Отец Геннадий не успел. Он планировал начать после Пасхи. Ставил напоминалки в телефоне, даже делал заметки в служебном ежедневнике, но всё равно не успел.

Начало новой жизни отодвигалось с каждой новой требой, каждой очередной службой. То всенощная, то стройка, то визит архиерея. Череда понедельников, с которых он твёрдо обещал себе похудеть, превратилась в стаю навсегда улетевших журавлей. Но теперь остался лишь месяц, и батюшка понял, что всё кончено. Он точно не успеет.

– Ну что ты себя ешь поедом? – утешала его матушка Ирина, сама женщина в теле. – Как говорится, не было печали – купила баба порося. Ты вполне нормальный батя, бывают и потолще.
– Ты ничего не понимаешь, Ира, – сопел отец Геннадий, рассматривая себя в зеркале. – Во-первых, это нездоровье. Но главное – срок поджимает.
– Ну, какой такой «срок»? Вбил себе в голову какую-то ерунду. Ты девка, что ли, красная? Тебя и так все любят.
– Это гробовой паспорт, Ирина, – отрезал батюшка. – Больше фотографию менять не будут. Всё, давай закончим на этом.

Матушка вздохнула и удалилась на кухню, а отец Геннадий ещё долго рассматривал свою грушеподобную физиономию в зеркале. Жаль, что нельзя похудеть только лицом. Ох, многое бы он отдал, чтобы на паспортной фотке появились нормальные скулы и овал лица, а не вот это всё. Говорят, когда худеешь, лицо «тает» последним. Лишь чуть-чуть отступает второй подбородок, спадает одутловатость, а нормальные очертания можно увидеть не раньше, чем телеса сбавят двадцать килограммов. Хотя, может, и врут.

Сто тридцать кило с гаком – это не шутка. Гипертония, одышка, колени. Но самое страшное – румяная бородатая рожа, словно ходячая карикатура из журнала «Безбожник» вековой давности. Такими попов малевали карандашные комсомольцы: с выпученными губами, огромным пузом, разжиревшими на народном несчастье. Классовый враг!

Когда он был маленьким, дядя Толя, отцов двоюродный брат, выправил гробовой паспорт. Правда, дядька был худой как жердь, но тётя Нина погнала его в парикмахерскую перестригаться перед походом в фотоателье – ей не понравилось, что муж оставил слишком длинную чёлку. И вот теперь дядя Толя по этому поводу устроил небольшое застолье для своих. Показал всем краснорожую книжицу.

– Ну вот, теперь на человека похож!
– С гробовым тебя, Толь!

Маленький Генка тогда испугался, он очень боялся гробов. Как-то стащил с полки семейный альбом и увидел внутри жутковатый пожелтевший снимок. Там стоял гроб с лежащей старушкой, а вокруг толпились люди со скорбными лицами. Лицо покойницы было хищно вытянуто, но на нём играла странная полуулыбка, казалось, вот-вот откроет глаза.

– Кто это? – спросил Генка у матери.
– Это твоя прабабушка Степанида.
– А не страшно было её фотографировать?
– Тогда так многие делали, – пояснила мама. – Снимали похороны на память. Бабу Степаниду все очень любили.
– А она потом ожила?
– Нет, сынок, она уже давным-давно лежит в земле.

Вот и сейчас дядькин паспорт лежал у вазы с цветами, словно маленький гроб, внутри которого покоился то ли человек, то ли фотография. Родственники то и дело хвалили, как Толя получился на снимке. Генка хотел посмотреть, что в гробовом паспорте, но потом испугался и уполз под стол.

– Люсь, ну я тебя поздравляю! Сорок пять – баба ягодка опять.
– Ой, Шурк, да ладно тебе.
– Ничего-ничего, сейчас самое наше бабье время – расцветать!

Генка очень любил тётю Шуру с маминой работы. Она всегда приходила с самыми вкусными конфетами, источая запах сладких духов, заливчато смеялась, и Генке хотелось смеяться вместе с ней. «Наша женщина-праздник», – шутил Генкин отец.

– Пап, а почему говорят «ягодка опять»? – любопытствовал 12-летний Генка.
– Это значит, что у женщины начинается вторая молодость, – пояснял отец. – Она снова становится красивой.
– Разве мама сейчас некрасивая?
– Конечно, красивая. Но становится ещё красивее.
– А мы, мужчины, становимся «ягодками опять»?
– Нам-то зачем? – улыбнулся папа. – Мы и так всегда молоды. И красивы.
– А вот мама говорила, что у тебя большой живот, – напомнил Генка. – И это некрасиво.
– Запомни, сын: у мужчин не бывает большого живота, – засмеялся отец. – Всё, что у мужчины выше пояса, – это грудь!

Отец Геннадий вспоминал родителей и улыбался. Когда-то он мечтал, чтобы они навсегда остались именно такими, сорокапятилетними, как он сейчас. И кто только придумал это дикое название – «гробовой паспорт»? Сорок пять – время расцвета, время любви, а тебе объявляют, что фотография из паспорта меняться больше не будет. И часто в те времена именно её потом помещали на гладкий овал могильного памятника.

Своими мыслями он однажды поделился с настоятелем соседнего храма.

– Народ наш хоть и прост, но его язык живёт своей жизнью, – философствовал отец Виталий. – Поэтому все вещи называет своими именами. «Гробовой паспорт» – прекрасное выражение! Почему оно тебе не нравится? Всё в нём очень точно сказано. Сорок пять – самое время остановиться в вечной погоне за огнями жизни и призадуматься: а зачем мы живём, на что тратим годы? Этот возраст – своего рода предзащита нашей главной жизненной диссертации.
– Сходи уж, сделай фотку на паспорт, чтобы потом не бегать, – утешала супруга. – А то опять потом на приходе замотаешься, времени не останется.

Отец Геннадий вздохнул и отправился в начале недели в фотоателье. Это раньше нужно было выжидать сутки, а сейчас цифровые устройства всё делают быстро и чётко, ускоряя бег самого времени. Гладкая цветная фотка большого батюшкиного лица спустя считаные минуты утонула в файлике. Вот и начал жизнь с понедельника как мечтал, думал священник. В новую жизнь со старым лицом.

Однако именно в этот понедельник отец Геннадий неожиданно осознал, что может успеть.

– Там нет ничего сложного, – уверял Петрович. – Сначала три-четыре дня на дистиллированной воде. Ничего другого ни есть, ни пить нельзя. Организм очистится от шлаков и токсинов. Затем минералка, нежирный творог и немного мёда – пять дней. Я тебе ещё травок дам специальных, заваришь. И обязательно – ходьба, баня или сауна. И ни грамма сладкого и мучного! Через неделю снова всё повторяем.

С Петровичем они не виделись тысячу лет, а в тот вечер он сам позвонил отцу Геннадию по какой-то надобности. Вот и разговорились о наболевшем. Когда-то учились вместе в институте, мечтали стать геологами, но потом пути разошлись: Геннадия потянуло в высшие сферы, а Петрович стал инженером геологоразведки и отправился на край земли.

– А точно поможет? – сомневался батюшка.
– Должно, – убеждал Петрович. – Не ты первый, не ты последний. Главное – не слушай баб с их кето-диетами и дробным питанием. Это всё от лукавого.
– Жена советует бегать.
– Ни в коем случае! Пока не сбавишь хотя бы десяточку кило, о беге даже не заикайся, иначе суставы сгорят.
– Вот и я ей говорю: как ты представляешь меня на пробежке? – усмехнулся отец Геннадий. – Бородатый пастырь трясёт жирами в трико. А если, не дай бог, встречу кого-нибудь из прихожан? «Физкульт-привет, батюшка!»
– Вот-вот, – соглашался институтский приятель. – Всё хорошо в меру. Главное – перетерпеть первые два дня голодовки, потом будет полегче.
Первый день батюшка страшно мучился даже не от желания поесть, а от мучительной нехватки горячего чая с мёдом, к которому привык. Спал плохо, а на следующее утро еле встал. Утреннее и вечернее правило читал кое-как, молитва не шла. Конец второго дня он встретил совершенно обессиленным.

– Поешь хоть капустки? – предлагала матушка.
– Изыди, сатано, – просипел отец Геннадий. – Не искушай малых сих. Я пройду этот путь, чего бы мне это ни стоило.

Но странное дело: к исходу третьих суток в теле, как и предсказывал Петрович, образовалась удивительная лёгкость. Исчезла краснота лица, щёки чуть опали и приобрели нормальный цвет. А к концу четвёртого дня отступило чувство голода. Поэтому отец Геннадий решил продлить голодовку ещё на день-два, вопреки советам Петровича. «Главное – это фотография, – размышлял батюшка. – Всё остальное вторично».

– Братья и сёстры, сегодняшнее евангельское чтение повествует, как Господь насытил пять тысяч человек всего пятью хлебами…

Обычно отец Геннадий, читая проповедь, тянул гласные: «хлеба-а-ами», как учили в семинарии. «Помните, друзья, вы с амвона не лекцию читаете, а несёте слово Божие, – внушал им наставник. – Ваше слово, даже интонация должна отличаться от мирского языка».

Обычно он встречал умилённые взгляды, но на сей раз выражения лиц прихожан скорее были безучастными.

– …У Христа достаточно всего, чтобы не только спасти наши души от невзгод и немощей, но напитать их жизнью вечной.

Нет, что-то не то. И голос звучит не так убедительно. Да, конечно, организм ослаб после почти месячной жёсткой диеты, зато результат налицо: очертившиеся скулы, появившийся овал. Бледность, правда, и тени под глазами, но это ерунда.

– Маргарита Васильевна, что-то вас давно в храме не видел.
– Ой, батюшка, простите, не узнала! – знакомая прихожанка торопливо подбежала под благословение и зачем-то добавила: – Богатым будете! Вы не болеете?
– Нет, со мной всё в порядке.
– Возьмите пирожков, я вам напекла. Вас точно не переводят?
– Кто это сказал?
– Да говорят на приходе, – Маргарита Васильевна опустила глаза. – Из-за болезни.

Что-то неуловимо изменилось, но что именно, отец Геннадий пока не понимал. Зато в кармане куртки уже грела душу заветная фотография, где он измученный, осунувшийся, но главное – похудевший. Диета Петровича сотворила чудо. Но основное – отец Геннадий победил самого себя. Одолел свою лень, нерасторопность, любовь к сладкому. Всё вытерпел, всё превозмог.

Ночью во сне отец Геннадий тоже видел свою новую фотографию – такого посвежевшего и красивого – на могильном кресте. Мимо проходили люди, которых он хорошо знал: его прихожане, другие батюшки, просто знакомые. И каждый спрашивал: «Кто здесь лежит? А, отец Геннадий… Я его даже не узнал. Помню совсем другим. Ах, какой весёлый и благостный был батюшка!»

Утром отец Геннадий долго изучал две фотографии, лежавшие на письменном столе. На одной было запечатлено румяное полное лицо уставшего, но счастливого человека. Этот человек страшно мучился одышкой, взбираясь по лестнице на свой пятый этаж, но, как ни странно, по лесам ремонтируемого храма взлетал словно птица. Еле таскал больные ноги по городу, но не чувствовал усталости, когда служил долгие всенощные или часами стоял на исповеди. Но главное – его все помнят и любят именно таким.

А что на второй фотографии? Там человек, которого никто не знает, которого нет и никогда не было. И нужно сделать выбор.

– Не опоздаешь в МФЦ? – спросила матушка.
– Нет. Мне к часу.
– Документы приготовил? Фотографию не забудь.
– Не забуду, – улыбнулся батюшка. – Уже приготовил.

Где-то в глубине папки, утонув в тонком файле, уже лежал совершенно счастливый человек.