В последнее время Дуся Кречетова с тревогой замечала, что с мужем Колей творится нечто неладное. Рубит он дрова во дворе или мастерит новую кормушку курам, вдруг бросит все дела, закурит толстую цигарку, подойдёт к сараю. Встанет, широко раскорячит ноги, как истукан, и неотрывно смотрит на старые брёвна, жмуря глаза от едкого табачного дыма.

– Что с тобой, отец? – окликнет Дуся. – Аль чего случилось?
– Всё хорошо, – отзовётся Коля, но не сразу. И одарит жену тихой загадочной улыбкой. В эту минуту он похож на человека слегка пришибленного. Затем сокрушённо тряхнёт головой, как бы отгоняя наваждение, и возвращается к прерванным делам.
– Всё хорошо, мать. Волну не поднимай.

А то бывает, проходит мимо сарая, направляясь в подсобку за косой-литовкой, чтобы на задах скосить бадерник в человеческий рост, и опять остановится. Сдвинет фуражку на затылок и долго рассматривает, что-то прикидывает. И что на него находит в такие моменты? Поди догадайся.

Даже глядеть на мужа в окно не по себе. Такого раньше за 55-летним мужиком не водилось, его в деревне все так по-уличному и звали – Кречет, что само собой подразумевало человека крепкого, стойкого, способного выдержать любые перипетии судьбы. Дуся своим бабским умом понимала, что добром это не кончится. И такой день настал.

В воскресенье Коля Кречет поднялся до свету. Утро только зачиналось, обозначившись за далёким Мажарским лесом едва заметной нежной розовой каймой, а сам лес ещё скрывался за лиловой призрачной дымкой. Во дворе упруго гнулись острые листья низкорослого пырея, отягчённые крупными каплями прозрачной росы, одуряюще пахло влажной корой молодой ракиты, густо разросшейся на задворках. Ранний воздух необыкновенно чист и свеж, всё вокруг дышало бодрящей прохладой.

Зябко подёрнув плечами, Коля прошёл в подсобку, оставляя на примятой траве молочный проследок, взял плотницкий топор и уверенными шагами по-хозяйски направился к сараю. В курятнике было захлопал крыльями проснувшийся петух, готовясь радостно оповестить мир о наступлении утра, да Коля его опередил, вполголоса грозно приказав:
– Цыц, дурная птица!

Петух, удивлённый столь странным поведением хозяина, всегда добродушного, смешался и обидчиво заквохтал. Но довольно сдержанно, чтобы ещё сильнее не разозлить рехнувшегося мужика, который сегодня, видно, встал не с той ноги.

Дуся, спавшая в горенке чутким сном, тоже почувствовала, что во дворе происходит неладное. Слабый ветерок качнул лёгкую ажурную занавеску, и женщина быстро выглянула в распахнутое окно. Увидев мужа, решительно шагавшего с топором в руках к сараю, Дуся как была в сорочке, так и выскочила на улицу. Сверкая загорелыми икрами, она обогнала мужа и крестом раскинула руки, перегораживая дорогу.

– Коля, не пущу! Скажи хоть, что задумал, ирод окаянный?
– Сарай буду разгораживать, – ответил с пугающим спокойствием Кречет.
– Да как же так? – охнула Дуся, и ноги у неё подкосились. – Опомнись!

Сарай Коля Кречет построил собственными руками, когда становился на ноги с молодой женой. Сосновые брёвна среднего размера теперь высохли и приобрели золотистый оттенок, а уж по прочности не уступали кости мамонта. Хороший вышел сарай, добротный, век износа не будет. Бензопила и та его не сразу возьмёт.

– Как же так? – заголосила жена. – Столько лет ведь стоял!
– Время разбрасывать камни, и время их собирать, – Коля снова улыбнулся той благодушной улыбкой, которая последние дни не сходила с его лица, будто он знал некую великую тайну.

Дуся круто развернулась, метнулась к дому и вскоре скрылась внутри. А когда вновь выбежала, в руках держала икону «Неопалимая Купина», очевидно, крепко надеясь на помощь Богоматери. Теперь она стояла перед мужем не одна, а со святым образом, бережно прижимая потемневший образ в серебряной ризе к обвислой от возраста груди. Раскосмаченная, в простенькой ночной рубашке, с непривычным для себя суровым лицом, Дуся и сама выглядела, словно какая-нибудь блаженная.

Кречет на минуту замер, упёршись взглядом в прекрасный лик Богородицы, отмеченный печальной мудростью, потом размашисто перекрестился и молча отодвинул жену в сторону. Он прошёл мимо неё неожиданно величественный, словно вдруг стал выше ростом, будто для него это стало знаком свыше. У сарая оглянулся, его взор был красноречивее всяких слов, но Кречет всё равно посчитал долгом тихим вразумляющим тоном внести ясность в свой обескураживающий поступок.

– Не гони волну, Дуся. Время покажет, кто был прав.

Первый удар топора отозвался в её груди невыносимой болью. Дуся утробно застонала и, покачиваясь на непослушных ногах, ушла в дом. В горенке рухнула на мятую кровать и от пережитого ужаса будто провалилась в бездонную пропасть.

Они не разговаривали неделю. Всё это время Коля Кречет разбирал сарай – обстоятельно, по брёвнышку, старясь неосторожным движением не испортить блестящую, словно напитанную жёлтым мёдом поверхность дерева. Затем аккуратно грузил каждое бревно на старенький велосипед, надёжно привязывал вожжами к раме и увозил куда-то за околицу. У Дуси не оставалось ни сил, ни охоты подглядеть за этим малахольным, уж так сильно он её обидел своим самоуправством.

По мере того как стены уменьшались в размерах, оголяя скелет сарая, понемногу оттаивала и Дуся. Всё чаще она подумывала, что треклятый сарай давно стоял без толку, только зря место занимал. Она не слишком хотела себя успокаивать, но так оно и было, потому что из живности у них нынче оставались лишь несколько курочек да петух. А когда исчез и остов вместе с крышей из нержавейки, Дуся окончательно смирилась с утратой сарая. Как говорится, с глаз долой, из сердца вон.

Правда, Коля теперь подолгу отсутствовал дома, занятый где-то на стороне. Судя по тому, что плотницкий инструмент исчезал вместе с мужем, Дуся пришла к выводу – супруг ушёл на подработки.

За домашними делами и другими заботами незаметно пролетело лето, настала осень. Дуся уже стала забывать о том случае, как неожиданно Коля явился в обед, прикатив на велосипеде. Солнце неподвижно зависло в полнеба, лёгкая паутина с паучками размером с мелкое просяное зерно невесомо летали в тёплом воздухе. Тишина. Бабье лето.

Муж стал посреди двора и, не слезая с велика, весело гаркнул:
– Садись, Дуся, на раму! Поедем, кое-что покажу.

От его зычного голоса даже своевольный петух испуганно взлетел на крышу дома и притих, спрятавшись за печную трубу. А Коле хоть бы хны: заразительно смеётся, и глаза непривычно светятся, словно блестящие искры рассыпает вокруг. Таким Дуся его не видела почитай с весны после скандала с сараем.

– Доверься мне, Дульсинея ты моя ненаглядная! – вновь удивил жену Кречет и поманил зачерствелым пальцем с выпуклым тёмным ногтём: – Иди, иди сюда. Ну смелее!

От его слов на душе у женщины стало до того хорошо и умиротворённо, словно внутри растеклась сладкая патока. Но хоть и помирились давно, а неприятный осадочек на сердце всё же остался.

– Это куда же ты меня заманиваешь? – кокетливо поинтересовалась Дуся.
– Не пожалеешь, – повторил Коля, поглядывая на жену шаловливыми глазами. – Точно говорю.

Дуся аккуратно подобрала юбку выше округлых колен, кое-как разместилась мясистым задом на узкой раме, и они покатили по заросшей подорожником и пышником тропинке. В эту минуту они были похожи на молодых, как бывало, когда ездили миловаться в Мажарский лес, в заливные луга или на неширокую, но глубоководную реку Кёршу. Только теперь двигались не так стремительно, потому что всё-таки почтенный возраст, да и велосипед скрипел, неустойчиво виляли колёса, уже отслужившие свой век.

Когда выехали за околицу, Дуся догадалась, что правит Коля к Манюхинскому бугру, где они не раз бывали. Рукодельный муж в своё время смастерил у его подножья новый мост через реку, и ступени наверх, чтобы удобно добираться на высокий и крутой холм. По его словам выходило, что миллионы лет назад в этом месте произошёл разлом земной коры и вселенская исцеляющая сила, которая скрывалась под толщей земли, здесь выходит наружу и лечит от любой хандры. Дуся и сама пробовала лежать в траве на его вершине и уже через несколько минут чувствовала, как снизу из земли идут живительные токи, пронизывают раздобревшее с возрастом тело, наполняя его необыкновенной силой.

Ещё издали она увидела сияющий свет на бугре, словно тысячи лампочек горели одновременно – даже на таком расстоянии слепило глаза. А когда подъехали ближе, Дуся разглядела, что это светится самодельный купол из нержавейки на небольшой часовне, очень похожей на храм Покрова на Нерли. Только тот белоснежный, как сугроб, а этот отливает золотом.

Они поднялись наверх. Внутри часовни было необыкновенно светло от проникавших сквозь высокие и широкие окна солнечных лучей, а от прозрачно жёлтых бревенчатых стен исходили покой и умиротворение. Дуся тотчас почувствовала на сердце истому и благодать, ей показалось, что тело сделалось невесомым. Так взяла бы и взлетела ввысь, как ангел Божий.

В порыве благодарности женщина любовно прижалась к мужу, положила голову ему на плечо и сказала тихо, едва дыша, боясь неосторожным словом потревожить хрупкую тишину:
– Хороший ты у меня, Коля, заботливый, всё для людей. Только кто сюда будет ходить? Совсем не осталось народу в деревне.

– Это ничего, Дуся. Пройдёт время, люди опомнятся и станут потихоньку возвращаться из городов. Деревня – это соль земли. Не будет деревни, не будет и страны. Попомни мои слова. Не может деревня не возродиться, не может такого быть.
Коля Кречет подставил лицо под яркий солнечный луч. Немного помолчал и вдруг промолвил с блаженной улыбкой на чёрствых, уже выцветших губах:
– Как умру, похорони меня рядом с часовней. Тут земля сухая, птицы поют, весело мне будет здесь лежать, отсюда далеко видно.

Коля представил, как он лежит на вершине Манюхинского бугра, и слёзы сами покатились по обветренным ввалившимся щекам.