Шёл недавно к метро и увидел у перехода человека с пластиковым стаканчиком для подаяний. Мужичок сидит здесь постоянно. Вот и сейчас согнулся в вечном полупоклоне, лица не видно. Неожиданно я поймал себя на мысли: а могу ли припомнить лица тех, кому подавал милостыню? Вроде бы простой вопрос, но ответить однозначно на него я не смог.

Даёшь деньги мимоходом, затем по привычке ускоряешь шаг. Ноги будто сами уносят тебя подальше от человека, находящегося на самом дне, словно в том, чтобы взглянуть ему в глаза, есть нечто нехорошее. В такие моменты ноги обычно работают вместо головы. Оправдываешь себя: все спешат, и я спешу.

Напрягаю память, но плохо получается. Вспоминаются в лучшем случае обстоятельства и второстепенные детали. Помню, у одного бомжа была собака, а у другого на голове торчал смешной клокастый треух. Ещё один выделялся синей изолентой на оправе дешёвых очков. А что же насчёт лиц? Нет, не выходит. Лица нищих в моей голове расплываются сплошным размытым калейдоскопом, словно их у людей и не было. Впрочем, трёх нищих, повстречавшихся мне в разное время, я запомнил очень хорошо.

Хотел бы забыть неприятного типа, клянчившего деньги на паперти в великий праздник, но не могу. Дело не в его отвратительном виде – я подавал милостыню гораздо более опустившимся. Но вот таких наглых не встречал.

Сунул ему горсть десятирублёвок, но вместо благодарности бомж хмыкнул:
– А чё так мало? Нормальных денег нету, что ли?

Парировать совершенно не хотелось, тем более в Пасху. Но тут за меня ответила женщина, также входившая в храм:
– Дружок, если тебя это не устраивает, верни деньги молодому человеку.

Нищий сразу сник, воровато сунул руку с подаянием в карман, словно опасаясь, что деньги сейчас отнимут. Маленькие глазки, сизое лицо. Не оставалось никаких сомнений, что деньги «на хлебушек» человек в тот же день употребит на другой хлеб, «жидкий».

Помню, батюшка напоминал, как в таких случаях нужно себя вести.

– В церкви на этот счёт есть две разные точки зрения, – рассказывал отец Иоанн. – И, что удивительно, обе верные, важно лишь найти компромисс. Одна называется «правилом золотого всадника». Она состоит в следующем: даже если у тебя попросит милостыню человек в богатой одежде и на добром коне, нужно дать не раздумывая. Ведь сказано: всякому просящему у тебя давай. И в этом случае главное слово – «всякому».
– А другая точка зрения требует рассуждения? – попробовал я угадать.
– Да, и она самая сложная. Её можно назвать «правилом вспотевшей ладони». Ну, по названию ты сам понимаешь, что должно произойти, прежде чем подашь. Твоя ладонь должна стать мокрой от пота, чтобы понять, не получит ли просящий милостыню обманом, не навредит ли себе, не употребит ли её во зло. Конечно, нельзя осуждать человека лишь по его виду, но здесь материя тонкая: твоё подаяние может ввести его во грех.
– Как же совместить два принципа, если они полностью противоположны?
– Тут нужна особая мудрость, – пояснил батюшка. – С одной стороны, если видишь пьяницу, который наверняка пропьёт деньги, лучше пройти мимо. Но бывает, человеку нужно срочно опохмелиться, иначе он может сделать что-нибудь плохое или даже умереть. Тогда следует, конечно, подать. Но и здесь не всё так просто. Святые отцы советуют, что всё же лучше подавать в любых случаях. «Если пьяница и пропьёт подаяние, то это меньший грех, чем озлобление, которое мы в нём возбуждаем отказом, и те чёрствость и осуждение, которые мы в себе культивируем», – учил один известный священник. Но это не значит, что мы должны всё делать автоматически, не задумываясь о последствиях наших поступков. Поэтому повторюсь, здесь нужна мудрость.

А вот второй забулдыга, которого я запомнил, действительно удивил. Стою под козырьком вокзала, жду электричку. Вечер, народу много. Моросит мелкий противный дождик. Недалеко кассы, там две девчонки-студентки подпрыгивают от холода на тонких каблучках.

Наконец подошла их очередь. Одна купила билет, другая всё ещё роется в кошельке.

– Блин, у меня денег не хватает! – вдруг взвизгнула она. – Кать, есть полтинник?
– Только двадцатка.
– Ну всё, я попала, – чуть не плачет студентка. – Придётся к девчонкам в общагу проситься на постой. Или к Игорьку.
– Да на фиг твоего Игорька! – фыркнула Катька. – Ищешь на попу приключения. Может, зайцем?
– А как через турникеты прыгать на каблуках?
– Погоди, а на карточке у тебя разве ничего не осталось?
– Карточку в «Маке» ещё вчера обнулила, – рыдает девчушка.
– На, держи!

Сначала я не понял, что произошло. Потом увидел лохматую тень, которая материализовалась рядом со студентками. Бородатый бездомный, похожий на Карла Маркса, протянул Катькиной подруге синенькую бумажку.

– Бери-бери, – подбодрил девочку бомжик. – Со всяким может случиться.

Девчонка застыла в недоумении, но потрёпанный мужик без разговоров сунул ей в руки деньги и пошёл по своим делам.

– Да ты просто не в курсе, сколько они на самом деле за день зарабатывают! – ехидно заметила двоюродная сестра, когда я рассказал ей эту историю. – Мы с тобой по сравнению с ними нищие. У них целая мафия. Помнишь, как в анекдоте? «У одного бомжа ограбили коттедж под Москвой».
– Ну не все же они обманщики, – покачал я головой. – Если бы все зашибали такие деньжищи, не обитали бы на свалках и теплотрассах.
– Ты безнадёжно отстал от жизни, – вздохнула сестрица, но продолжать спор не стала.

А я ещё долго вспоминал того «попрошайку наоборот», хотя толком его даже не разглядел. Но в людской пустыне вечернего вокзала он оказался единственным человеком, у которого лицо было хорошо заметно.

– Ты только сейчас понял, что мы всю жизнь «думаем» ногами? – ухмыльнулся мой старый институтский товарищ Мишка по прозвищу Философ. – А я это уже давно просёк. Как ни крути, а спешка – великое социальное зло. Она экономит время, зато съедает целую жизнь. Для человека, спешащего на работу, дорога из дома и обратно становится пустой декорацией, вынужденным прочерком, обнуляется, как карточка той Катькиной подружки. И лишь тот всегда успевает, кто никуда не торопится. Нужно брать пример с древних римлян. Или хотя бы с наших батюшек.
– В смысле? – не понял я.
– По-настоящему уважающие себя римляне облачались в тоги, – просветил меня Философ. – И делали это не просто так. В тоге физически невозможно спешить, в ней можно только неторопливо шествовать, думая о высоком. И батюшки в рясах, если ты замечал, тоже никуда не спешат.
– И алкоголики.
– Нет, как раз алкоголики живут в спешке, – не согласился Мишка. – Постоянно на нервах, жизненные ритмы стремительны, как у бабочки-однодневки. Быстро долететь до нектара, быстро взять, а после хоть трава не расти.
– Зато нищие точно никуда не торопятся.

Мишка задумался.

– Да, тут ты, наверное, прав. Нищие вне времени, они созерцают жизнь в её истинной сущности. Отсекли от себя все мирские привязанности. Сам Будда позавидует.
– Ну, не все привязанности отсекли. По крайней мере, одна осталась.
– Конечно, а как же иначе, – кивнул Философ. – Полноценного созерцания без сильного страдания не бывает. Лишь острое ощущение несчастья даёт человеку первое и наиболее важное представление о счастье. В свою очередь счастье подводит к священному, а священное указывает на святость, напрямую связанную с божественностью. Именно так открывается Бог. Кстати, ты никогда не наблюдал со стороны за входом в алкомагазины?.. Зря, многое потерял. Львиную долю мудрецов и гениев, описанных мировой литературой, можно встретить именно у входа в обычную «алкашку».

И я решил последовать Мишкиному совету.

Первые несколько дней наблюдений мне мало что дали. Никаких гамлетов или бодхисаттв среди страждущей публики я не обнаружил, хотя, может, мне просто не везло. Или у Мишки, в отличие от меня, глаз на такие вещи более намётан. Но однажды я увидел нечто необычное.

Двое «бичей» стояли у входа и подсчитывали мелочь. Затем один начал спорить, размахивая руками, но второй вроде бы успокоил кореша, и они вместе вошли в магазин. Минут через пять собутыльники вышли с «топливом» и закуской. Я присмотрелся и не поверил глазам: собутыльники взяли пару пакетиков с кошачьим кормом. Ну и дела!

Мне доводилось пить в компании ребят с «ирокезами» на головах. В девяностые у настоящих столичных панков покупать закуску к пиву считалось недостойным. Если они и брали что-нибудь под пенное, то непременно сухой корм «Китикэт». Говорили, он хорошо идёт под «Янтарное» и «Балтику». Неужели и эти двое хануриков остались в тех временах?

Я наблюдал дальше. Мужики сели невдалеке на оградку, принялись трапезничать. Правда, корм приговаривать не спешили. За полчаса расправились с бутылкой. Затем один ушёл. Второй достал пакетик, высыпал на картонку, отнёс за угол магазина. Там, в темноте, началось движение: две или три кошки вышли наружу и принялись поглощать лакомство. Мужик скормил им и второй пакетик.

Я подошёл к бомжу.

– А ты молодец, – говорю. – Не забываешь братьев наших меньших.
– Это ещё что! – засмеялся бездомный. – Видел бы ты, сколько их на пустыре за помойкой! Всех мне не прокормить. Но хорошо, что Тонька помогает.
– Подруга?
– Жена.
– Понятно. А продавщицы из винно-водочного не кормят кошек?
– Была одна, кормила, но потом уволилась. А нынешние – нет, куда там! Даже зимой внутрь не пускают. А вот Лиза всегда пускала.
– Друганы, как вижу, не разделяют твоего увлечения.
– Не разделяют, но понимают. Да они и сами, бывает, котов втихаря подкармливают.

Смотрю на него. Мужик ещё не старый, но возраст установить трудно. Многодневная щетина, выцветшая под солнцем сальная шевелюра, местами тронутая сединой. Сухое, слегка измождённое загорелое лицо, сквозь которое просвечивают смеющиеся карие глаза. Похожих лиц тысячи, но второго такого больше не встретишь.

Мы разговорились, и я выяснил, что бездомный по имени Серёга кормит кошек не только по доброте душевной.

– Помню, совсем было худо, когда квартиры лишился, – рассказывал Серёга. – Сижу на теплотрассе между домами. Холод собачий! Идти некуда, отчаяние полное. Жрать нечего, в кармане последняя сотня. Думаю, пойду в «стекляшку», возьму что-нибудь для сугреву. Как дальше жить, что потом будет, уже не задумывался. И вдруг вижу – рядом какой-то рыжий комок. Стекловата выдралась, что ли? Присмотрелся, а это котёнок, подросток. Тощий как глист. Спит и тихонько дрожит во сне. Намучился, бедный. Нырнул я в «стекляшку», но вместо водки взял еду для этого товарища. Почему так поступил, сам не знаю. А тот своему счастью не верит: ест и мурчит, мурчит и ест. А мне так сразу спокойно стало, будто это не я, а меня накормили до отвала. И тогда я понял, что нужно делать, когда станет совсем хреново, – помогать тому, кому ещё хреновее. И это не заумь какая-то, а способ, много раз проверенный на своей шкуре. Ведь иначе можно совсем с ума сойти. Вот, брат, как-то так.

…Я жалел, что со мной тогда не оказалось Мишки Философа. Они бы точно нашли с Серёгой общий язык, Мишке было бы чему поучиться у Серёги. А чему научился я, так и не отвыкший от вечной суеты? Только тому, что человек, у которого ничего нет, дал мне гораздо больше, чем я ему. Я всего лишь оставил ему немного денег.

Может, не все они пойдут на благое дело и Серёга сегодня выпьет. Ну и хорошо. Я даже не против, если у Серёги вдруг окажется коттедж под Москвой и они живут там с неведомой Тонькой. Ну и пусть живут, пусть будут счастливы. Ведь счастье не измеряется в деньгах или коттеджах. Рай можно уместить даже на крохотной картонке, которая остывает сейчас где-нибудь за углом магазина.