Будильник прозвенел ровно в три. Вставать не хотелось, тем более выходить в морозную глухую ночь. Я надышал в замёрзшем стекле крошечную дырочку, приникнув одним глазом, взглянул в сад. За окном сверкали крупные звёзды, на сугробах темнели серые тени от плетней. Всю ночь мела метель: сквозь дрёму я слышал, как она протяжно завывала в печной трубе и злобно бросала горсти зернистого снега в окно. Заснеженная рябина скреблась ледяными ягодами о заиндевевшее стекло, будто просилась в домашний уют.

Накануне мы с другом Колькой договорились, несмотря ни на что, идти на железнодорожную станцию за дефицитными «техасами». Так назывались чёрные джинсы с металлическими заклёпками, простроченные жёлтыми суровыми нитками, толстые и негнущиеся, как брезентовая роба. «Техасы» тогда у парней считались самым модным аксессуаром. Мы учились в восьмом классе, и жизнь без этих джинсов представлялась обделённой смыслом, можно сказать, совсем никчёмной.

Но позавчера в клубе на танцах кое-кто из ребят со станции проговорился, что в воскресенье к ним в универмаг должны завезти «техасы». Услышав новость, мы с Колькой сразу поняли: надо быть последними олухами, чтобы не воспользоваться столь ценной информацией.

Я наскоро похлебал чаю, надел валенки, овчинный полушубок, нахлобучил шапку-ушанку. Прихватив из сенцев лыжи, проворно вышел на улицу. Щёки мигом ожгло тридцатиградусным морозом, горячий пар изо рта, застывая, клубился у лица. Пушистые от инея деревья трещали, гнетущее безмолвие висело над деревней, даже вездесущие собаки и те молчали, попрятались в конуры, свернувшись тугими клубками. По-хорошему следовало бы сидеть на печке, а не отправляться по такой холодине за восемнадцать километров. Только мы уже не принадлежали себе: все мысли всецело были поглощены новенькими хрустящими «техасами», и заветная мечта в скором времени осуществится. Разве усидишь дома?

Пробиваясь на лыжах через островерхие сугробы, я медленно двинулся к дому Кольки. Друг возле крыльца уже крепил старенькие лыжи на валенки. Одетый, как и я, в светлый полушубок и шапку-ушанку, Колька походил на неповоротливого белого медвежонка, к тому же шумно сопел и кряхтел.

– Завалимся сегодня в клуб на танцы в «техасах», – мечтал Колька, не разгибаясь, и я по голосу угадал, что приятель улыбается, представляя себя уже в модных джинсах. – Расфуфыренные такие!
– Ага, – поддакнул я, вытирая варежкой под носом. – Все девчонки наши.

Идти по колено в глубоком снегу очень трудно. Кое-как доковыляв до околицы, мы оставили лыжи за плетнём крайнего дома. Там проживала древняя старуха Федулиха, которая на лыжах сроду не ходила, и можно было не опасаться, что она их присвоит.

Дальше отправились пешком. Теперь отпала необходимость поминутно задерживаться, вытаскивая лыжи из снега, но шагать резвее мы не стали. В поле снегу намело столько, что нам уже было не по колено, как в деревне, а по пояс. Приходилось едва ли не ползти, чтобы хоть как-то двигаться вперёд.

Часа через четыре ноги заледенели, кончики пальцев на руках замёрзли и больно пощипывали, а заиндевевшее лицо на морозе покрылось стылой бордовой корочкой. Через каждые полчаса мы натирали лицо и руки снегом, чтобы заставить охладевшую кровь бежать по жилам чуточку быстрее и разогревать продрогшие тела.

Только научились с этим худо-бедно справляться, как навалилась новая напасть: мы заметили вдалеке несколько чёрных точек, которые неумолимо приближались. Скоро разглядели покачивавшиеся вверх-вниз светящиеся зелёные огоньки. Это пластались в стремительном беге оголодавшие за зиму волки.

Мне почему-то сразу вспомнилась одна грустная история, и на душе стало до того тоскливо, хоть плачь.

Как-то раз к Колькиному деду Миките пришла моя бабушка Параня и пожаловалась, что ребята с улицы ушли в соседнее село драться. Как быть?

– Не писай, Паранька, – мудро рассудил Колькин дед. – Хоть один, да уползёт.

А сейчас и косточек никаких от нас не останется, слопают злые хищники, не подавятся.

Тогда мы с Колькой решили остаток пути добираться хвойным лесом, который виднелся справа на расстоянии километр-полтора. Идти через лес дальше и дольше, зато держаться ближе к деревьям спокойнее: всегда можно разжечь костёр и дождаться помощи – спички у нас имелись. А в случае неминуемой опасности можно быстро забраться на дерево.

Мы повернули к лесу и побежали, оставляя за собой глубокие синие борозды. Сухой снег летел во все стороны, клубилась вокруг снежная иглистая пыль. И хоть наша скорость была не велика, согреться мы успели, что уже обнадёжило. А ещё как деревенские жители мы хорошо знали, что даже сильно оголодавшим волкам не так-то просто решиться напасть на человека.

В лесу мы первым делом выломали себе из сухостоя по толстому увесистому суку. Взвалив их на плечи, сразу почувствовали себя увереннее. Наверное, так же безбоязненно вели себя и первобытные охотники, вооружённые тяжёлыми дубинами. Колька настолько расхрабрился, что прорезавшимся хриплым голосом грозно пообещал:
– Пускай только попробуют сунуться – как дам по башке, так и окочурятся враз!

Но я бы остерёгся заявлять такие провокационные вещи, чтобы не рассердить волков, которые к тому времени нас нагнали и теперь следовали на почтительном расстоянии, скаля зубы. Должно быть, мы вкусно выглядели – распаренные да розовощёкие.

Волки долго шли за нами по пятам, подбираясь всё ближе. То ли голод брал своё, то ли звери наглели, видя, что нам не под силу с ними справиться. Теперь они проявляли агрессивность, глаза полыхали красным яростным пламенем.

Стая из пяти особей сопровождала нас до первых домов посёлка. Когда со стороны железнодорожных путей потянуло острым запахом золы, дыма и креозота, вожак, шедший впереди, низко нагнув голову, остановился, задрал башку и протяжно завыл. Вот тут мы по-настоящему испугались, подумав, что волк дал сигнал своему тейпу к нападению.

Может, так оно и случилось бы, но в этот момент залаяли, почуяв волков, станционные собаки и какой-то бдительный житель выстрелил из ружья дуплетом. Морозный воздух вздрогнул от грохота, тугая волна достигла леса, и с пушистых сосновых веток с лёгким шуршанием посыпался снег.
Окатив нас взглядом, от которого по спинам пробежал холод, вожак неохотно повернулся и лёгкой трусцой побежал в лес, всем своим видом показывая, что добыче несказанно повезло. Остальные волки последовали за ним, поминутно оглядываясь и щеря слюнявые пасти.

– Думал, нам каюк, – вымолвил дрожащим голосом Колька и вдруг преобразился, встрепенулся, как боевой конь при звуке походной трубы: – Бежим, а то «техасы» разберут!

Мы переглянулись и так наддали ходу, что по дороге то и дело спотыкались и падали. Вывалявшись с ног до головы в сугробах, стали похожи на снеговиков и вскоре ворвались в универмаг.

В безлюдном зале за прилавком сидели две пожилые продавщицы, пили чай с баранками. За их спинами тянулись пустые стеллажи. При виде голых полок нас охватило такое горе, что на глазах непроизвольно навернулись слёзы. Выходит, все наши страдания оказались напрасными.

– Т-тётеньки, – спросил я, стараясь от обиды не разреветься, как последняя девчонка, – а что, все «техасы» раскупили?

Очевидно, у нас был настолько несчастный вид, что это проняло продавщиц до глубины души.

– Из соседней деревни, что ль?

Сил на то, чтобы ответить по-человечески после такого потрясения, не осталось, и мы с Колькой кивнули. К нашей неописуемой радости, продавщицы оказались на удивление добросердечными тётками. Сжалившись, они торжественно вынесли из кладовки пару дефицитных джинсов. Заметив, как у нас загорелись глаза, женщины ещё больше расчувствовались и предложили попить с ними чайку.

– Да и подсушиться не мешало бы, – заметили они.

Но мы отказались и, рассыпавшись в благодарностях, вывалились за порог.

С заветными «техасами» за пазухой обратная дорога казалась не такой уж и тяжёлой. Правда, продрогли мы основательно: покрывшиеся инеем лица к середине пути стали пугающе синеть, кое-где на коже выступили белые пятнышки, что однозначно свидетельствовало о лёгком обморожении. В тот вечер визит в клуб пришлось отложить. Я похлебал горячих щей и отогревался, забравшись на печку и укутавшись с головой в толстые ватные одеяла.

Зато на следующий вечер мы с Колькой пофорсили вдоволь, не пропустив ни одного танца. А когда заиграл белый танец, меня пригласила сама Ольга Михеева, не сводя восторженных глаз с моих новеньких «техасов». После танцев она даже милостиво разрешила проводить её до дома.

Высокая и стройная девушка считалась самой красивой в деревне и от этого имела характер своенравный и привередливый. Наши мучения стоили того, чтобы она обратила на меня внимание и не посмела отказать в поцелуе.