Истории о том, как «Алло, снимается кино!», можно рассказывать бесконечно. Актёрские байки обычно начинаются так: «Иду я как-то на встречу с режиссёром, настроение паршивое. Болит всё – руки, ноги, голова, волосы… Устал, снимался много!»

Подпишусь под каждым словом, поскольку я и сама в тот день шагала на очередные пробы, еле волоча ноги. Строчка в моей актёрской анкете «признаков современности нет» наконец-то начала приносить плоды. Поди-ка найди сегодня актрису с натуральным цветом волос, без исправленных губ и щёк, наращённых ресниц, червлёных бровей. Все хотят быть красивыми и вечно молодыми! Зато со своим стопроцентным натюрелем я отлично вписываюсь в эпоху 50–60–70–80-х годов. А уж тем более в жанр исторической драмы.

Посчастливилось мне играть в фильме живого классика, который он снимал без малого три года. Актёров отбирали тщательно, разыскивали по всей стране, чтоб визуально походили на героев того времени. Тема-то серьёзная – революция, слом эпох.

Вот сюжет вкратце. Москва, 1920 год. В литературно-художественном клубе гремит музыка, из Америки сюда завезли наимоднейший джаз. Приглашённые негры лихо отплясывают нечто не совсем приличное. Утончённые московские дамы исключительно для успокоения нервов нюхают кокаин. Молодой поэт М., будучи в подпитии, вскакивает на стол и громко читает свои стихи. Моя героиня, поэтесса, сочиняющая вирши исключительно о возвышенных чувствах, возмущена происходящим: «Не стихи, а г…!» «Сами вы г…! Это мне посвящено!» – дерзко отвечает ей Б., подружка поэта. Какой-то штабс-капитан пытается читать Лермонтова, его освистывают. Тогда он хватает маузер и принимается палить в потолок. Начинается драка. Дамы визжат и падают в обморок.

Этот зажигательный эпизод снимали долго. После очередного выстрела даже закачалась люстра на потолке выстроенной декорации. Но не рухнула, у классика всё сделано качественно.

– Как вы носите костюм! Божественно! – порхали вокруг меня художники киногруппы. – Лицо просто предназначено для этого грима! На лице – сама эпоха!

А я, держа в зубах длинный мундштук, мысленно крестилась, чтобы быстрей вернуться в наше время.

Но и в нашем времени ничего хорошего меня не ждёт. В следующем киноопусе за главным героем по всей Москве гоняются бандиты. Очередной «слом эпох», 90-е годы. Парень с девушкой ничего умнее не придумали, как укрыться от мафии в наркопритоне.

Снимали в натуральном подвале. Низкий каменный потолок, со всех сторон торчит арматура, сколочен деревянный помост, по которому надо подняться, а потом спуститься в яму, где вповалку лежат «наркоманы».

Молодые актёры, преодолевая это опасное препятствие, бились головами, чертыхались и, кряхтя, принимали предложенные режиссёром замысловатые позы. А мне как любезной хозяйке данного заведения следовало провести Ромео и Джульетту внутрь и выбрать им местечко поудобнее, между теми, кто «ширяется», и теми, кто уже «откинулся». Когда мизансцена была выстроена, режиссёр скомандовал: «Несите ещё артистов!»

Принесли игровых крыс. Три девушки – хозяйка, дрессировщица и агент – осторожно открыли клетку и выпустили зверьков прямо на тела «наркоманов». Кто-то взвизгнул: «Я их боюсь!» Кто-то принялся истерически хихикать: «Ой, у них такие коготки! Щекотно царапают!» У меня, к счастью, контакт с крысами в сценарии не прописан. Передо мной другая задача – порхать по всему притону, в том числе по шаткой деревянной конструкции. Это логично, ведь тут мои владения, я здесь живу! И всё бы ничего, если б не защемление какого-то нерва, при котором ни лежать, ни сидеть не можешь, а ходишь, как русалочка Андерсена, по лезвию ножа.

Я сказала себе: «Оля, ты профи, соберись, тряпка!» Изучила на полу все ямы и колдобины, чтоб не запнуться. На стенах железные штыри, за которые можно держаться. Перекрестилась… и побежала!

Инцидент случился лишь в самом конце съёмок. Ромео и Джульетта устроились ворковать в углу. А я на правах хозяйки притона величественно опускаю руку на голову корчащейся у моих ног «наркоманки».

И тут я замечаю, что серый крысёнок кусает её за мочку уха. А девчонка даже шевельнуться не может, ведь по роли она находится в отключке. Молодая актриса дрожит, из глаз текут слёзы. Я осторожно взяла крысёныша за голый хвостик и потянула на себя, но он, подлец, извернулся всем тельцем и попытался цапнуть меня за запястье. Я не растерялась и плюнула ему в мордочку. Промахнулась, конечно, попала актрисе на волосы. Крыс пискнул и бросился наутёк прямо по телам «наркоманов».

– Снято! – прогремел голос режиссёра. – Отличная реприза!

Но ещё громче заголосили три крысиных матери:
– Как жестоко! В Машеньку плюнули! Она испугалась, обиделась!
– Я в актрису попала, а не в вашу Машеньку, – оправдывалась я.
– Спасибо, – шептала молодая актриса. – Я уже думала, сейчас умру. Меня, кстати, тоже Маша зовут.

Женщина-костюмер держит в руках вешалку с ярко-алым шёлковым платьем и обиженно ворчит:
– Просили купить стандартный сорок четвёртый, а они взяли сороковой. Я им говорю: где вы актрису пятьдесят пять плюс такого размера найдёте? В какой клинике для дистрофиков?

Зря она переживала. Платье было на бретельках, со шнуровкой и легко подошло бы для 44-го размера.
– А туфельки мы под вас купили, – гордо вскинула подбородок костюмерша. – Тридцать шестой, так?

Глянула на туфельки, и мне стало плохо. Давно прошли времена, когда я носила шпильки по 10–12 сантиметров. И бегала на них, и скакала, и танцевала. Теперь – исключительно комфортная обувь на плоской подошве.

…Главный герой фильма – красавец-брюнет. Включи любой канал, обязательно наткнёшься на лицо этого артиста. По сюжету он богатый банкир из «золотых двухтысячных», вот только окончательно запутался в бабах. Жёны, бывшая и текущая, парочка надоевших любовниц, юная возлюбленная, да ещё мама… Эта балерина на пенсии, страдая от скуки, подсела на игру в рулетку. Того и гляди спустит в казино всё состояние сына. В общем, именно её я и играю.

Мы с героем стоим в холле шикарной гостиницы у края красной ковровой дорожки. Я внимательно разглядываю каждую складочку, за которую могу зацепиться каблуком, ведь можно полететь так, что костей не соберёшь. По сюжету я должна шествовать по ковру, как аристократическая дама, но, увидев разгневанного сына, броситься бежать.

Мимо проходил второй режиссёр, я вежливо его окликнула:
– А что у нас в договоре написано по поводу травматизма на площадке?

Парень с пижонской бородкой вздрогнул, уставился на складки ковра и рявкнул в рацию: «Рабочие, на площадку!» В одно мгновение парни в спецовках скатали дорожку, вооружились швабрами, протёрли полы, и паркет заблестел, как стекло. Я потрогала его носочком туфельки.

– Скользко. Лечение полностью оплачиваете? И моральный вред тоже?

Ковёр вернули, натянули и даже сверху чем-то посыпали.

– Умеете вы, мама, людям жизнь усложнять, – усмехнулся главный герой.
– Сынок, я ещё даже не начинала, – ответила я.

Второй реж, проносясь мимо, захлопал в ладоши:
– Какие молодцы, текст повторяете!

Герой проводил его печальным взглядом и вздохнул:
– Всё правильно делаете. Когда ещё студентом был, я в одном проекте снимался. Обувь дали меньше на два размера. Постеснялся сказать. Пальцы на ногах до мяса стёр. З…ся потом лечить. Кино, б…

Всё прошло прекрасно. Бежала я красиво, сынок эффектно меня ловил, а потом бережно нёс на плече. Жалко, моя героиня прожила в этой истории всего одну серию. Сын отправил матушку в Швейцарию лечиться от игромании. Не могу сказать за это спасибо коллегам сценаристам!

Всё это я вспоминала, приближаясь к корпусам телецентра «Останкино». Мысленно одёрнула себя – грех жаловаться! Летняя кинострада в этом году удалась на славу. За три месяца я похоронила двух сыновей, развела с мужьями двух дочерей, а ещё у меня чуть не отобрали внучку злобные тётки из опеки, но я отстояла девочку. А сколько по мелочи сыграла врачей разной специализации, учителей разных предметов, весёлых или вредных соседок – считать перестала.

Вот и сейчас иду на пробы, да не куда-нибудь, а на Первый канал. Проект долгоиграющий, если утвердят, то можно всю зиму сидеть в тёплом павильоне, а не скакать по натурным съёмочным площадкам. Правда, есть одно «но». На пробы меня пригласила кастинг-директор, о которой коллеги говорили: «Мадам об любого актёра ноги вытирает, если он по статусу ниже, чем Безруков или Хабенский».
Посмотрим…

– Дарья Сергеевна задерживается. Просила записать пробу с вами. Я её ассистент, – заявила очень деловая барышня. Вот у неё точно все «признаки современности» налицо. Розовый чуб, как у Тараса Бульбы, на бритых висках – татуировки в виде китайских иероглифов. Над бровью несколько металлических скобок, и колечко в носу.

Я послушно присела на стульчик напротив камеры. Сложного ничего нет, история о далёких семидесятых. Хорошая девочка ищет своё место в жизни и работает на швейном предприятии, а ещё искренне любит коммунистическую партию. Но действительность не отвечает ей взаимностью. Девочке отравляет существование в том числе мой персонаж – крикливая начальница смены, которая лишает героиню последних иллюзий.

– Сафонова, твоя подпись? Да, нет? Отвечай! Поздравляю! Вся партия детских курток бракованная! Их со склада уже отгрузили, и теперь они тю-тю, по всему Советскому Союзу разлетелись! – грозно рычу я.

Рычать пришлось минимум десять дублей. Розовый чуб результатом оставался недоволен, капризно кривил пухлые губки и повторял:
– Не верю, не верю! Как-то неубедительно. Давайте ещё раз!

Вот сопля розовая. Станиславского полистала и теперь учить меня будешь? Я столько лет этой грёбаной профессией занимаюсь, сколько ты на свете не живёшь! Но вслух я ответила:
– Хорошо, давайте ещё раз.

После команды «мотор» поднялась со стула, подошла к столу, взяла увесистую кипу бумаги и со словами: «Сафонова, твоя подпись? Да, нет? Отвечай!» – с размаху метнула её в девчонку, чуть-чуть повыше головы.

От неожиданности розовый чубчик громко вскрикнул, откинулся на спинку, колёсики кресла поехали вперёд, и новый Станиславский бухнулся на пол. Листы сценария живописно падали сверху. А я продолжила монолог с действием, используя канцелярию со стола: ручки, карандаши, коробочки полетели вслед за бумагами.

– Мама! – завизжал чубчик. – Пашка, помоги!
– Не могу, – отозвался оператор. – Актриса вышла из кадра, с плеча снимаю.

Операторы – они такие. Всемирный потоп и конец света не заметят, поскольку всегда заняты – снимают с плеча.

Скрипнула дверь, на пороге появилась мадам Кастинг с вопросом: «Сняли?» Оператор Пашка расплылся в улыбке и развернул монитор.

– Да! Ваще топчик! Огонь!

Чубчик ползал под столом, собирая листы, и молитвенно повторял: «Дарья Сергеевна, я сейчас! Сейчас быстро всё приберу!» Мадам Кастинг в её сторону даже не повернулась, она сосредоточилась на просмотре моих проб. Чубчик бросился ко мне, склонился чуть ли не в пояс.

– Воды? Кофе? Американо, капучино? Чай? Чёрный, зелёный, красный?
– Синий.
– Печенье, вафли?
– Шоколад без глютена, – отозвалась я в надежде, что ничего подобного она точно не найдёт, зато наконец-то удалится с площадки. С ней-то начальница потом разберётся, а вот за меня возьмётся прямо сейчас.

Мадам Кастинг закончила просмотр и надолго задумалась. Красивая, ухоженная, возраст определить сложно. Но, скорее всего, родилась, когда я уже окончила школу. Через несколько минут она грустно заговорила:
– А знаете, что вы очень хорошая актриса?
– Знаю, – скорбно отозвалась я. – Пожалуй, без пяти минут гениальная.
– Да? – усмехнулась мадам, оценив иронию. – А почему до сих пор не звезда?
– Поверьте, я очень многое сделала, чтоб ей не стать.
– Мне коллеги о вас рассказали. Посоветовали пригласить. Стала искать. Нигде вас нет! Ни в Инсте, ни в Мордокниге, блог не ведёте, сториз не выкладываете. Что же вы с собой и со своей карьерой делаете! Снимаетесь много, но где ни попадя…

Мне претит убеждение, что если человека нет во всемирной сети, то его вообще не существует на свете, но спорить я не стала. Всесильность интернета, на мой взгляд, преувеличена. Найденных бездомных котят я пристраивала в добрые руки с помощью объявлений на заборе. А информация о кошке Лапке, которой требуется операция, до сих пор болтается по сайтам, но эффект нулевой.

– Вижу, комплексом неполноценности не страдаете, – сказала мне на прощание мадам. – Текст вышлю, учите, готовьтесь к встрече с режиссёром.

Я шла по бесконечным коридорам «Останкина», когда сзади послышался громкий крик: «Постойте, не уходите!» Меня догнал чубчик, протянул бумажный стаканчик, на крышечке маленькая шоколадка.

– Всё как просили. Только осторожно, горячо! Давайте сама понесу, до проходной вас провожу.

Пока шли, девочка успела рассказать, что ассистентом по кастингу только подрабатывает, а на самом деле учится во ВГИКе. На продюсерском факультете, уже на третьем курсе! И брат на режиссёрском! А её бойфренд вообще крутой сценарист!

– Мы кино про войну снимать хотим. Вас обязательно позовём.
– Про какую именно? – решила уточнить я. – С Наполеоном, Первую мировую, Великую Отечественную, афганскую, чеченскую или…
– Пока не решили, – смутилась будущий продюсер.
– Снимайте про Крымскую 1853 года. Тема неохваченная, и параллелей с современностью много, – посоветовала я.

На проходной охранник замешкался и слегка неуклюже повернулся. Чубчик на него прикрикнул, явно копируя мою подачу текста:
– Осторожно! Не видите, актриса идёт! У неё в руках чай!

На улице яркий солнечный день, голубое небо, деревья в золотистом и багряном убранстве, роскошное бабье лето ласково прощается с нами. По глади Останкинского пруда вальяжно плавают уточки, гуляющие люди кормят их и фотографируют.

Присела на скамейку, открыла стаканчик. Чай действительно оказался тёмно-синим! На этикетке, которая болталась на ниточке, – надпись «Васильковый». А на шоколадке другая – «Диетическая». Надо же, нашла! Видно, из этого юного продюсера толк выйдет. Возможно, и кино хорошее снимет, про войну…

Зазвонил телефон.

– Ты в каком режиме? – послышался голос подруги, актрисы Лены.
– Что значит – в режиме?
– У тебя их три. Ты либо снимаешься, либо спишь, либо кошек кормишь, – хихикнула Ленок. – На пробах была? И что?

Рассказывать ничего не хотелось, нашла отмазку:
– Не могу говорить, я в церкви.
– А! О! – отозвалась Лена и сразу отключилась.

На другой стороне Останкинского пруда стоит прекрасная церковь Троицы Живоначальной. Последний раз я была там лет пять назад, а то и больше, тоже шла с проб. Помнится, очень хотела получить ту роль, прославиться, заработать денег. Зашла в храм, а бойкая бабулька мне сразу сунула в руки тряпку. «Вижу, деточка, тебе надо. Протри-ка все подсвечники. Боженька тебе и поможет».

Я, конечно, протёрла. Не помогло, не утвердили. Наверное, просить надо было не об этом, а о самом главном. Например, чтобы в войнах не гибли женщины и дети. Но что я могу сделать? Только одно. Поднять за это бокал с синим васильковым чаем.