– Вставай, приехали!

Пьяненький гражданин очнулся от Сашкиного прикосновения, с трудом продрал глаза и боязливо огляделся в сумерках пустого вагона. Последняя электричка двадцать минут назад выпустила скудный ручеёк припозднившихся пассажиров, и машинист отогнал состав на запасной путь. А мужик всё проспал. Что ж, такое часто случается. Маленький, неказистый – Саня и сам-то едва его заметил.

– Вам придётся пройти с нами, – пояснил Михалыч. – Документы есть? Давайте, поднимайтесь.

Мужик нехотя встал и, шатаясь, побрёл к выходу, сопровождаемый двумя полицейскими. Троица спустилась на пути и направилась в сторону вокзала, где на первом этаже светились окна линейного отдела полиции. Саша открыл дверь и пропустил задержанного вперёд, а сам отозвал старшего коллегу в сторону.

– Михалыч, да отпусти ты этого дурошлёпа, ночь ведь на дворе. И нам возни меньше.
– Забыл, что Федосеев говорил? – прищурился старшина. – Конец месяца, а у нас «палок» не хватает.
– Да брось ты, нашёл на ком палки зарабатывать, – хмыкнул Сашка. – Ты бы ещё всех вокзальных бомжей собрал в «обезьянник».
– Вот завтра утром об этом сам и расскажешь товарищу капитану, – усмехнулся Михалыч. – Ох, Матвеев, Матвеев. Если будешь умничать, до конца дней так и проходишь в сержантах.
– А сам-то сколько сидишь в старшинах?

Михалыч засопел и резко прервал коллегу:
– Всё, хорош разглагольствовать! Есть распоряжение руководства – мы его выполняем. Мы линейщики, это наша прямая специфика – стреножить пьяных дураков в поездах. Или тебе хочется участковым в Фабричное?
– Нет, не хочется.

До того как Сашка попал в линейный отдел, он не раз слышал от других ментов шутку: «Не боись, дальше Фабричного не сошлют», – но поначалу не придавал ей большого значения. Лишь позже узнал, что Фабричное – самый депрессивный микрорайон, кишащий нерасселёнными бараками с алкашами и бывшими сидельцами, точками сбыта палёного самогона, «дури» и прочими прелестями социального дна. То ещё местечко.

Перевода туда участковым полицейские страшились как огня. Попасть в Фабричное означало впасть в крайнюю немилость у районного начальства. Никто там подолгу не задерживался – максимум через год-полтора участковые подавали рапорт об увольнении из рядов МВД, не выдержав нервотрёпки, бесконечных пьянок и поножовщины. В общем, стопроцентный конец карьеры.

Сашка никогда не боялся должности участкового, ему даже нравилось представлять себя маленьким, но важным поборником интересов столь же маленьких людей. Однако Фабричного опасался даже он.

– Посиди пока здесь чуток, – Михалыч защёлкнул за мужиком клетку «обезьянника». – Саш, сходи к дежурному, забери бумаги, у нас формы закончились.
Матвеев вышел из кабинета, но дежурный с кем-то долго разговаривал по телефону, и сержант решил подымить на свежем воздухе. Теперь у крыльца курить полицейским не разрешалось, приходилось уходить за угол, но кто увидит линейщика на вокзале в час ночи?

Сашка чиркнул колесом дешёвой прозрачной зажигалки и с удовольствием втянул ночной, чуть влажный вокзальный воздух. Когда он был маленьким, у ветки, уходящей в депо, ещё стояли древние паровозы.

– А дедушка говорил, что все паровозы уже умерли, – удивлялся Сашка, показывая отцу на большой чёрный цилиндр с выцветшей красной звездой и горделивой трубой.
– Глупости, – улыбался батя. – Паровозы никогда не умрут. Вот представь: не дай бог, завтра начнётся война. Все коммуникации будут разрушены, железнодорожные линии обесточены. Электричество исчезнет повсюду. Не будут ходить ни электрички, ни поезда дальнего следования. А паровоз – вот он, пожалуйста! Всегда готов к труду и обороне. Закинул уголёк в топку – и вперёд, тебя больше ничего не держит.

Маленький Сашка очень боялся, что война вот-вот наступит. Когда гулял с отцом около вокзала, они неизменно заглядывали в буфет и покупали мороженое, а потом выходили смотреть на поезда. Папа работал на «железке», поэтому шестилетний Сашка, несмотря на малолетство, уже знал названия самых главных советских локомотивов и мог при случае похвастать этим перед сверстниками и даже более взрослыми пацанами. Вот квадратный тихоня-тепловоз ТЭМ2 с «палубой» вокруг кабины, словно заговорщик, неспешно отправляется без вагонов куда-то по своим делам. Сашке он напоминал усатого дядю Колю из соседнего двора, когда тот тайком от жены отлучался в ближайший магазин. А вот проскочил обычный рабочий конёк, работяга ВЛ80, таскающий вагоны с гражданами поближе к солнышку и обратно. И, наконец, Сашкин любимый ТЭ3 с закруглённой «мордочкой», больше похожий на огромную игрушку, которую кто-то забыл на путях.

Иногда паровозы выходили из депо, издавали громогласное «чух-чух» и выпускали в воздух страшные густые клубы тёмно-сизого дыма. Тогда Саша плакал, вцеплялся в отцовскую руку и говорил: «Бежим скорее, война началась!» Но папа успокаивал сына, объясняя, что никакой войны нет, просто старичкам-паровозам необходимо иногда расправлять свои лёгкие и совершать небольшую разминку, чтобы не заржаветь. Тогда Саня вытирал слёзы и махал паровозу вслед рукой, и про себя желал, чтобы он никогда не умирал.

Теперь Александр стоял, наблюдая пустые разветвляющиеся пути, где в уголках затаились красные огоньки маленьких приземистых семафоров. Казалось, вот она, свобода! Лети куда хочешь, все пути открыты, но незримый диспетчер где-то сверху лучше знает, что никакой свободы нет: вот здесь скоро пройдёт товарняк, а там – скорый северодвинский. И все пути, как нити судьбы, находятся в руках этого диспетчера.

– Вот ты где, – ухнул за спиной знакомый баритон. – Тебя хоть за смертью посылай. Пришлось самому за формами топать. Позже перекурить не мог?
– Дежурный по телефону трепался, – Сашка угостил Михалыча сигаретой. – Вот и решил подышать воздухом. А куда нам спешить?
– С другой стороны, оно даже к лучшему, – Михалыч несколько раз глубоко затянулся. – Мы покурим, а клиент немного помаринуется, ему это только на пользу. А то, небось, думает, что «линейка» – это так, менты понарошку, хрень на постном масле. Нет, брат, у нас, как и в городе, можно до утра «обезьянкой» застрять.
– Может, всё же выпустить мужика? Какой-то он совсем пришибленный.
– Думаешь, мне его не жалко? – Михалыч выпустил струю голубого дыма в точности как Сашкин паровоз в детстве. – А ты знаешь, сколько таких дурачков я за свою жизнь выпускал? Сколько раз жалел, сочувствовал, входил в положение? Сколько этих пьяных тел поднимал зимой на улице и отпаивал горячим чаем, чтобы они не отморозили себе ноги и руки. Но иногда дверцу пора захлопнуть, товарищ сержант, такова уж наша работа. Тем более когда остаётся два года до пенсии. Ладно, пошли.

Мужик сидел в клетке, потупив взгляд. Сашка отворил дверь, привёл его к столу, за которым разместился товарищ старшина.

– Что же вы так наклюкались, гражданин… – Михалыч пролистал паспорт, – …гражданин Огородников? Зачем решили добираться до дома такими вот огородами?
– День рождения на работе отмечали, – глухо отозвался задержанный. – Вот и перебрал немного. Но со мной такое нечасто бывает, поверьте.
– Охотно верим, – Михалыч подвинул бумагу и ручку поближе к Огородникову. – И вы нам тоже поверьте: оставаться в электропоезде, который следует в депо, – серьёзное административное правонарушение, за которое предусмотрен штраф.
– Я больше не буду.
– Тоже верю, – Михалыч расплылся в улыбке. – Просто сегодня не ваш день, ведь так?
– Так, так! – оживился мужик.
– Но протокол всё же придётся подписать. Как говорится, ничего личного, тем более все бывали в вашем положении. Но и вы войдите в наше. Таков порядок.

Мужик снова свесил голову и тихонько всхлипнул.

– Завтра утром мне на смену. Жена убьёт. Отпустите, а?
– По-человечески вас прекрасно понимаю, – вздохнул Михалыч. – Но мир устроен так: кому-то везёт, а кому-то нет. Вот сегодня не повезло вам. Зато потом наступит белая полоса в жизни. Главное, держать себя в форме и надеяться на лучшее. Да не расстраивайтесь вы так! Подумаешь, штрафом больше, штрафом меньше.

Мужик вытер слезу.

– Да я не из-за штрафа расстроился.
– А из-за чего же? – вмешался в разговор Сашка.
– Обидно, понимаете? – мужик сжал в руках кепку так, что костяшки пальцев побелели. – Я ведь на самом деле почти не пью. Честно! И всегда, когда видел заснувших пассажиров в вагоне, на конечной тряс их, будил. Не все же они пьяные, многие засыпали, уставшие вусмерть после работы. Ну, нехорошо, если человек уедет в депо, выбирайся потом оттуда. Это было для меня вроде долга чести. Многие знакомые поступали так же. А когда сам заснул, не нашлось никого, кто меня бы разбудил. Никого! Все прошли мимо. Обидно.

– Конечно, обидно, – согласился Михалыч. – Я вам сопереживаю и даже вас поддерживаю. Вы молодец! Делали благое дело – людей выручали. Может, именно благодаря вам их не обокрали, они не переломали ноги, прыгая из вагона на пути, не нарвались впотьмах на неадекватных личностей. Я бы даже назвал ваше отношение к уснувшим пассажирам гражданским подвигом. В наше время редко встретишь человека, который не пройдёт мимо… Вы подписывайте, подписывайте, время не тяните. Дома вас наверняка заждались.

Огородников покорно взял ручку, но тут в кабинет заглянул дежурный.

– Михалыч, зайди в кабинет, тебя Федосеев искал. Звякни ему, он в райотделе задерживается, там у них какое-то ЧП.
– Блин, вот ведь ночка выдалась! – буркнул старшина. – А чего на мобилу не позвонил? Ладно. Сань, оформи товарища до конца, я сейчас вернусь.

Михалыч выскочил из кабинета, вскоре гул его шагов утих. Матвеев ещё раз окинул взглядом задержанного, посмотрел на протокол и снова вспомнил пустые пути, освещённые огнями семафоров. Раньше, когда он в школе подумывал пойти в железнодорожники, его всегда впечатляло, что у семафоров больше цветов, чем у светофора, а значит, больше вариантов действий.

Больше всего юному Сашке нравился белый сигнал, означающий, что манёвры разрешены. Вроде и не зелёный, но и не красный. Значит, есть куда двигаться. Вот только интересно, подчиняются ли этим правилам паровозы или у них есть какая-нибудь своя, особая сигнализация? Но если паровозы на самом деле единственные, кто останется после войны, и могут ходить куда хотят, то они по-настоящему свободны.

– Можешь идти, – Сашка забрал у Огородникова подписанный протокол и порвал его. – Я тебя больше не задерживаю.
– А как же штраф? – не поверил мужик своему счастью.
– Хрен с ним, со штрафом, – Матвеев скомкал обрывки бумаги и швырнул их в мусорное ведро. – Всё, свободен. Ну что застыл-то? Давай, двигай уже, пока старшина не вернулся.

Огородников поспешно исчез в дверях, а сержант устало опустился на стул, вытер кепкой взмокший лоб. Через пять-десять минут вернётся Михалыч и будет орать, а утром Сашку вызовет на ковёр сам капитан Федосеев и совершит с ним противоестественные служебные действия. А потом его наверняка отправят в Фабричное. Ну и пусть, не жалко. В конце концов, в Фабричном тоже люди живут. Но всё это будет потом, а сейчас… А что сейчас?

Сашка выглянул в окно и увидел вдалеке, за депо, россыпь крохотных зелёных огоньков. Значит, сейчас все пути свободны.