Кузьме Брюлькину под шестьдесят. Крепкий, румяный, бодрый мужик, почти не седой, с ироничными зелёными глазами. Он в настоящее время работает таксистом. Так сложилось.

Несколько лет назад, помнится, гнусным влажно-свинцовым ноябрьским вечером я вызвал такси, чтобы съездить к другу на день рождения в так называемое ближнее Подмосковье, и водилой оказался как раз Кузьма.

Сейчас вообще-то в такси ездить стало скучновато. И шофёр, и пассажиры равнодушно молчат, как супруги после сорокалетнего брака. Иногда – потому что похожий на Тамерлана шофёр вообще по-русски изъясняется с трудом. Но чаще просто от всеобщего тухлого уныния. Шофёр с плохо скрываемым отвращением смотрит на дорогу, как отоларинголог в ухо пациента, а пассажиры – в смартфоны. О чём говорить-то? Всё и так понятно.

Но с Кузьмой мы почему-то разговорились. На почве детей и внуков.

Дело в том, что у меня от младшего сына осталась куча детских вещей, а у Кузьмы как раз подрастает внук. Можно, конечно, через Авито. Но Кузьма сказал, что заберёт всё сразу. Не глядя. Оптом. К тому же выяснилось, что мы почти соседи.

Кузьма приехал за вещами. Поболтали. Нашлись ещё какие-то общие дела и интересы. Постепенно – почти подружились. Но это всё преамбула. Я, собственно говоря, хотел рассказать о Кузьме и о наших с ним совместных мероприятиях.

У Кузьмы Брюлькина – язва. И ещё много проблем с поджелудочной, печенью и прочим, как выражается Брюлькин, «брюхенвальдом». Это всё – эхо военно-десантной службы в Мозамбике в восьмидесятых. Там Кузьма подхватил какую-то желудочную тропическую заразу. Тяжело переболел. Пошла жёсткая побочка. Демобилизовался. Долго мыкался в поисках заработка. Были девяностые, время сумрачное, как ноябрь месяц. Наконец устроился водителем.

Вообще-то Брюлькин – мужик здоровый. Десантник. До Мозамбика играл в хоккей. Кандидат в мастера спорта. За ЦСКА. Но Мозамбик его чуть-чуть подкосил. Стал он водителем.

Так и таксоводит больше тридцати лет.

На вопрос, что он делал в Мозамбике, Брюлькин уклончиво, но вполне поэтически отвечает:
– Калашом кокосы околачивал.
– А что за инфекцию-то подхватил?
– Крокодилий менингит.

Кузьма вынужденно сидит на жёсткой диете. Но беда в том, что ему, как говорится, по жизни очень нравится вкусно (а значит, настаиваю я, – вредно) поесть. Без этого ему жизнь не мила. Пить ему совсем нельзя, а вкусно поесть раз в месяц всё-таки можно.

И вот у него есть такая традиция. Один раз в месяц, в последнюю его пятницу (в его терминологии – «заднее предшабатье»), Кузьма берёт отгул, выпивает горсть таблеток («кощеевы семечки») и идёт в какое-нибудь заведение вкусно поесть («ублажить ливер»). С кем-нибудь из друзей.

Несколько раз в свой, как он выражается, «жральный вояж» Брюлькин брал меня. Друг ему нужен, чтобы не просто молча вкусно есть в гастрономическом одиночестве, а чтобы вдохновенно комментировать процесс. Без этого еда – как победоносный советский хоккей без Николая Николаевича Озерова. Это для тех, кому 50+.

Что такое «вкусно»? Кому как. Для Кузьмы, как и мне, вкуснее всего то, что он ел в юности.

А что мы с Кузьмой Брюлькиным ели в нашей убого-изобильной советской юности? Чебуреки, пельмени, беляши, ну… шашлык, если деньги завелись. И вот именно поэтому Кузьма знает все нынешние московские шашлычные, беляшные, пельменные и чебуречные. Настоящие. В которых практически ничего не изменилось за тридцать лет. Это самое главное, чтобы там всё было аутентично. И Кузьму в этих заведениях все знают.

Вот, например, последний раз.

Последняя пятница сентября. Встречаемся на Чистых прудах у Грибоедова. Александр Сергеевич с парой бежевых листьев на плечах, торжественных, словно эполеты, снисходительно смотрит на нас, как бы говоря: «Ну что с вас взять, беляшики вы постсоветские…»

Кузьма:
– Что, Володь, чем сегодня будем ливер ублажать?
– Мне, Кузь, всё равно. Как ты хочешь.
– Ладно. Давай думать. В августе у нас что было?
– Ты говорил – пельмени.
– Правильно. Мы с Серёгой Задолбаевым в Зюзино ездили… Так. В июле мы с тобой дали по шашлыку.
– Точно.
– В июне была беляшная. С Витькой Панько. Значит, сегодня у нас День большого чебурека. Согласен?
– Вполне.
– Ну, это, ясный чебурек, надо ехать на Сухаревскую. Поехали!

Приезжаем.

Прекрасное место. Царство пластика и алюминия. Какое-то подобие мозаики на стене, набор идеологических ассоциаций: космонавт, циркуль, шахтёр, парус, девушка, почему-то собака.

У стойки на выдаче – женщина формата Бальзак+ из 70-х со стрижкой «Гаврош» в радикальной хне и с лицом певца Юрия Богатикова.

Это для тех, кому 55+. Хотя и те, кто помоложе, могли бы ознакомиться с творчеством таких людей.

Гаврош, баритоном Богатикова:
– Здравствуйте, Кузьма Семёныч… Давно не бывали у нас. Вам сколько, ребята?

Мы – «ребята»… Господи, я уже люблю тебя, Гаврош Богатиков. Кузьма:
– Нам, девушка, два по два. Маргарита, если не ошибаюсь?..

Хна:
– У вас прекрасная память. Можно просто – Марго. За «девушку» отдельное спасибо, Кузьма Семёныч… А запить для тоста?

Кузьма вопросительно смотрит на меня. Я, помычав, решительно:
– Пятьдесят.

Гаврош, шаловливо:
– «Столичной»? «Пшеничной»? «Московской особой»? «Посольской»? «Кубанской»?

Я, мучительно выдохнув, как витязь на распутье:
– «Столичной».

Богатиков:
– Прекрасный выбор, наш новый таинственный посетитель… А вам, Кузьма Семёныч?
– Сегодня, к сожалению, я за рулём своей верной «Победы», прелестная Марго. Но в следующий раз этот стальной руль будет в ваших нежных руках…

Гаврош, зазывно закатив зрачки, вдумчиво погладив хну и чуть слышно то ли баритонально простонав, то ли тенорально промурлыкав, как заполняемая пламенной водой осенняя батарея:
– Я буду ждать вас хоть всю жизнь, Кузьма Семёныч…

Брюлькин, глядя на Марго, как Штирлиц на Габи:
– Моя нежная сталь – в плену вашей стальной нежности…

Через три минуты мы стоим за пластиково-алюминиевым столиком. Передо мной пластиковый стаканчик с пятьюдесятью граммами «Столичной».

Перед нами обоими две пластиковые тарелки с четырьмя чебуреками. Большими, как тропические полулуния на острове Занзибар. Рядом – куртуазно завёрнутые в салфетки пластиковые же вилки и ножи. Две и две. И ещё зачем-то две алюминиевые ложки. Вне салфеток. Наверное, чтобы мешать «Столичную», если забродит или остынет. Салфетки трогательно похожи на туалетную бумагу «Зева эксклюзив».

Чебуреки выглядят восхитительно. Они – цвета золотоносного песка. На них – какие-то таинственные кратеры, плоскогорья и лощины. От них исходит властный ароматный пар. Мои очки беспомощно запотели. Я – в новом, неизведанном космосе, как этот придурок космонавт на мозаике. И весь пульсирую, сглатывая слюну, как собака там же. Дальше – девушка. Девушка Марго уже была. Вилка и нож – это, само собой разумеется, циркуль. Салфетка – конечно, парус. Шахтёр?.. Вероятно, желудок – это шахта. А чебурек – шахтёр. Как-то так. Мозаика обретает смысл.

Блаженно сводит скулы. Очень хочется чебурека. Кузьма:
– Давай так. Первый чебурек мы будем есть с пуза. Ты знаешь, что такое «с пуза»?
– Нет.
– Понятно. Объясняю. Ты берёшь чебурек «за ушки». Надеюсь, ясно, что такое «за ушки»?
– Догадываюсь.
– Вот. Берём чебурек пальчиками за ушки… Нет, сначала выпей двадцать пять…

Я выпиваю двадцать пять, хриплым шёпотом говорю:
– Карабарас…
– Вот так. Теперь нежненько берём дружка за ушки. Взяли? Взяли… И о-о-очень глубоко кусаем – из самой середины. Глубоко, чтоб до ушей… Готов? Чтоб до ушей. Чтоб сердце и щиколотки защемило. Готов, тёзка Путина?
– Готов.
– Три, четыре… Поехали!

Мы синхронно кусаем. Господи, зачем тёзке Путина сейчас так вкусно? А вдруг такое больше никогда не повторится? Никогда-никогда… Мне немного страшно. Почему-то вспоминается из моего тёзки Высоцкого: «Чую с гибельным восторгом». Нижняя часть моей образины вся во власти чебуречного бульона. Чав-чав-чав. Стон. Чав-чав. Писк… Брюлькин:
– Харламов распечатывает ворота канадцев!.. Теперь аккуратно поднимаем правое ушко вверх, левое наклоняем вниз, перехватываем дружка правой рукой за спинку и – быстро кусаем за правое ушко! Всем жевательным аппаратом! До самых ушных хрящиков! Три-четыре… Готов?
– Готов.
– Поехали!.. Так… Ам!.. Михайлов забивает вторую шайбу в ворота кленовой дружины! А теперь – быстро-быстро дожёвываем товарища Че до конца. Три-четыре… По коням!.. Молодца!.. Дожевал?
– Дожевал.
– Умница, тёзка Красного Солнышка. Петров не оставляет шансов хвалёным канадским профессионалам. Три – ноль в пользу сборной Виктора Тихонова! Продолжаем наш репортаж из сухаревского Монреаля. Давай, тёзка Ленина, допивай свои двадцать пять.

Я радикально внедряю в себя содержимое моего пластикового микрофона, рычу:
– Смена состава…

Кузьма:
– Теперь едим с ушка. Левое ушко мистера Чебурекаса – резко вверх. Памятник космонавтике видел? Вот так. Через тернии – к звёздам. Левой ручкой держим клиента за спинку, правой – за нижнее правое ушко. Держим?
– Держим.
– Отлично! Кусаем правое ушко сразу всей дружелюбной мордой. Впиваемся в сочную плоть до самых висков и заушных лимфоузлов. Готов?
– Готов.
– Свисток арбитра… Начали!

Я кусаю. Чебуречная жижа течёт по гипофизу и ключицам. Мне хорошо. Ничего, что бульон дотёк уже до трусов в районе копчика. Вкусно ведь, как в детстве. Кузьма:
– Ура! Якушев в четвёртый раз зажигает красный свет за воротами Тони Эспозито. Нам нужен последний, победный гол! Иначе говоря, доедаем чебурек. Берём чебурек произвольно. Полная свобода творческого поиска. Взял?
– Взял.
– Три, четыре…

Я уже не так жадно, даже несколько философски дожёвываю чебурек. Брюлькин, тоже задумчиво:
– И вот мы видим виртуозный проход Мальцева к воротам канадцев! Горди Хоу пытается применить грязный силовой приём! Безрезультатно! Бобби Халл делает некорректную попытку остановить нашего хоккеиста! Не тут-то было! Нет! Такой чебурек нам не нужен! Мальцев делает обманное движение… Го-о-о-ол!!! Шесть – ноль! Наши чебуреки в очередной раз доказывают, что им нет равных в мире! Звучит финальный свисток арбитра. Мы заканчиваем наш репортаж. До новых встреч, дорогие поедатели чебуреков. Репортаж вёл Кузьма Брюлькин. Ну что, пошли, Володь?
– Пошли.

В следующий раз мы с Кузьмой пойдём в пельменную. Сходим – обязательно расскажу.