В этом году столько синиц налетело, того и гляди, беды в окно настучат. Не сидится им в лесах, в город рвутся. Раньше Ирина Сергеевна внимания на птиц не обращала. Летают, чирикают, её какое дело. Не из тех она, кто голубей с воробушками подкармливает. В детстве перелётные птицы ассоциировались у неё с родственниками, слетающимися в их малогабаритную двухкомнатную квартиру со всех уголков страны. Ситуация знакомая для многих жителей больших городов, имеющих незакомплексованную любвеобильную родню.

Дядя Слава, мамин троюродный брат, от лица всех шахтёров заявлял – мы вас кормим, а не вы нас. Но аппетит имел он отменный, не говоря уже о его крупногабаритной жене Людмиле, без которой он шагу ступить не мог в большом городе. А Людмила не могла шагу ступить без своей мамы. Вот и прилетало это шахтёрское семейство трижды в год за покупками, дабы потратить свои высокие зарплаты. Не стены же деньгами обклеивать, оправдывалась Людмила, в шахтёрском городке хоть шаром покати.

Маленькой Ире очень нравились такие выражения. Шар она представляла в виде огромного глобуса, который толкают крошечные чумазые человечки, а он всё не катится. Чумазыми человечками были в её представлении трудолюбивые шахтёры, не успевшие умыться после рабочей смены. А денег в кошельке у тёти Люды и правда много оказалось, когда Ира, не удержавшись, открыла его. Да он сам попросил открыться – оправдывалась Ира, когда её прищучили, – такой пузатый лежал, чуть не лопнул. От такой детской непосредственности тётя Люда растрогалась. Своих детей у неё не было, приходилось довольствоваться чужими. Из кошелька она извлекла три купюры по одному рублю и вручила Ире со словами «мне бы такую девочку».

Ира сначала не поняла, какую девочку хочет купить тётя Люда, девочками она считала своих кукол и продавать их не собиралась. А мать Людмилы, баба Шура, сказала, что за деньги счастье не купишь даже в Москве. Людмила разволновалась и стала говорить, что ей не счастья надо, а всего лишь живого ребёнка, пусть инвалида, но живого. Потом она стала обвинять во всём угольную пыль, пожирающую человеческие органы. Ире тогда представилась огромная пыльная туча, издающая отчаянные птичьи крики, и она бросилась в свою комнату. Точнее в свой угол, остававшийся от комнаты после трёхдневного похода шахтёрского семейства по магазинам.

Чего здесь только не было. Свёрнутый ковёр, еле втиснутый по диагонали, отделял бьющееся от небьющегося. Ире строго-настрого запретили переходить на сторону бьющегося, но, спасаясь от пыльной тучи, она влетела на запрещённую сторону, произведя характерный посудный грохот. Перебраться на небьющуюся сторону она не успела, взрослые прибежали на шум.

Мама, конечно, сразу повысила голос, защищая чужое добро, нажитое непосильным трудом. А тётя Люда совсем не ругалась, а наоборот, сказала «бедный ребёнок», взяла её на руки, такую тяжёлую, понесла на кухню и потребовала от мамы чая с вареньем, а от бабы Шуры – коробку конфет, которую они купили и не распаковывали. Весь вечер Людмила причитала, что виной всему дефицит, но слава богу, что Ирочка живая осталась и даже не поранилась.

Ира тогда подумала, что дефицит – это болезнь наподобие дифтерита, но не включённая в список болезней доброго доктора Айболита, наряду с хорошо ей знакомым диатезом. Тогда же и тётю Люду она полюбила окончательно и бесповоротно, хотя мама говорила, что у Людки не только снега зимой не выпросишь, но и угля летом. Но когда Ира наклеила три рублёвые купюры на стену, все ругали её, кроме Людмилы, которая даже новую электровафельницу не пожалела, распаковала и весь вечер пекла вафли. А потом ещё отрез на платье Ирочке подарила, хотя баба Шура сильно возражала против такого подарка, поскольку планировала пустить байковый отрез на домашний халат. Мама тоже говорила, что ребёнку ни к чему такие излишества, но Людмила уже заворачивала Ирочку в отрез. Получилось нечто вроде кимоно, по крайней мере, на оставшуюся половину дня Ира превратилась в частично обездвиженную умиротворённую японку с традиционной семенящей походкой.

Отрез этот оказался живучим, пережив всех взрослых участников вышеописанных событий, дожил до тех времён, когда слово «дефицит» уже перестало соотноситься с товарами народного потребления, перебралось оно поближе к списку болезней – в эмоционально-духовную сферу.

Вот Ирина Сергеевна смотрит в окно – то вроде всё хорошо, а в другой раз так тошно делается, хоть выпрыгивай. Синицы эти тревожные мечутся, что им в лесу не сидится. Людмила писала Ириной маме, что в тот день, когда Слава не вышел вовремя из шахты, синицы прямо долбились в её окно на работе. Но потом выяснилось, что долбились они не насчёт дяди Славы, а насчёт других ребят из его бригады, которым не удалось выжить. Жёны их работали вместе с Людмилой, вот и прилетели синицы предупредить их.

С дядей Славой всё тогда обошлось – успокаивала себя Ирина, глядя на мелькающие жёлто-синие комочки. Не одна же я живу в двенадцатиэтажном доме. Но птички метались как раз на уровне её четвёртого этажа, и внутри у Ирины что-то металось и стучало, хотя стояла она неподвижно. Синицы, казалось, заметили её, и парочка даже присела на краешек балкона у приоткрытой створки, попрыгали, покрутились. Этого ещё не хватало – вслух произнесла Ирина, собираясь шагнуть на балкон, чтобы закрыть створку, но позвонила Наталья, её школьная подруга.

Наталья обычно звонила пожаловаться не только на собственную судьбу, но и на постороннюю. Свой монолог она начинала с личных жалоб, затем переходила к жалобам их общих с Ириной знакомых, а дальше и вовсе – к жалобам незнакомых людей. Незнакомцы ведь тоже люди, и некоторые из них жалуются на повышенных тонах в общественном транспорте, например.

В этот раз жалобой номер один у Натальи шла жалоба на взрослого сына. До такой степени неприхотливого, что он мог позволить себе не работать.

Вот уже третий месяц Стасик сидел дома за компьютером и пил чай. Он был в полной уверенности, что, кроме чая, ему ничего не нужно, потому как все продукты, включая чай, покупала Наталья и готовила его любимые с детства блюда. Это был уже не первый «третий месяц» в году, включая два предыдущих года, и Наталья почти смирилась с ситуацией. А когда накатывало, она звонила Ирине или открывала в интернете акафистник, чтобы, начитавшись до рези в глазах, переложить ответственность на плечи святых, успевших попривыкнуть к ленивому сынку, как к родному. Но вот появление племянника, сына двоюродной сестры Натальи, их совсем не обрадовало.

Приехал племянник в город, как обычно приезжают племянники, – с грандиозным бизнес-планом. Но за месяц с первого пункта, то есть с переезда в город, так и не сдвинулся. И если Стасик хотя бы чай сидя пил, то Костик даже обедать приспособился лёжа на диване.

Когда Наталья поняла, что никакие святые эти два сугроба с места не сдвинут, она вызвала на помощь мать Костика, сестру Веру, которая прихватила с собой внучку Катю, на зиму подброшенную дочкой, брошенной мужем. Вся эта безумная конструкция втиснулась в однокомнатную квартиру, в которой и проживала Наталья с сыном.

Выслушав подругу и вжившись в ситуацию, Ирина вдруг почувствовала себя уютно. Повеяло от этой кутерьмы чем-то знакомым, но забытым, из далёких времён дефицита, что ли. Ирина стала успокаивать Наталью – уедут, не навечно же они приехали. Но Наталья была уверена, что именно навечно, потому как у Ленки Смирновой, их одноклассницы, сестра с двойняшками живёт уже лет десять. Поступать в училище приехали, так и остались, да не просто остались, но и удвоились – у каждой двойняшки родились двойняшки. А в комнате всего четыре угла, и те кошками заняты, поди сосчитай этих двойняшек. А в автобусе одна женщина рассказывала, что у неё вообще три жены живут, две от старшего сына остались, одна – от младшего, у каждой по ребёнку, и кто-то из них ещё на сносях. Женщина эта мечтает выдать их оптом замуж в какую-нибудь далёкую гаремную страну, чтобы больше никогда с ними не встречаться.

Ирина подумала, что от такого количества внуков не отказалась бы, хотя ни одной жены у неё нет, только единственный сын. Получается, что ей и жаловаться не на кого, разве что на синичек за окном. Ко мне синица на балкон чуть не залетела – вздохнула Ирина. Да, сейчас синиц везде полно, бодро ответила Наталья, время такое, тревожное, Трифону молись, у него на руке хищная птица сидит, значит, умеет с птицами договариваться. И Ирина пошла молиться, то есть проверить, как там синицы. А они уже по балкону мечутся! Да сколько их! Ирина сама по комнате заметалась, как синица, не знает, куда присесть.

Остановилась наконец, оперлась на подоконник и замерла. Так обычно домашние кошки поступают, наблюдая за недоступной им природой. Кошки долго так сидеть могут, пока не уснут. Ирина тоже надолго устроилась, стул взяла. А синицы уже о стекло биться начали. Они бы и рады улететь, да выход потеряли – всё мимо. Вот и Ирина выхода не видит, мысли путаются, а перед глазами всплывают жуткие картины известных художников. Вон «Последний день Помпеи» проплыл, за ним показывается гора черепов Верещагина на фоне Босха, дальше героические битвы из двадцатого века – название Ирина подзабыла. Ивана Грозного с его раненым сыном Ирина уже не выдержала и заревела.

Когда, от души наплакавшись, она вытерла слезы, перед ней на балконе всплыл в лёгкой дымке импрессионистского тумана симпатичный молодой человек с синичкой на ладони. Окна надо закрывать, зима наступает – сказал он и испарился.

Синичек на балконе уже не было, и створка почему-то оказалась закрытой. Чего только не сделаешь от нервов – подумала Ирина. В последнее время у неё такое часто случалось – не контролировала она свои действия, не замечала их попросту. То утром зубы два раза почистит, а может, и все три, то две яичницы пожарит. Шкафы разбирала, вещи выкинула ненужные, теперь ищет, то одно понадобится, то другое, слава богу, отрез Людмилин на месте, Ирина в него заворачивается иногда, чтобы угомониться. А тут как-то вечером решила мебель передвинуть, то есть не решила, а вдруг начала её передвигать ни с того ни с сего, а потом ещё собственноручно постриглась и покрасилась заодно. Утром проснулась – ни себя, ни комнату не узнала.

Кто-нибудь сказал бы, что пора Ирине обратиться к специалисту, только вот сказать некому, разве что синичке. Вон, опять они к ней на балкон присели. Им-то что, живут себе, ни о чём не беспокоятся. Ирина тоже раньше так жила, пока обстоятельства не изменились и она вместе с ними. Вот опять цветы по второму разу поливать начала, вода уже течёт. Но это Ирина сама заметила и синиц заметила. Они тоже заметили её и вспорхнули, а одна осталась, тюк-тюк, клювиком стучит по стеклу. И как-то радостно вдруг стало Ирине от этого стука. Да это же к гостям – осенило её. Открыла она створку – будь что будет.

Вечером в тот же день наконец-то Димка позвонил, сын её, домой едет. Живой и даже не раненый.