Он мне прописал только глицин, в моём случае совершенно бесполезный препарат.

Подростком я стала ещё невыносимее. Уроки по нелюбимым предметам родители делали за меня. Не царское это дело. Я и по дому ни в чём никогда не помогала. Ленива была патологически! А ведь маме приходилось ещё ухаживать за своим отцом, лежачим инвалидом, и мамой, которая тоже очень болела. Она ездила к ним каждый день. А отец пахал на заводе без выходных.

Я писала стихи (родителям они очень нравились), но больше воображала себя крутой писательницей. Часто бросала книги, не дочитав. Всё мечтала, что вырасту и стану богатой и все будут мной восхищаться.

О, я очень высоко себя ценила! Считала, что достойна лучшего, по крайней мере лучшей семьи. Обвиняла родителей: «Мало покупаете мне вещей! Одноклассницы одеты лучше! И вообще, вы мне столько недодали!» Во время истерики я не могла остановиться, даже когда хотела. Эта агрессия была неудержима. Я себя не оправдываю – просто описываю, что чувствовала, когда мотала нервы близким. Причём при посторонних изображала идеальную дочь.

С седьмого класса я оказалась на домашнем обучении – всё-таки не потянула учёбу, в первую очередь из-за плохого слуха. После школы мечтала поступить на филфак, но родители понимали, что с моим вымученным аттестатом и состоянием здоровья учёбу в вузе я не выдержу. Конечно, я устраивала скандалы – мол, меня недооценили, не дали билет в будущее. В библиотечном техникуме, куда в результате мы подали документы, сразу наплевала на учёбу и завалила сессию. Но руководство техникума решило дать мне шанс – подготовиться и пересдать хвосты. Куда там! Во втором полугодии я начала прогуливать.

Ещё до этого умер дедушка, и мы с бабушкой и родителями переехали в квартиру побольше. Мама выбрала дом в двух остановках от техникума, чтобы не волноваться за меня. Она, наконец, решила приучать меня к самостоятельности, давать больше свободы. Я отправлялась якобы в техникум, а сама шлялась по городу. В общем, учёбу забросила. Засела дома с компьютером, быстро получила интернет-зависимость – и всё, почти закончилась как личность. Сутками сидела за компом, месяцами не выходила на улицу.

Это не значит, что я вообще не задумывалась над своим поведением. Но… Думала: вот начну новую жизнь завтра, послезавтра, ещё когда-нибудь. А время шло. Поступила в художественную школу для взрослых, платили родители. Они обрадовались, что я хоть куда-то записалась. Мне в «художке» нравилось, но лень было заниматься дома. Интернет манил меня как наркотик. Курсы маникюра я тоже бросила. Знаете почему? Мне было лень вовремя подняться. В 23 года!

В 2012 году умер папа, потом ушла бабушка. Маму это очень надломило, она ослабла здоровьем, много плакала, просила меня стать человеком. Я плакала тоже, потому что чувствовала себя никем, жалела себя. С каждым годом мне всё страшнее было смотреть реальности в глаза, хотя эту реальность я создала сама.

А мама… Утром она встанет, а я только ложусь после ночного бдения у компа. Мама оставалась одна до вечера, одна ходила на улицу. Я встаю, а мама плачет от одиночества.

Я пыталась изменить режим, но меня хватало максимум на две недели. Не могла ничего с собой поделать. Думала, мама никуда не денется, она вечная, она всегда со мной. У меня ещё много времени.

Последний год мама много пила. Сказалась также язва желудка, которую она никогда не лечила и диету не соблюдала. Я говорила, что надо лечиться, правильно питаться, но она упорно сопротивлялась. Мама просто существовала. Никогда не забуду этот пустой взгляд.

Нет, я боролась с её тягой к алкоголю, даже пила коньяк вместо мамы, чтобы ей меньше досталось. Знала, что она пьёт из-за меня. Мама говорила, что хочет умереть. Как я орала на неё, когда она лежала пьяная, как оскорбляла! Когда она просила помощи, я испытывала жалость и одновременно ненависть. Говорила, что она мне надоела. Я ненавидела её за то, что она выбрала именно такой способ забыться.

Вот опять не могу, снова плачу.

Когда дозвонилась до мамы на следующий день после госпитализации, то услышала в трубке такой испуганный голос! Плакала, бедная моя, перед операцией. Я дозванивалась минут сорок. Толком не разобрала её речь, но слово «операция» услышала и заволновалась, ведь полостная операция – это не шутки. Тем более мама очень мало ела, стала похожа на тень, да ещё много пила. Как она перенесёт операцию? Я хотела увеличить громкость на телефоне, чтобы разобрать мамины слова, а вместо этого случайно нажала на сброс. Ещё раз звонить не стала – мол, ничего, завтра договорим. Если бы я знала, что не договорим уже никогда.

На самом деле страх – липкий, иррациональный – появился ещё до маминого отъезда. Что-то ворочалось во мне тяжёлое, я не могла уснуть. У меня всегда была очень обострённая интуиция. А услышав об операции, я вовсе потеряла покой. Ходила после короткого сна больная, почти не ела. Пыталась заняться домашними делами, хотела навести порядок к маминому возвращению. Успокаивала себя тем, что скорую она вызвала сама – значит, хотела полежать в стационаре, такое уже бывало. Скоро вернётся домой, как раньше.

Ну почему я сразу не поехала выяснять, что с ней стряслось? Более того, и на следующий день не поехала и не позвонила. Решила: завтра – обязательно!

Ночью опять не спала. Утром внезапно заплакала, почувствовав страшное одиночество. Врубила весёлую попсу. Когда мне плохо, не могу слушать ничего серьёзного. Но страх не отступал. Раньше мама всегда отзванивалась, если «сбегала» в больницу. Однажды уехала на скорой в одиннадцать вечера, так позвонила в два часа ночи! Был случай, когда вообще сбежала из стационара, чтобы проверить, как у меня дела. А тут – тишина.

Почему я сама не звонила? Боялась. Оправдывала себя тем, что снова услышу невнятную речь. Тянула и тянула… И тут – яростный звонок в дверь. Открываю. На пороге стоит моя тётя и со всей искренней скорбью и мужеством сообщает мне…

Никогда не забуду этот момент. Такого вопля от меня никто никогда не слышал. Как обухом по голове. Какая это боль! Мне было больно от смерти папы, бабушек и дедушек, наших питомцев, но только узнав о смерти мамы, я поняла, что это такое, когда боль разрывает тело.

Вот уже и похороны позади, а в моей душе по-прежнему ад. Пока я надеялась, что всё обойдётся, тянула со звонком и визитом в больницу, мамочка лежала там одна. Как страшно ей, наверное, было! Одна, всегда одна. Сколько людей умерло у неё на руках – бабушка, мама, отец, муж. А сама ушла в страхе и одиночестве! А я же могла, могла приехать!

…Перечитала написанное. Нет, всё-таки в детстве я не была таким монстром, как написала. Самые тяжёлые случаи, когда я трепала нервы близким и обижала их, происходили, когда я стала уже относительно взрослой. Но сейчас всплывает в памяти только зло, исходящее от меня.

Да, вина моя не знает границ. Жизнь нашей семьи была бы счастливее, если бы я вела себя по-другому. Может, в моём поведении виновато трудное рождение, порок сердца, инвалидность по слуху и, как следствие, раздражавшая меня гиперопека родителей? Может, лечить меня надо было не от невроза, а от чего-нибудь посерьёзнее?

Нет-нет, я не пытаюсь себя оправдывать – просто стараюсь понять, что же со мной произошло. Пытаюсь жить дальше. Уже без мамы.
Мамочка, простила ли ты меня?